Ознакомительная версия.
Распад СССР принес военным не только травму распада единых вооруженных сил (особенно тяжело происходило «самоопределение» офицеров Черноморского флота). Не менее острым было осознание того факта, что самые многочисленные и хорошо оснащенные вооруженные силы не сумели предотвратить распад государства, которому они поклялись служить. Отказ командования Советской армии выступить на защиту СССР в момент обострения внутреннего кризиса (подобно тому, как это сделали тогда же их югославские коллеги) имел несколько причин. Главными среди них были глубочайшее разочарование военных в политиках всех направлений и политике как таковой; убежденность, что в любом варианте вмешательства в политику армию «используют», а в случае неудачи – «подставят», т. е. сделают козлом отпущения; ощущение недостаточной поддержки в обществе для военного вмешательства; дефицит бонапартизма в российском генералитете. Если бы, однако, военные все же решили сыграть в «свою игру», сценарий «ядерной Югославии» был бы более чем вероятен.
Правительство Гайдара исходило из принципа: не в военной силе правда, а в экономической мощи. 1992 г. стал не только годом либерализации цен, но и годом ударной «демилитаризации всей страны». Оборонный заказ на 1992 г. был сокращен в восемь раз по сравнению с 1991 г. «Раскрепощение» офицеров, которые в СССР практически не имели возможности по собственному желанию покинуть армию до истечения 25 (а фактически больше) лет службы, привело к массовым добровольным увольнениям. Уходили наиболее активные и способные офицеры, многие из которых сумели найти себя в новой экономике. Одновременно принятый 11 февраля 1993 г. закон «О воинской обязанности и военной службе» № 4455-1, вводивший отсрочки от призыва на срочную военную службу в связи с многочисленными причинами, фактически предоставил возможность студентам не служить в армии. Тем самым не только элита, но и значительная часть «протосреднего класса» была освобождена от воинской повинности. По злой иронии, в период закладки основ нового капитализма российская армия оказалась рабоче-крестьянской по социальному происхождению призывного контингента и вполне пролетарской по отношению к собственности и уровню денежного содержания, т. е. превратилась в войско, составленное в основном из низов общества.
Оборонное сознание практически выветрилось. «Профессия Родину защищать»40 оказалась невостребованной. По окончании «холодной войны» ни верхи, ни низы уже не верили в реальность новых масштабных конфликтов с традиционными противниками на западе или на востоке. Те же конфликты – почти исключительно на юге, – которые реально существовали или назревали, воспринимались как незначительные, далекие и подлежащие урегулированию преимущественно невоенными методами. Именно это уникальное в истории России состояние являлось одной из основных причин фактической незаинтересованности верхов, генералитета, а также общества в целом, в военной реформе. Другими причинами являлись уже упомянутая отмена призыва для тех, кто мог платить за высшее образование своих сыновей, а также негласный «пакт о ненападении» между политическим руководством страны и военным командованием, в соответствии с которым генералы обменяли лояльность Кремлю на невмешательство гражданских руководителей во внутриармейские дела41. В итоге военную реформу доверили самим военным, т. е. генералитету.
Освобождение от страха перед Войной (т. е. тем, что в российском общественном сознании символизировало 22 июня 1941 г.) сопровождалось не наступлением эйфории, а новыми тревогами. Забота об обороне сменилась заботой о безопасности на микро– и макроуровне. В первом случае распространение получили частные армии, так называемые ЧОПы – частные охранные предприятия42. На макроуровне в начале 1990-х годов был принят беспрецедентный по охвату закон «О безопасности», который отнес к проблематике безопасности практически все стороны общественной жизни и государственной деятельности. К началу 2000-х сотрудники спецслужб заняли важнейшие посты в системе государственного управления.
Травма «расстрела Белого дома» 1993 г. – первого масштабного применения силы в столице – предварила трагедию первой чеченской кампании (1994–1996 гг.) – первого вооруженного конфликта центральной власти с этническими сепаратистами на территории России. «Малая гражданская война» в Москве и бесславная кампания по восстановлению конституционного порядка на Северном Кавказе обозначили низшие точки кризиса российской военной организации. За исключением ракетно-ядерной составляющей (практическое значение которой, разумеется, сильно изменилось после окончания «холодной войны») Россия по существу выбыла из числа государств, обладающих современными и эффективными вооруженными силами. Для правящих элит, однако, важнейшими событиями периода 1993–1996 гг. стала не Чечня, а начало приватизации, проведение залоговых аукционов, положивших начало крупнейшим частным состояниям, и становление олигархата как особой формы управления страной.
