Поскольку советская угроза исчезла, а независимость (неприсоединение) «третьего мира» стала призрачной, то едва ли следует удивляться такому тотальному пренебрежению интересами «третьего мира», которое теперь проявляется в целом ряде политических мер — от ядерной стратегии до иностранной помощи, — и которое тоже было предсказуемым33.
Ярким примером такого пренебрежения стали события февраля 1999 года, когда проходили две важные встречи на высшем уровне: саммит «большой семерки», то есть государств богатого индустриального мира, и саммит «Пятнадцати», включающих в себя такие «неважные места» планеты, как Индия, Мексика, Чили, Бразилия, Аргентина, Индонезия, Египет, Нигерия, Венесуэла, Ямайка (где проходила встреча) и другие, им подобные.
Встреча семи государств освещалась подробно, причем особое внимание уделялось прошедшему на ней обсуждению «новой финансовой архитектуры», могущей справляться с многочисленными неудачами рыночной экономики, которые уже начали выливаться в «кризис» — в специфическом смысле этого слова, т. е. угрожать интересам богатых и сильных, но более никому.
На встрече пятнадцати государств также стоял вопрос о финансовой архитектуре, но в ином контексте. Участники саммита подчеркивали необходимость ограничения финансовых потоков с тем, чтобы спекулятивный капитал не мог беспрепятственно разрушать экономики, опираясь при этом на МВФ как на «гаранта возврата долгов сообществу кредиторов» (по выражению нынешнего исполнительного директора МВФ), обещающего им большие прибыли по рискованным кредитам, но при условии обобществления рисков, которое в первую очередь, согласно программам строгой экономии МВФ, ложится на плечи населения «третьего мира», а во вторую — на западных налогоплательщиков, которые своими налогами обеспечивают добровольное страхование рисков34. Участники «встречи пятнадцати» предупреждали, что «необузданный капитализм ставит под угрозу саму независимость развивающихся государств, отдавая их на произвол международных кредитных институтов и гигантских иностранных компаний» (Ассошиэйтед Пресс). Генеральный секретарь UNCTAD (Совета ООН по торговле и развитию, основного ведомства ООН по экономическим исследованиям) предсказал, что, если мы не примем это предупреждение всерьез, то подавляющему большинству населения мира будет уготована «печальная участь». Премьер-министр страны, принимавшей участников встречи, отметил, что традиционно двойственные принципы рынка — свободный рынок для бедных и разумное вмешательство государства в рыночные отношения для богатых — «представляют угрозу собственно экономическому выживанию многих стран развивающегося мира». Подобные страхи и заботы выражали и другие выступавшие35.
О том, как мала вероятность того, что цивилизованные государства всерьез отнесутся к таким предупреждениям, говорит их скудное освещение в прессе: всего лишь краткая информация в нью-йоркской «Дейли Ньюс», «Чикаго Трибьюн» и минеа-полисской «Стар Трибьюн»36. Причины такой скудости вполне понятны участникам «встречи пятнадцати». Их сформулировал президент Малайзии Махатир Мохамад: «Парадоксально, но величайшей катастрофой для нас, всегда бывших антикоммунистами, является поражение коммунизма. Окончание холодной войны лишило нас единственного средства — возможности поступиться своими принципами. Теперь нам примкнуть не к кому».
Таков не парадокс, а нормальный процесс цивилизующего воздействия на реальный мир во все века.
Тема выходит далеко за рамки нашей текущей дискуссии, но ее основные вопросы непосредственно связаны с «лицензией на всемирный интервенционизм» и тем, как к ней относятся в тех многочисленных уголках мира, где балканская авантюра и ее последствия трактуются весьма отлично от того, как это принято в цивилизованных государствах.
Глава 7. Мировой порядок и его правила
«Одно из обвинений, которое редко приводится в американской прессе, но зато поддерживается многими людьми за рубежом, состоит в том, что бомбардировки Югославии явились вопиющим нарушением суверенитета и международного законодательства», — отмечал Сердж Шмеманн в завершении длинной обзорной передовой статьи относительно последствий этой войны1. Причины такого контраста между национальной прессой и мнением мировой общественности легко понятны тем, кто не может позволить себе «сознательного игнорирования», некоторые примеры которого мы уже приводили.
