Ознакомительная версия.
Что представляла собой и насколько усваивалась картина мира, которую внушала школа, – вопрос дискуссионный.
Культуролог-антрополог Александра Веселова сдержанно одобряет внушаемые детям представления о реальности, полагая, что усваивалась они легко и полностью: «При всей своей идеологической схематичности и упрощенности эта система была по-своему логична и последовательна. Она строилась вокруг нескольких центральных оппозиций (народ – царь, крестьяне – помещики, пролетариат – буржуазия, до революции – после революции и т. д.), постепенно, но настойчиво внушаемых ребенку. Информация и способ ее подачи соответствовали его возрасту и уровню развития; при этом знания, полученные на уроках, не противоречили сведениям, поступающим из художественной литературы и СМИ, а наоборот, подкреплялись ими. Если же до школьника доходили альтернативные исторические свидетельства, то они неизменно маркировались как антисоветские, запрещенные и в качестве таковых закреплялись в памяти. То есть с самого раннего детства советские граждане осваивали тот культурный язык, на котором говорили старшие. Точнее, в характерной для любой тоталитарной системы ситуации культурного двуязычия все члены общества овладевали двумя „языками“. К старшим классам хороший ученик, усвоивший ключевые слова и ожидаемые от него основные логические ходы, мог без труда охарактеризовать любую эпоху, и подобная характеристика не вступала в противоречие с написанным в учебнике, газете или романе. Тем самым поддерживалось внешнее единство социума» (А. Ю. Веселова. Советская история глазами старшеклассников. – Отечественные записки, 2004, №5. https://goo.gl/OkreTc).
Постсоветский идеолог Сергей Кара-Мурза в книге «Советская цивилизация» (М.: Эксмо. Алгоритм, 2011) воспевает целостную систему советской школы, пытаясь реанимировать пропагандистскую иллюзию «лучшего в мире советского образования». Он утверждает, что единая программа «обеспечивала юношам равенство стартовых возможностей» (с. 655), «даже в конце 80-х годов наш выпускник школы как обладатель целостной системы знаний был на голову выше своего западного сверстника» (с. 660). Вопрос о том, соответствовала ли целостная система объективной реальности, даже не ставится. Старшее поколение помнит, как обладатели этой целостной системы «заряжали воду» перед экраном телевизора, где некто проделывал пассы.
Академик РАН Феликс Михайлов со страстью отвергал – впрочем, уже в послесоветское время— псевдознания исторического материализма: «„Краткий курс“, вытеснивший философский Разум не только со страниц партийной печати, но и из учебников, диссертаций, научных публикаций. <…> Программы по марксистско-ленинской философии до самого последнего времени строили по форме их логики как подобострастная расшифровка их содержания со все новыми и новыми злободневными иллюстрациями. <…> Ко всему этому многие из нас с детства привыкали – к стандартным портретам бессмертных вождей и бессмысленным лозунгам на всех площадях и улицах, к выборам без выбора, к бессодержательным прениям по пустым проблемам, к административным восторгам власти, к удручающей наглядной глупости и невежеству ее идеологов…» (Драма советской философии. Книга-диалог. – М.: б.и., 1997, с. 118).
Социолог Борис Фирсов полагает, что массами были усвоены насквозь ложные представления о действительности: «Идеология, а следом за ней (и вместе с ней) социальные науки, искусство, культура, школа внесли в массовое сознание ложную картину общества и человека» (Борис Фирсов. Разномыслие в СССР. 1940—1960-е годы. История, теория, практика. – СПБ.: Европейский Дом. 2008, с. 283).
Как оценивала сама власть свою школу, созданную для воспитания коммунистов, – вопрос загадочный. Андроповская реформа (шестая реформа школы за тридцать лет), начатая в 1984 года уже после смерти вождя, была затеяна не от хорошей жизни, но прославлялась как новое достижение и без того прекрасной советской системы образования. «Нынешняя реформа – очередная логическая ступень развития советской школы, – уверяет методическая брошюра для гидов-переводчиков (!) „Реформа советской школы: ее причины, суть, перспективы“ (М., 1985). – Чтобы советское общество уверенно двигалось вперед, к нашим великим целям, каждое новое поколение должно подниматься на более высокий уровень образованности и общей культуры, профессиональной квалификации и гражданской активности» (с. 4, 12). Неизвестно, что на самом деле думала власть, но вполне возможно, что оглушила себя лозунгами о новой ступени развития. Во всяком случае, громко отчитывалась планами и хвасталась будущим: «Планируется построить только в будущей пятилетке (1986—1990) около восьмисот комплексов средних профессионально-технических училищ и новые школы на семь миллионов ученических мест, что почти в два раза больше, чем в пятилетке нынешней» (с. 14). Хвасталась и настоящим: «Американские специалисты вынуждены были признать, что средняя школа в Советском Союзе дает гораздо более основательную подготовку, чем средняя школа в США, не только по точным наукам, но и по истории, литературе, географии, родному и иностранному языкам» (с. 15).
