Ознакомительная версия.
В своей иррациональности, неутилитарности и безудержном стремлении к развитию спорт, как он существует сегодня, является ближайшим аналогом искусства. Ближайшим аналогом спорта в животном мире являются брачные бои самцов за самку. Возможно, аналогичные функции выполняли и некоторые предшественники профессионального спорта в человеческой культуре, например рыцарские турниры. Однако, кажется, в основном происхождение спорта следует выводить из различных форм физической подготовки мужчин как воинов и охотников, а также из соревнований, призванных стимулировать эту подготовку, либо форм досуга, призванных ее продемонстрировать. Большинство наиболее старых видов спорта представляют собой отдельные элементы воинского искусства или воинской подготовки, будь то бег, борьба или метание копья. Современный профессиональный спорт, возникший вследствие институционализации спортивных соревнований, пытается оправдать свое существование тем, что он является зрелищем и предметом спортивных ставок, однако это не так ни с точки зрения субъективных установок спортсменов, которые в основном ориентированы на победу и спортивную честь, ни с точки зрения экономической, поскольку спорт не может существовать без спонсоров и помощи государства. Серьезным зрелищным потенциалом обладают сравнительно немногочисленные виды спорта, причем сложившиеся сравнительно поздно и максимально далекие от воинской подготовки.
Конечно, и в спорте, и в искусстве есть сильная коммерческая составляющая, но в этих родах деятельности так много иррационального, что коммерция здесь всего объяснить не может. Во всяком случае, когда боксеру из коммерческих соображений предлагается проиграть, а художнику — отклониться от выбранного стиля, то мы часто имеем дело с настоящим моральным конфликтом, и ситуации считаются отклонением от идеальной сущности обоих видов деятельности. Единственное рациональное оправдание спорта и искусства заключается в том, что развитие человеческой цивилизации предполагает максимальное развитие любых человеческих способностей, то есть максимальную реализацию человеческих возможностей во всех возможных сферах, даже если в такой реализации нет никакой непосредственной утилитарной цели. В этой связи можно отметить, что, развивая свои способности, так же как и пытаясь открыть истину, человек создает нечто большее, чем утилитарные ценности, ибо здесь он получает универсальный инструмент, который может пригодиться для неопределенного числа еще неизвестных утилитарных целей в будущем.
Во многих отраслях и спорт, и искусство, казалось бы, приблизились к тем пределам, дальше которых прогресс невозможен. Во многих видах искусства мастерство уже достигло совершенства, превзойти которое не представляется вероятным. Во многих видах спорта рекорды уже достигли, кажется, пределов физических возможностей человеческого тела. Но развиваться необходимо, и поэтому спортивные рекорды замеряются со все большей точностью, весовые категории спортсменов все больше дифференцируются, к тому же изобретаются все новые виды спорта. Появляются все новые виды актов, которые начинают считаться актами искусства, в результате чего понятие эстетического предмета совершенно рассталось с критерием красоты и вообще эстетические критерии запутались до полной неформулируемости. Судьба художников в данном случае особенно показательна: в предельном случае они свободны и от внятных критериев качества, и от мнения зрителей, и от требований финансового успеха. В некотором смысле то странное состояние, в котором ныне пребывают визуальные искусства, показывают нам общество будущего, в котором человеческий выбор не предопределен ни традицией, ни рациональным основанием, но исключительно прихотью.
И все же спортсмен, художник, писатель или философ в идеальном случае вдохновлен идеей своей цеховой, профессиональной чести, которая требует от него поддерживать свою профессиональную состоятельность, а последняя заключается прежде всего в способности достичь в своей области чего-то нового. Именно поэтому искусство, философия, да и спорт развиваются так рьяно, часто не обращая внимания на социальный смысл своего развития. И, кажется, такая артистическая ориентация на развитие в рамках своего призвания будет последним твердым основанием для выбора в обществе, где человеку будет предоставлена полная свобода и где произволу будет не на что опереться.
