Западные же элиты цеплялись за настоящее, в котором преуспели. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно…» Будущее страшило их, грозя отнять хапнутое. Поэтому в СССР они чуяли еще и метафизического врага.
Изнутри страну разъедали диссиденты.
Это мерзкое слово вылезло из латинского «dissideo», что означает «быть вдали», «не соглашаться», «отличаться», «бунтовать»[37]. Все смыслы верны, особенно первый. Потому что эти господа русскими, тутошними себя не считали; смотрели на Россию со стороны и (как им казалось) свысока. Чужаки, короче.
Они выискивали недостатки страны. Идейки им подсовывали агенты вражьих служб; свинья грязь всегда найдет. Из этого стряпались книги, их легально выпускал тамиздат (на Западе) и подпольно — самиздат (перепечатанные на машинке листы, которыми зачитывалась интеллигенция).
Мягко скажем, не восхищенный советским строем — но умный — Варлам Шаламов писал в 1971 году (не для печати): «Самиздат, этот призрак, опаснейший среди призраков, отравленное оружие борьбы двух разведок, где человеческая жизнь стоит не больше, чем в битве за Берлин»[38]. Понимал, что творится…
Активных диссидентов было немного, но в рот им глядели все так называемые «шестидесятники». Диссиденты стали эпицентром смутно недовольной интеллигенции.
Чего ей не хватало? Адреналина. Бои утихли, быт спокойный, даже Гагарин слетал. Что дальше? Хотелось «стрессов и страстей». Читая по ночам самиздатовскую макулатуру и слушая «голоса», эти вроде бы взрослые люди воображали себя подпольщиками, бойцами. Вот и адреналин.
Диссиденты делились на три группы:
1) либералы;
2) коммунисты (критиковавшие власть за «отход от чистого марксизма»);
3) патриоты (русские националисты, православные, монархисты и т. д.).
К первым относились Е. Боннэр (и А. Сахаров при ней), В. Новодворская и прочие одиозные персоны. Меж первыми и третьими лавировал А. Солженицын.
Ко вторым — Рой Медведев, П. Григоренко, П. Якир, П. Литвинов[39], Н. Горбаневская и др.
К третьим — И. Шафаревич, Л. Бородин; примыкали писатели-«деревенщики» Ф. Абрамов, В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин.
Либералы и марксисты (они же троцкисты) — едина суть. Пока не разбираю тонкости их вероучений, скажу главное: тем и другим плевать на Россию. Они используют ее для своих целей. Если вымрут все русские, они и не заметят. Или отпразднуют.
Сейчас раскрою две тайны. Знать их крайне важно, но большинство об этом даже не догадывается.
Первая тайна. Наши коммунисты всегда делились надвое. Условно — сталинцы и троцкисты. Или: патриоты и космополиты. Или: русские и российские.
Цель сталинцев — благо России. Марксизм сам по себе им не нужен; но они помнят, что в советский период страна жила несравненно справедливее, добрее, славнее, чем при «либеральной демократии». Ее было за что уважать.
А троцкисты[40] — фарисеи Маркса. Толкуют, как раввины, его труды. Веруют в святую богодухновенность догматов, хоть давно ясно, что они врут. Смотрите: пролетариата в точном смысле слова нет (да и был ли?); диктатура оного невозможна в принципе; «отмирание государства» — бред; революция миновала развитые капиталистические страны, зато грянула в аграрной России; жизнью общества управляют вовсе не «производственные отношения», а потоки ростовщических финансов — производство тут вообще ни при чем…
Маркс писал фэнтези. Причем не сдуру, а по заданию тех же либералов: переводил гнев угнетенных на ложную цель.
А на Россию марксистам-троцкистам-космополитам не просто плевать — они ее ненавидят. Как и завещали их вожди, «ненависть к русским есть первая революционная страсть немцев»[41].
Наши коммунисты делятся на эти две группы с самого основания РСДРП. Бумаги деление не фиксируют, оно проходит в сердцах.
Вторая тайна. Советский Союз построил Сталин, который марксистом лишь притворялся. Наше мироощущение, социальная структура, тип хозяйства 1930 — 1950-х годов не имели к марксизму никакого отношения. Материальная реальность страны жила по иным законам — по сталинским.