Все советские родители прекрасно знали, что основательную подготовку дают только специальные школы. В семидесятые-восьмидесятые годы в миллионном Ростове-на-Дону математическая школа была одна, немецкая – одна, французская – одна, английских – две.
Образованные, думающие, самостоятельные граждане авторитарному режиму не нужны, потому что опасны, но специалисты (прежде всего в военной сфере) ему необходимы. Возникает неразрешимое противоречие, которое коммунистическая власть и пыталась разрешить специальными школами. То есть предназначенными «специально» для того, чтобы кое-кто кое-что знал. А именно: физику, математику, иностранные языки. Эти штучные школы вечно лихорадило. Их разгоняли, «сливали», поднимая крик о нарушении равенства или еще чего, но суть была в том, что в них неизбежно заводился антисоветский дух.
Исследуя историю советских математических школ, Илья Кукулин и Мария Майофис доказывают эту неизбежность в статье «Математические школы в СССР: генезис институций и типология утопий: «Задача воспитания независимости мышления в духе кантовского «Sapere aude!» уже совсем не совпадала с первоначальной, поставленной перед матшколами, – способствовать успехам СССР в военно-техническом соревновании со странами первого мира. Иначе говоря… в советском контексте приобретался вполне оппозиционный смысл» (Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы: 1940—1980-е. – М.: НЛО, с. 213).
Если дети получают настоящие знания, то в заложников-винтиков не превращаются. И с этим ничего не поделаешь. После разгонов и «слияний» все возвращалось на круги своя, потому что без знаний не обойтись, а выпускники обычной школы не знали из английского языка ничего, кроме «виа-паяныас». Советские люди иностранными языками не владели – это известно и очевидно. Не столь очевидно, что они не умели, например, посчитать проценты, но каждый может проверить и убедиться. Впрочем, выпускники нынешней школы в большинстве тоже не умеют.
Коммунистический «налог» на любое знание был очень тяжел. Обучение фикциям поглощало время, силы и здоровье учеников. Чтобы дети получали знания, родители уже в шестидесятые годы массово обращались к репетиторам, а школа по-прежнему «учила коммунизму». В результате выпускники и знаний не имели, и коммунистами не становились.
Сегодняшние дети и родители могут на собственном опыте понять, что представляло собой «обучение коммунизму». Теперь оно называется «обучением патриотизму». Напомню, что «патриотизм», по откровенному признанию нынешних идеологов, – это «магическое слово», которое приводит граждан к покорности (см. главу 5).
В издательстве «Планета» опубликованы материалы научно-практической конференции «Уроки истории: школа, общество, жизнь», прошедшей в Волгограде 18 апреля 2014 года. Из материалов следует, что изучение истории в Волгоградской области прекратилось. Из 120 докладов, сообщений и методических разработок 90% посвящены «патриотическому воспитанию». А всей многотысячелетней истории человечества досталось три разработки и четыре сообщения: по античности —1, по древнему Востоку —1, по Индии – 1, по девятнадцатому веку —1, по началу двадцатого века – 1, по культуре донского казачества —2. И еще несколько сообщений по проблемам методики. Все остальное – «обучение патриотизму». Вот в каком духе и на каком уровне: «Семья, к сожалению, не озабочена тем, чтобы дети были настоящими патриотами. Родителей больше беспокоит благосостояние» (с. 93), «В 90-е годы ХХ века зародилась проблема – внедрение либеральной модели обучения: гуманистический характер образования, первичность общечеловеческих ценностей, свобода и плюрализм в образовании. Отрадно отметить, что ситуация меняется в лучшую сторону: понятие „патриот“ становится приоритетным» (с. 93), «Два года Зина Портнова была разведчицей. Выдал ее предатель. Зину допрашивал сам начальник гестапо. Зине удалось выхватить у него пистолет. Она застрелила гестаповца и двух офицеров» (с. 298). Ох-ох. Про Зину Портнову см. главу 6. Наконец, новейшая сакральная фраза: «История нашей Родины уникальна» (с. 83). Если сегодняшних учеников еще не совсем отучили задавать вопросы, то в классе сразу «лес рук». Детвора интересуется, у каких именно стран истории не уникальные, а идентичные?
Ознакомительная версия.
