К Александру притащили перепуганных насмерть карфагенских послов и швырнули под копыта царского коня. Валяясь в пыли на площади, знатные пунийские мужи уже прощались с жизнью, вокруг скрученные веревками, покрытые кровью и копотью стояли на коленях пленные, ожидая решения своей участи. Царь объявил свою волю – послов отпустить, Карфагену объявить войну, Тир сровнять с землей, жителей продать в рабство, а 2000 защитников повесить вдоль берега на крестах. Карфагеняне подняли свои грязные лица на царя, и на какую-то секунду им показалась, что вместо прекрасного и грозного лика македонского властелина мелькнул другой – темный, безжалостный, в черных глазах которого бушевало пламя жертвенных костров, и имя которому было Молох. В страхе они дружно ткнулись лицами в пыль, а Македонец, не обращая на них внимания, тронул коня и не спеша поехал прочь – победители, исполняя волю своего господина, приступали к разрушению ненавистного города.
* * *
Царь Македонии сидел на коне и наблюдал, как на фоне черной ночи полыхает Тир. Огненный столб, разрезая мрак, устремлялся в небеса, отражался на глади моря, и ему казалось, что огнем охвачены и воздух, и земля, и вода. В бушующем пламени рушились дворцы царей и храмы богов, дома знати и хижины бедняков. Пылали корабельные верфи и арсеналы, хранилища книг и бесценные творения рук человеческих. Сгорала в огне древняя слава финикийцев, сгорала, чтобы уже не возродиться никогда. Александр в последний раз посмотрел на объятый пламенем город и поехал вдоль берега; вдогонку ему летел громкий стук молотков и отчаянные людские вопли, которые оглашали побережье – это приколачивали к деревянным крестам последних защитников Тира.
* * *
Еще во время осады к Александру прибыли послы от Дария. Осознав, что кое-что в его жизни все-таки поменялось, персидский царь отбросил свою спесь и написал Александру довольно уважительное письмо, где, величая его, как и положено, царским титулом, предлагал заключить мир. Условия он предлагал следующие: 10 000 талантов за освобождение семьи, вся земля от Евфрата до Эгейского моря и рука его дочери, Статиры. А заодно дружба и союз. 10 000 талантов – это огромная по тем временам сумма, особенно за выкуп семьи; римляне после победы над Антиохом Великим повесили на него 15 000 талантов и тем самым подорвали экономику державы Селевкидов. А здесь просто за выкуп. А вот остальные пункты должны были вызвать у Македонца вопросы, они их и вызвали. Ведь то, что предлагал ему Дарий, и так уже принадлежало ему – в Малой Азии и Палестине уже стояли македонские гарнизоны, а Статира попала в плен после битвы при Иссе. Александру все это было достаточно ясно, а вот его окружению нет. «Будь я Александром, я принял бы эти условия», – воскликнул старик Парменион. «Я тоже, будь я Парменионом», – рассмеялся в ответ Александр. Он четко придерживался однажды выбранной тактики в отношениях с Дарием: или все, или ничего. И потому ответ его был предсказуем – на Статире он если захочет, то женится и без позволения Дария, а часть страны ему не нужна, поскольку он собирается забрать ее всю. С тем послов и отпустил.
* * *
Над развалинами, что были когда-то Великим городом Тиром, воцарилась зловещая тишина. Море выбрасывало на берег обломки кораблей, развороченные метательные машины и сотни тел погибших тирийцев. Не было слышно ни человеческих голосов, ни шума ремесленных мастерских, ни скрипа уключин и ударов весел о волны. Лишь со стороны материка доносился вороний грай, где тысячи птиц кружились над рядами деревянных крестов.
При рассказе о посещении Великим Завоевателем Иерусалима сразу же возникает вопрос – когда он в него пришел? Дело в том, что основной источник по этому вопросу, Иосиф Флавий, указал, что: « Александр же, взяв Газу, поспешил по направлению к Иерусалиму ». Курций Руф, напротив, указывает, что: « царь на седьмой день после отвода своих войск от Газы прибыл в ту область Египта, которая называется теперь Стан Александра ». Противоречие налицо, но разрешается оно довольно просто, достаточно посмотреть на карту. Иерусалим находится севернее Газы, а Александр шел на Египет с севера, вдоль морского побережья спускаясь на юг. Ничего ему не мешало с частью войск вступить в Иерусалим, благо было по пути и маршрут значительно не уклонялся от конечной цели. К тому же царь мог знать наверняка, что сопротивления не будет, а вот задать некоторые вопросы первосвященнику он очень хотел. Словом, посещение этого города по пути на юг выглядит вполне логичным и обоснованным, и совсем другая картина получается, если взять за основу слова Иосифа Флавия.
