Перед лицом совокупных социальных издержек последней уместен вопрос: а так ли дешев труд иммигрантов? Очевидно, он дешев для работодателей (главным образом, за счет экономии на налогах, социальных стандартах, а не на зарплате), но дорог для общества. То есть речь идет о классической постсоветской формуле соотношения частного и общественного интересов – приватизация прибылей при обобществлении издержек.
Сбой культурной интеграции: добро пожаловать в гетто
Помимо нагрузки на социальную инфраструктуру, криминальных или эпидемиологических угроз, существует комплекс менее явных, но не менее значимых социальных последствий массовой иммиграции, которые связаны с проблемой культурной интеграции общества.
Государство современного типа подразумевает высокий уровень культурной однородности общества. Навыки решения проблем и согласования интересов в рамках законных процедур требуют не только обучения, но и позитивного опыта совместного освоения социальных институтов во многих поколениях, высокой совместимости на уровне базовой картины мира, общих стереотипов восприятия и действия. Без этого затруднено существование публичного пространства, необходимого для демократической системы. Безусловно, не все демократические государства соответствуют этому критерию. Но в каждом случае высокий уровень культурно-языковой дифференциации общества является проблемой для функционирования публичных институтов, которая компенсируется с помощью тех или иных механизмов. Например, в Индии исключительная этническая мозаичность компенсируется за счет той языковой и институциональной унификации, которая была обеспечена британскими колонизаторами, кастовых связей на уровне правящего слоя, по сути, династического принципа правления, который был взят на вооружение Индийским национальным конгрессом, и, наконец, особой ролью индуизма, которая подчеркивается уже новой правящей партией (Бхаратия Джаната Парти).
Не менее важна культурная однородность общества и в экономическом отношении – по крайней мере для современного экономико-технологического уклада. Как отмечал социолог Эрнст Геллнер, в эпоху промышленного капитализма (и постиндустриальный поворот лишь усиливает эту особенность) «человеческий труд стал по своему характеру семантическим. Его неотъемлемой частью является безличная, свободная от контекста массовая коммуникация. Это возможно лишь в том случае, если все люди, включенные в этот массовый процесс, следуют одним и тем же правилам формирования и декодирования сообщений. <…> Из этого следует, что общество в целом, если оно вообще станет функционировать, должно быть пронизано единой стандартизованной высокой культурой»[118].
Экономист Герман Хоппе в работе «The Case for Free Trade and Restricted Immigration» (1998) делает акцент на другой взаимосвязи – между культурной/институциональной связностью общества и качеством его деловой среды. «Капитал» доверия и солидарности, коренящийся в общей культуре населения, является не менее важным компонентом здорового рынка и инвестиционного климата, нежели хозяйственная инфраструктура или разумные налоги. И этот капитал неизбежно иссякает в результате массовой иммиграции в том случае, если имеется значительная культурная дистанция между принимающим обществом и регионами исхода мигрантов.
Больше того, по мере реализации сценария замещающей этнической миграции преимущественными носителями «социального капитала» становятся сами этнические сообщества, использующие высокую плотность групповых связей для повышения своего веса и влияния. В ответ носители доминирующей культуры либо «этнизируются», т. е. пытаются реэволюционировать из состояния современного массового общества к состоянию общества родоплеменного, либо атомизируются, демонстрируя апатию и скептицизм по отношению к надиндивидуальным ценностям и целям. В обоих случаях происходят фрагментация и распад общества. Этнические конфликты, которые часто воспринимаются как основной раздражитель в сфере национальной и миграционной политики, – лишь симптом этого длительного процесса, а не сама болезнь.
Критическим параметром с точки зрения ответа на этот вызов является способность общества к ассимиляции приезжих. Ассимиляции часто противопоставляют интеграцию как позитивное явление – негативному. Однако некоторые исследователи справедливо отмечают, что «условием успешной интеграции является известная мера ассимиляции». Это не значит, что «иммигрант должен отречься от своего происхождения», но он должен отказаться от «стойкого дифференцирования», т. е. постоянного поддержания этнической границы в отношениях с окружающим обществом[119]. Тот «ассимиляционный минимум», который необходим для успешной интеграции, предполагает как субъективную лояльность принимающему обществу, так и освоение целого ряда сложных навыков и практик (язык, неформальные нормы взаимодействия, адаптация на рынке труда, этнически не замкнутая сеть взаимоотношений и т. д.). Он требует усилий со стороны индивида. Но еще больших усилий он требует от общества, подразумевая наличие ряда принципиальных, системных условий, в числе которых:
● поддержание высокого фонового «ассимиляционного давления» (системы негативных и позитивных стимулов к ассимиляции);
● поддержание развитой «ассимиляционной инфраструктуры» (механизмов культурной интеграции и унификации на уровне системы образования, массовой культуры и СМИ, профессиональных сообществ);
● наличие четко артикулированной «формулы лояльности» (культурно-идеологической модели, в рамках которой происходит частичное или полное освоение идентичности принимающего общества приезжими).
