Чтобы у чиновников раньше времени не возникло понимания, насколько тотальна чистка, каждому уничтожавшемуся клану присваивался политический «псевдоним», характеризующий членов группы как врагов Советской страны. Поскольку основателями клановых групп нередко были еще «легендарные» соратники Ленина, это иногда приводило следователей к парадоксальным историко-политическим выводам. Так, «раскручивая» дело Польской организации войсковой, ежовские кадры «разоблачили» самого Дзержинского. Допрашивая арестованного работника НКВД М. Шрейдера, следователи разъясняли, что не нужно теперь ссылаться на традиции ЧК времен «Железного Феликса»: «Случайно ли получилось, что Дзержинского, когда он находился в Варшавской цитадели, не казнили? И наконец, Ленин и Сталин были им обмануты. По крайней мере, сейчас мы располагаем такими материалами»[443]. «Была ли это идея Сталина? — комментирует Л. Наумов, — Может, и нет, иначе предательство Дзержинского упоминалось бы на процессе 1938 г.»[444]. В то же время Сталин и не препятствовал «творчеству» подобного рода, по крайней мере, до завершения Большого террора. Не важно, как будет решена задача устранения в теле господствующей касты разнообразных кланов и группировок. Вот кадры Дзержинского получили название «Польская организация войсковая», даже если они и не были поляками. Каждая реально существовавшая группировка или клан должны были получить политическую этикетку, которая обосновывала уничтожение.
Однако, желая уничтожить кланы, Сталин в действительности укрепил их. Л. Наумов пишет о сотрудниках НКВД: «Если кругом «враги с партийными билетами в кармане», если «сегодня тебя, а завтра меня», как определить, кто враг, а кто нет. Только если ты знаешь человека давно, если он проверен лично, есть некоторое основание его «честности», «надежности» и, значит, «безопасности». А что значит: «знал давно», «проверен делом» — служили вместе в 20-е — начале 30-х, т. е. — относятся к одному клану»[445]. Часть кланов была уничтожена, но те, что сохранились, — окрепли.
Получилась не ликвидация клановой структуры, а ее укрупнение.
Суть Большого террора, направленного в том числе против тысяч чиновников, заключалась не в разрушении, а в укреплении бюрократической структуры и ее господства.
Решившись на удар по чиновничеству, Сталин не забыл и «маленького человека». Все социальные группы, в которых зрело недовольство, делились на живых и мертвых — на потенциальных Николаевых и верных Сталину Николаенко.
Николаенко была исключена в Киеве из партии при Постышеве, а теперь восстановлена. «Николаенко — это рядовой член партии, — говорил Сталин. — Она — обыкновенный «маленький человек». Целый год она подавала сигналы о неблагополучии в партийной организации в Киеве, разоблачала семейственность, мещанско-обывательский подход к работникам… засилье троцкистских вредителей. От нее отмахивались, как от назойливой мухи. Наконец, чтобы отбиться от нее, взяли и исключили ее из партии…»[446] Сталин направил массы рядовых «Николаенко» против партийной элиты и таким образом ослабил недовольство правящим центром. Миллионы людей на массовых митингах требовали расстрела «шпионов и убийц», и большинство — вполне искренне. Доносительство стало повальным. Объяснением всех житейских проблем стали происки «врагов». Это позволяло превратить миллионы потенциальных Николаевых в Николаенко, направить гнев недовольных с центральной олигархии на региональную бюрократию.
Раз уж Сталин готов пожертвовать партийно-хозяйственной элитой ради «великой цели», то тем более не должно быть пощады остаткам враждебных слоев.
Сталин наметил несколько социальных «площадей», которым предстояло превратиться в «выжженную землю». 2 июля 1937 г. Политбюро направило секретарям обкомов, крайкомов, ЦК республиканских компартий телеграмму: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшиеся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.
ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.
ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, ровно как и количество подлежащих выселению»[447].
9 июля было указано создать на местах чрезвычайные тройки, которые и будут решать судьбу людей.
31 июля Политбюро расширило список социальных категорий, подлежавших уничтожению: бывшие кулаки, ведущие антисоветскую деятельность, бывшие члены оппозиционных партий, антисоветские элементы, содержащиеся в тюрьмах, уголовники. Расстреливались также бывшие члены оппозиций и вообще подозрительные элементы.