Однако марксизм пришлось сохранить в роли религии, она же идеология. Сталин-то знал, что без духовной основы русские жить не могут! Православие себя исчерпало (на тот момент), и единственной религией оставался марксизм. Без него мы не вынесли бы Великую Войну.
И вот поздний Союз уперся в проблему: реально марксизма нет, но вся идеология выстроена на нем, мышление образованных людей заточено под Маркса (истмат, диамат, научный коммунизм). А хуже всего: даже сталинцы не знали, что их кумир лишь притворялся марксистом! То есть и они искали выход у парочки импортных бородачей…
В итоге все коммунисты видели расхождение теории и практики. И чудовищно ошиблись. В подкорке засела фразочка «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Фраза зомбировала, создавала нехитрую схемку: теория априори верна — значит, практика ее искажает. Вывод: надо подогнать строй под теорию. Значит, строй надо ломать (ранний Горбачев называл это «Больше социализма!»).
А ведь все было наоборот: прекрасно работающее сталинское государство (да, с некоторыми недочетами) — и никуда не годная теория.
По-хорошему, следовало отбросить марксизм, создать научную теорию сталинизма — и на этой базе исправить ошибки позднего Союза. Это спасло бы страну. И было исполнимо, если бы Хрущев не оклеветал Сталина. Всего за несколько лет он ухитрился вылить на своего великого предшественника столько дерьма, что до сих пор ни о каком научном сталинизме и речи быть не может. Слово «сталинизм» Хрущев сделал бранным.
А ведь суть сталинского правления вовсе не в «репрессиях» (избавивших страну от злейших врагов) и не в «тоталитаризме» (которого вообще никогда не было). Беспощадность к врагу временна, вынужденна, пока враг лютует. А постоянная, глубинная основа сталинизма — это антипаразитская экономика, социальная справедливость, здоровая целеустремленность людей. Вот это и стало ускользать при Брежневе.
Следовало проанализировать суть сталинизма и вернуться к нему. Но никто не был к этому готов.
И получилось, что все мыслящие коммунисты хотели разрушения Союза.
«Патриотическое» крыло казалось «голосом русского народа», своими, не диссидентами вовсе. Они изо всех сил создавали такое впечатление. Но цель имели ту же: убить СССР. И их лозунг «Спасем Россию от коммунистов» дословно повторял геббельсовскую пропаганду…
А писатели-«деревенщики», надеюсь, искренне болели за страну, но в итоге тоже нагнетали недовольство советской действительностью, работали на врага.
Три ветви диссидентов поджигали Россию с трех сторон.
Особенно активизировались они после Пражской весны — беспорядков в Чехословакии в августе 1968 года. Что это было?
— Сопротивление милых чехов злому тоталитаризму!
Не совсем так… Обсудим в третьей части.
Пока интереснее другое.
В 1968-м бунтовали все. Взбесилась молодежь по всему миру, ей вдруг расхотелось подчиняться кому бы то ни было. Причем капиталистам противились гораздо активнее, чем коммунистам.
Самые заметные события года — «студенческие революции» в Нью-Йорке и Париже. Они бушевали почти одновременно, в мае (задолго до Пражской весны, которая не совсем по-весеннему произошла в августе).
Нью-йоркские студенты захватили университет, и целый месяц полиция их оттуда выкуривала. А парижане тоже дрались с полицией, что переросло аж во всеобщую забастовку и в отставку президента де Голля — чуть не единственного француза, который реально сопротивлялся гитлеровцам.
Интересно, что французская экономика была тогда на подъеме, как и российская в 1905-м и 1917-м. Революции в такие моменты обычно и возникают, какие бы сказки ни рассказывал нам Маркс…
68-й год — тема сложная, ее копать и копать.
Повторю: бушевали капстраны, Прагу лишь отголосочек затронул. Американский президент Линдон Джонсон даже заподозрил «руку Москвы», но ЦРУ связи бунтарей с Кремлем не выявило[42].
Запомним: мир громыхал, но правительства к этому непричастны. Они ничего не организовывали. И им ничто не грозило.
Историк А. Тарасов подтверждает: «1968 год показал, что все эти «молодежные революции», «студенческие революции», «антиавторитарные революции», «сексуальные революции», «психоделические революции», «рок-революции», «революции цветов», «революции воображения», «революции Иисуса» и т. д., и т. п. совершенно не опасны для Системы. Все, что не лишает правящие классы собственности на средства производства и власти, не страшно современному капитализму»[43].