В этой связи хотелось бы обратить внимание на книгу Аласдера Макинтайра «После добродетели» (СП-б., 2001). Книга эта считается одной из лучших современных западных работ по этике, она вошла в качестве классического труда в учебные курсы университетов многих стран мира. Макинтайр считает, что в условиях, когда все попытки рационально обосновать мораль провалились, когда все этические теории признают субъективные предпочтения единственным источником моральных заповедей, единственно возможной моралью будет та, которая опирается на внутренние ценности различных практик и форм деятельности; такая мораль будет считать добродетелями такие человеческие склонности, которые будут помогать художникам становиться хорошими художниками, врачам— хорошими врачами и спортсменам— хорошими спортсменами, при этом имеются в виду именно характерные для данного вида деятельности критерии качества, а не успеха. Художник должен стараться быть именно хорошим художником, а не модным или дорогим. Успех, слава и деньги объявляются Макинтайром «внешними» ценностями в противовес внутренним ценностям профессионального мастерства. Таким образом, если верить Макинтайру, то единственная этика, которая еще может существовать в современном западном обществе, это профессиональная этика. Кстати, по мнению Адорно и Хоркхаймера, репутация специалиста — это единственный феномен, в сфере действия которого еще сохраняются остатки профессиональной автономии, и только репутация специалиста может быть источником сопротивления разлагающим требованиям бизнеса.
Провозглашенная Макинтайром теория добродетелей очень характерна именно с точки зрения сказанного нами выше об искусстве и спорте. Не стоит забывать, что успех, деньги и все прочее, что называется Макинтайром «внешними» ценностями, прежде всего призваны индицировать востребованность обществом данных результатов деятельности. Конечно, этот рыночный принцип действует с большим числом оговорок и исключений, и все же можно достаточно уверенно сказать, что если некто не получает за свою работу никаких «внешних ценностей», то значит, он делает что-то, что никому не нужно, во всяком случае, не нужно в данное время и в данном месте (а поэт, конечно, может работать для потомков и вечности). Предлагаемая Макинтайром этика профессиональных добродетелей, по сути, требует, чтобы профессионалы занимались своим делом, не обращая внимания на мнение общества. Мы имеем дело как бы с новым изданием древнеримского афоризма «делай что должен, и будь что будет». Заключенный во «внешних ценностях» критерий общественной полезности морально дисквалифицируется, единственной моральной установкой остается рост профессиональной виртуозности. Это значит, что этика требует от профессионалов во что бы то ни стало, не думая об утилитарных целях, развивать заложенный в их практиках потенциал. Это есть не что иное, как превращение всех форм деятельности в спорт или в искусство. Все то же: человечество должно развивать имеющиеся у него возможности, не думая, зачем оно это делает, и даже принимая связанный с этим развитием риск. Когда «зеленые» препятствуют развитию атомной энергетики, они наносят моральный ущерб энергетикам. Атомщики развивают свою отрасль не только ради получения дополнительной энергии, но и поскольку это соответствует их представлениям о добродетельности, а экологи мешают им реализовывать моральные и профессиональные добродетели. Кстати, важнейшая причина того, что в среде врачей существует мощная оппозиция к идее эвтаназии, заключается, кроме прочего, в том, что медицина, как и спорт, имеет мощную тенденцию по реализации своих внутренних задач, которые должны реализовываться, невзирая на внешние обстоятельства. Врач должен оказывать пациенту медицинскую помощь, даже если это убийца, кровавый диктатор или просто неприятный врачу человек; точно так же врач и медицина вообще должны стараться до бесконечности устранять возможные причины смерти пациента и продлевать ему жизнь, невзирая ни на какие последствия и, может быть, даже не обращая внимания на мнение самого пациента. Пациент может не прибегать к услугам медицины, но он не может вносить изменения в ее внутренние задачи.
Так или иначе, но единственно возможная сегодня на Западе (по Макинтайру) рациональная этика должна, по сути, стимулировать бездумное развитие во всех возможных направлениях. И такого рода артистическому «делай что должен, и будь что будет» предстоит стать единственным видом оппозиции, противостоящим хаосу прихотей, возникающему тогда, когда человеческий выбор не будет структурирован жесткими и безальтернативными обстоятельствами. Когда от любой деятельности можно отказаться или ее изменить, то профессиональная честь будет единственным стержнем для данной практики.
Ознакомительная версия.