Если уж Сталин решился уничтожить целый слой потенциальных инакомыслящих в своей партии, то что было ждать практически явным инакомыслящим — носителям левых взглядов, альтернативных официальным — эсерам и меньшевикам. Материалы НКВД о ссыльных эсерах пестрят цитатами из их разговоров, которые кардинально расходятся с тенденцией следствия. Эсеры — это не террористы и подручники кулаков и зарубежных спецслужб, а заступники народа, внимательные критики сталинской политики и пропагандисты, которые ведут работу по восстановлению организационных связей. Более того, они даже — сторонники сохранения колхозов и превращения их в настоящие самоуправляющиеся хозяйства: «Мы крестьянская, а не кулацкая партия. И с точки зрения общекрестьянских интересов (а эти интересы — есть интересы всей страны) необходимо вести упорную борьбу за то, чтобы в колхозы, теперь господствующую форму организации крестьян в деревне, внести живую струю, освободить их от бюрократической опеки коммунистов. Здесь лежит центральная задача нашей эсеровской работы…
Недовольный большевиками интеллигент, недовольный коллективизацией, проводимой коммунистами, крестьянин, недовольный общественными нагрузками, подписками на заем, стахановскими выкрутасами, ведущими в большинстве к снижению заработной платы, рабочий — вот из кого должны состоять наши кадры»[448]. Такая пропаганда несла не меньшую угрозу режиму, чем «фронда» партийных чиновников. И если уж Сталин решился бить по площадям, то осколки гражданского общества предстояло выкорчевать полностью.
Удар по потенциальной некоммунистической оппозиции был важен еще и в связи с предстоящими выборами. Если внутрипартийная оппозиция действовала теневым образом через установление контроля за властными рычагами и силовыми структурами, то бывшие представители оппозиционных партий, религиозные круги, кулаки и др. недовольные, но опытные люди теоретически могли использовать выборы 1937 г. или хотя бы скомпрометировать их своими попытками зарегистрироваться в качестве кандидатов, которые пришлось бы грубо пресекать (понятно, что никто не собирался всерьез допускать бывших эсеров и меньшевиков даже в кандидаты в депутаты, не то что в советы).
С 5 по 15 августа в каждом регионе предстояло начать операцию массовых арестов и расстрелов, которую закончить в четырехмесячный срок, то есть к концу года.
На основании информации о количестве «антисоветских элементов», поступившей с мест в Москву, регионам «доводились» лимиты по каждой из двух категорий. Всего было предписано арестовать 259 450 человек, из них 72 950 расстрелять. Затем эти лимиты увеличивались. К концу 1938 г. по этой операции было арестовано ок. 400 тыс. человек. При таких темпах работы тройки не вникали в суть дела и выносили решения из личных предпочтений и социальных признаков. Опыт был еще со времен «красного террора».
Решения о «массовых операциях» доказывают, что уничтожение тысяч людей, на деле не причастных к оппозиционной деятельности, не было вызвано инициативой и злоупотреблениями НКВД. О.В. Хлевнюк считает: «Утверждения о высокой степени автономности и бесконтрольности местной репрессивной инициативы кажутся преувеличенным». Это подтверждают и «материалы руководящих инстанций, в том числе «особые протоколы» заседаний Политбюро, в которых фиксировались решения о проведении репрессивных акций. Основываясь на этих документах, можно утверждать, что «чистка» 1937–1938 гг. была целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства. Она проводилась под контролем и по инициативе высшего руководства СССР… Даже короткое перечисление далеко не всех акций, составлявших то, что известно как «большой террор», дает основания для вывода о сугубой централизации массовых репрессий. Это не означает, конечно, что в репрессивных операциях 1937–1938 гг., как и во всех других государственно-террористических акциях, не присутствовала известная доля стихийности и местной «инициативы». На официальном языке эта стихийность называлась «перегибами» или «нарушениями социалистической законности». К «перегибам» 1937–1938 гг. можно отнести, например, «слишком большое» количество убитых на допросах или превышение местными органами лимитов на аресты, установленные Москвой, и т. д. (Например, по неполным данным, тройка НКВД Туркмении осудила с августа 1937 по сентябрь 1938 г. 13 259 человек, хотя имела лимиты лишь на 6277 человек.) Однако подобная «стихийность» и «инициатива» местных властей была запланирована, вытекала из сути приказов из центра, из назначения на первые роли в НКВД жестоких исполнителей и пресечения малейших попыток противодействовать террору»[449].