Финансовый крах 1998 г. обозначил значение фондового рынка для российской экономики и связь этой экономики с мировой. Хотя ретроспективный анализ свидетельствует скорее о позитивном, корректирующем результате этого кризиса, важно отметить, что российское государство оказалось неспособно защититься от мощнейшего рикошетного удара, пришедшего извне. В дальнейшем руководители страны стали проводить гораздо более осторожную финансовую политику. Они отказались от неэффективных заимствований за рубежом и безответственной практики строительства «финансовых пирамид» дома.
Целью политики Владимира Путина является модернизация страны. Однако в отличие от времен Петра I речь не идет о модернизации армии и государства для достижения военной победы над конкретным противником и в отличие от сталинской модернизации создание мощной военно-промышленной базы не является главной задачей. Лозунг ближайших десятилетий – достижение международной конкурентоспособности российской экономики. Национальной идеей России объявлено превращение в «успешную страну». В этой связи в качестве важнейшей национальной задачи провозглашено удвоение ВВП в течение десяти лет и существенное сокращение бедности. Модернизация вооруженных сил, также объявленная приоритетной национальной задачей, – третья по списку. Напрашивается сравнение с «четырьмя модернизациями» архитектора китайских реформ Дэн Сяопина, где модернизация Народно-освободительной армии Китая также была поставлена на последнее место. При всем значении проблематики безопасности, в обеспечении которой они продолжают играть ведущую роль, вооруженные силы – за важным исключением Стратегических ядерных сил – перестали быть важнейшей опорой российской национальной мощи. Значение Стратегических ядерных сил в современных условиях в основном определяется тем, что они придают российским военным и политическим руководителям психологическую уверенность в эффективности сдерживания.
Можно исходить из того, что в конечном счете российские вооруженные силы будут модернизированы и трансформированы. Однако соотношение между компонентами национальной мощи России, вероятно, будет и дальше продолжать меняться в пользу невоенных – прежде всего экономических – факторов.
От империи к национальному государству
ЖЕСТКАЯ ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ в рамках Советского Союза, воспринимавшаяся национальными окраинами как «гнет имперского Центра», не означала тем не менее привилегированного положения для ведущей советской республики – РСФСР и для ее населения. Физическое нахождение союзного Центра в столице РСФСР фактически приводило к тому, что Российская Федерация была вынуждена «делить» общесоюзные институты (прежде всего компартию) с другими республиками, которые в отличие от нее имели также и свои собственные (национальные). При этом подразумевалось, что интересы РСФСР должны быть идентичны интересам Союза в целом, в то время как за всеми другими республиками признавалось право на особые интересы. Это выражалось в том, что Россия с самого образования Союза ССР являлась донором союзного бюджета, оплачивала из своих средств многочисленные программы по подъему уровня социально-экономического развития более отсталых союзных республик. Эти факторы сыграли роль в решении Верховного Совета РСФСР от 12 июня 1990 г. провозгласить государственный суверенитет России – тогда еще в рамках СССР. Так впервые громко заявил о себе современный российский национализм.
Год спустя, сразу после августовской победы над путчистами, лидеры новой России продемонстрировали этот новый российский национализм как союзному руководству, так и властям других республик. С одной стороны (и это, в конце концов, самое важное), Ельцин и его соратники отказались от «старшинства» по отношению к другим республикам, признали межреспубликанские границы в качестве государственных и т. п. Их скорее можно было упрекнуть в отсутствии интереса к бывшим соотечественникам, чем в повышенном внимании к ним. С другой стороны, Россия решительно и бесцеремонно объявила себя единственным правопреемником СССР, «переписав» на себя как советские посольства и другие загранучреждения, членство в международных организациях начиная с Совета Безопасности ООН, так и внешний долг Советского Союза. Речь не идет, разумеется, о том, что СССР был побежден российским национализмом. Другие факторы, экономические прежде всего, имели решающее значение. Российский национализм, принявший форму выхода «малой России» (РСФСР) из «большой» (СССР), позволил избежать войн между центром и окраинным сепаратизмом – по югославскому образцу.
Ознакомительная версия.