В сегодняшнем российском обществе ни одного из этих системных условий не наблюдается. Отсюда низкие показатели культурной и языковой интеграции мигрантов (притом что, по разным данным, 20–30 % мигрантов из Средней Азии не владеют русским языком, уровень востребованности государственных и муниципальных языковых курсов чрезвычайно низок), тенденция к образованию замкнутых сообществ и коммуникации с внешним миром через «этнических посредников».
Альтернативой ассимиляции становятся два взаимосвязанных сценария:
● образование параллельного социума, в котором этнические мигранты могут поддерживать преимущественные контакты в «своей» среде, выходя во «внешний» мир лишь по мере необходимости (такие сообщества обеспечивают и контролируют занятость, правовой статус, бытовые условия, круг интересов мигранта),
● «обратная колонизация», подразумевающая перенос на принимающее общество культурных, социальных, поведенческих моделей стран исхода (тем самым иммигранты «привозят» с собой институты того общества, из которого они, как правило, были вынуждены уехать из-за ощутимого разрыва в социально-экономическом развитии – что по определению подразумевает архаизацию социального уклада принимающей страны).
Групповые стратегии адаптации, реализуемые в рамках первого сценария, способствуют запуску второго. Иными словами, набирая достаточный вес и масштаб, параллельный социум мигрантов неизбежно меняет и трансформирует под свои нужды основной, «включающий» социум. Формируются этнические лобби в государственном аппарате, бытовая и потребительская культура общества адаптируется под вкусы новых целевых аудиторий, расширяются позиции в бизнесе вплоть до контроля над целыми секторами занятости и рыночными нишами. Это вызывает нарастающее недовольство коренного населения, о чем свидетельствуют многочисленные социологические исследования, а также множащиеся резонансные эксцессы этнических конфликтов.
Особого внимания заслуживает тот факт, что в России, по аналогии с Западной Европой и в отличие от США, основную лепту в миграционный приток вносит миграция из мусульманских регионов. Последняя демонстрирует комплекс свойств, делающих оправданным ее отдельное рассмотрение в общем комплексе иммиграционных процессов. Как отмечает скандально известный, но весьма добросовестный в смысле работы с фактами Тило Саррацин, во всех затронутых иммиграцией европейских странах, «будь то Англия, Франция, Германия, Голландия, Бельгия, Дания или Норвегия, у группы мусульманских мигрантов наблюдается общий комплекс признаков, в числе которых – обособленность с тенденцией к образованию параллельного социума, религиозность выше среднего уровня, имеющая тенденцию к нарастанию и перерастанию в фундаментализм; преступность выше средней, от «простой» уличной преступности с применением насилия до участия в террористических действиях»[120].
Этот комплекс особенностей сложно объяснить чисто социальными факторами (которые являются общими для самых разных этнических когорт иммигрантов) или принадлежностью к визуальным меньшинствам (не менее «чужеродно» выглядящие выходцы из Восточной Азии демонстрируют по многим позициям иные параметры адаптации) или даже уровнем развития стран исхода (выходцы из сопоставимых по уровню развития регионов Индии и мусульманского Пакистана в Великобритании демонстрируют очень разные социальные и образовательные траектории). Наблюдателям остается лишь констатировать, что в силу значительной культурной дистанции по отношению к христианским / постхристианским обществам либо внутренних культурных особенностей среди мусульманских иммигрантов и их потомков «усиливается тенденция культурной и пространственной самоизоляции»[121]. Данный факт не означает сам по себе негативной оценки соответствующих этнических сообществ – напротив, он может указывать на их повышенную жизнеспособность (в данном случае – резистентность к ассимиляции), но с точки зрения принимающего общества он означает дополнительную проблему.