Македонская армия два месяца топчется под Газой, где в это время находится и чем занимается Дарий, Александр не знает, может только строить догадки: у Курция неведению македонского царя посвящен целый абзац, и не верить ему оснований нет. Время поджимает, как повернется в Египте, не знает никто, и если вдруг Царь царей явится со своей армией, то положение Александра станет катастрофическим. И вот Газа взята, а Македонец, вместо того чтобы форсированным маршем идти на страну пирамид и постараться занять ее до подхода персидского царя, вдруг все бросает и двигается в противоположном направлении, для того чтобы пообщаться с первосвященником. Как-то не логично получается, не тот человек Александр, чтобы туда-сюда бегать. Поэтому в дальнейшем и будем исходить из того, что в Иерусалим царь Македонии пришел до осады Газы. Ну а теперь о том, почему местный первосвященник привлек к себе столь пристальное внимание Завоевателя.
* * *
Еще во время осады Тира Александр отправил письмо иудейскому первосвященнику с требованием прислать ему продовольствие для войска, отряды пополнения, а также те суммы денег, которые иудеи раньше платили Царю царей. Взамен Македонец обещал дружбу и покровительство, а это в те времена дорогого стоило. При этом было добавлено, что требования окончательные и обжалованию не подлежат. В принципе ничего страшного в этих приказах не содержалось, Александр уже считал себя царем Азии вместо Дария и просто хотел, чтобы все, что раньше принадлежало врагу, теперь принадлежало ему. Все оставалось, как было, не ущемлялись ни национальная гордость, ни религиозные верования, просто один господин заменялся другим. И все! Но тут на первосвященника словно помрачение рассудка снизошло – он возьми да и ответь, что поднимать оружия против Дария не будет и клятву верности ему не нарушит, пока Царь царей жив. На что умудренный жизнью старец надеялся, когда диктовал такой ответ, сказать трудно. Сам по себе Иерусалим не мог противостоять страшной македонской мощи, возможно, и надеялся первосвященник на то, что Тир устоит, а в Палестине появится Дарий с армией. Но Тир пал, Дарий не появился, а взбешенный Александр заявил, что: « по взятии Тира пойдет войною на иудейского первосвященника, и в его лице покажет всем, кому они должны оставаться верны относительно своих клятв » (Иосиф Флавий).
Вот тут-то иудейский мудрец и понял, какую ошибку совершил, а то, что угроза Александра касалась только его собственной персоны, повергла первосвященника в тихую панику. Вдруг ему соотечественники заявят, что ты вот эту кашу заварил, вот сам и расхлебывай, у царя к нам претензий нет, иди к нему один и разбирайся, а мы сражаться за тебя не хотим! Первосвященник Иаддуй растерялся совершенно, и не знал, что ему предпринять.
А македонская армия неотвратимо приближалась к городу, и старик почувствовал, что расплата за недомыслие близка. А когда Иаддуй узнал, что царь уже недалеко от Иерусалима, то решил рискнуть: « он пошел ему навстречу к местности, носящей название Сафа, вместе со своими священниками и толпою горожан, чтобы сделать встречу царя как можно торжественнее и отличною от встреч, оказанных царю другими народами » (Иосиф Флавий). А вот здесь иудей действительно проявил мудрость – только выражение полной покорности могло смягчить гнев царя против его персоны, а сам размах встречи, судя по всему, был действительно грандиозен и впечатляющ и произвел на завоевателя неизгладимое впечатление. Александр действия Иаддуя оценил и сменил гнев на милость – с одной стороны, он спешил в Египет и осложнять отношения с иудеями не хотел, с другой, первосвященник и так был до смерти перепуган и вряд решится повторить свою ошибку. Предание о том, что полководец упал ниц перед ним, явно составлено задним число и не отражает действительности – исходя из жизненных реалий, скорее всего все было как раз наоборот. А принесение царем жертвы в храме просто демонстрировало его лояльное отношение к религии своих новых подданных. Посчитав, что от него не убудет, Александр постарался заслужить расположение местного населения. Между тем старый хитрец Иаддуя, настолько ловко сумел подстроиться под македонского царя, что сумел заслужить его полное расположение: « Когда же первосвященник испросил разрешения сохранить им старые свои законы и освобождения на седьмой год от платежа податей, царь охотно согласился на это » (Иосиф Флавий). И здесь Александр действует очень тонко, с учетом местных особенностей региона. Как мы уже видели, он чувствует себя полноправным хозяином Персидской империи, со всеми ее ресурсами и доходами, и обращение к нему первосвященника с подобной просьбой, льстило его самолюбию, показывая, что Дарий для Иудеи уже никто. С другой стороны, македонский царь мог посчитать, что особого убытка казна не понесет, а вот стабильность в регионе явно дороже затраченных средств. И здесь царь уже действует как сложившийся политик, у которого есть своя определенная программа на то, как строить будущее своей державы. Смысл этой программы в том, что Александр на занятых территориях решает делать ставку на местную элиту и старается не выглядеть поработителем в глазах коренного населения. Иудея – страна специфическая, но тем не менее он сумел тонко разобраться в проблемах региона.