Несмотря на отчаянные старания идеологов доказать, что дважды два будет пять, нет никаких серьезных причин сомневаться в том, что натовские бомбардировки еще более подрывают и без того хрупкую структуру международного законодательства. США, как мы уже видели, ясно дали понять это еще во время дебатов, предшествовавших принятию окончательного решения НАТО. Чем больше общественность узнавала о регионе конфликта, тем более резкой в целом становилась ее оппозиция Вашингтону, который настаивал на применении силы, причем даже оппозиция внутри самого НАТО (Италия и Греция). Подрыв международного законодательства — явление опять же не новое, другой недавний пример: бомбардировки Ирака, предпринятые США и Соединенным Королевством в декабре 1998 года и явившиеся жестом небывалой наглости и презрения по отношению к Совету Безопасности; даже время этих бомбардировок совпало с его чрезвычайной сессией, призванной решить, как преодолеть данный кризис. А вот еще одна иллюстрация: за несколько месяцев до иракских событий Клинтон разрушил добрую половину фармацевтического производства в маленькой африканской стране, — в качестве очередного подтверждения неоспоримой истины, что стрелка нашего «нравственного компаса» никогда не отклоняется от справедливости и правоты. Этот факт остался практически незамеченным, как какой-то малозначительный курьез, хотя подобные же разрушения американской промышленности исламскими террористами наверняка вызвали бы несколько иную реакцию. Вероятно, это пример того самого «конструктивного сдерживания», к которому советует прибегать STRATCOM, т. е. нацеленности на то, что сейчас «более всего значимо в рамках данной культуры», — здесь это судьба детей, умирающих от легко излечимых болезней.
Было бы излишне в очередной раз указывать на то, что существует и куда более обширная летопись событий, которой мы тоже могли бы уделить внимание прямо сейчас, поскольку ее факты можно рассматривать как примеры, выявляющие именно те «практики и обычаи», которыми принято обосновывать право большинства цивилизованных государств «делать то, что кажется им справедливым» при помощи силы.
Надо полагать, — и это будет близко к истине, — что возможность дальнейшего разрушения мирового порядка сейчас уже не имеет значения, подобно тому, как это было в 1930-х. Презрение главной мировой державы относительно структуры мирового порядка приняло столь запредельные формы, что здесь уже практически нечего обсуждать. Обзор истории внутренних политических документов доказывает, что нынешняя позиция этого государства восходит к куда более давним дням — еще к первому меморандуму только что сформированного Совета национальной безопасности, вышедшему в 1947 году. В годы правления Кеннеди эта позиция стала обретать открытые очертания, как, например, в том случае, когда видный государственный деятель и советник Кеннеди Дин Эчисон, оправдывая блокаду Кубы 1963 года, информировал «Американское общество международного законодательства» о том, что «правильность» американского ответа «на вызов… силе, позиции и престижу Соединенных Штатов… не подлежит юридическому суду». «По Эчисону, единственная цель разговоров о международных законах, просто „приукрасить наши позиции этосом, вытекающим из самых общих моральных принципов, которые лежат в основе юридических доктрин“», — и лишь там, где это уместно2.
Во времена Рейгана и Клинтона основное новшество заключалось в том, что нарушение США международных законов и торжественных обязательств приняло уже совершенно открытые формы и даже во всеуслышание констатировалось на Западе как «новый интернационализм», возвещающий прекрасную новую эру, уникальную в человеческой истории. Как мы уже говорили, в традиционных вотчинах цивилизованных государств эти достижения воспринимались по-разному, и по самым разным причинам становились поводами для волнения даже некоторых политических аналитиков ястребиного толка.
Окончание холодной войны дало возможность превзойти в цинизме даже Эчисона. Больше нет необходимости склонять голову перед мировым порядком, теперь такое послушание, по-видимому, вообще не в почете, так как цивилизованные государства делают все, что хотят, не заботясь о том, что могут напугать или оскорбить мировую общественность. Как совершенно ясно доказывают наши последние достижения, без международного законодательства можно обойтись, — хватит и менеджмента, основанного на собственных доктринах, чтобы «приукрасить наши позиции этосом, вытекающим из самых общих моральных принципов». Сильные мира сего могут организовать «новаторское, но оправданное расширение международных законов»3 в собственных интересах, скажем для «гуманитарной интервенции» в Косове при помощи бомб, но не для прекращения огромного потока смертоносного оружия, с которым можно проводить еще более беспощадные этнические чистки и государственный террор в пределах самого НАТО, не говоря уже о менее масштабных трагедиях. При условии, что «непопулярные идеи замалчиваются, а неудобные факты укрываются» — в духе, описанном Оруэллом в его (тоже замалчиваемых) наблюдениях о жизни свободных обществ, все это пройдет гладко. И будет носить название «рубежа в международных отношениях» до тех пор, пока «цивилизованные государства», которые идут за «идеалистическим Новым миром, призванным положить конец бесчеловечности», продолжают применять вооруженную силу там, «где это кажется им справедливым», — иначе говоря, создавать «правила игры», которые дают им «право вмешаться и силой заставить непокорных выполнить то, что „цивилизованные“ считают справедливым», неизменно «прикрываясь фиговым листком нравственной правоты», как это было еще в колониальную эру (Джильбоа).
