Полет проходил трудно. Из-за неисправности левого мотора пришлось делать аварийную посадку в Челябинске. За ночь его починили, но не оказалось подходящего топлива. «Страна Советов» стала отставать от графика. На подлете к Иркутску отказал один двигатель, до аэродрома дотянули с трудом. После замены двигателя взлететь долго не получалось, лишь оставив часть снаряжения и слив горючее, экипажу 12 сентября удалось подняться в воздух и продолжить путь.
На Алеутских островах, где сделали очередную посадку, пришлось снять еще часть груза и двух членов экипажа (их принял корабль «Красный вымпел»), чтобы до предела облегчить самолет. Приближаясь через дождь и туман к Аляске, вынуждены были отключить левый двигатель из-за падения давления масла. Подать сигнал SOS не получилось, так как разрядился аккумулятор. Пришлось снова сбрасывать за борт груз и часть топлива. При подлете к Сиэтлу в очередной раз отключился левый мотор, на его замену ушло 10 дней.
До Сан-Франциско долететь не удалось: отказала масляная помпа, и американцы починили ее в Портленде.
И все же нужный эффект был достигнут: советский бомбардировщик прилетел в Америку! О трудностях полета было известно специалистам, а огромные толпы обывателей видели приземление «Страны Советов» и фотоснимки в газетах собственными глазами. Охочая до сенсаций американская пресса подхватила это событие. У СССР есть авиация, способная достичь США!
По мере приближения «Страны Советов» к США «Правда» продолжала истерию вокруг недееспособности правительства Рыкова. 21 сентября с Дальнего Востока пришло извещение, что самолет покинул, наконец, пределы СССР. Цепь событий выходила на финишную прямую. Номер «Правды» на следующий день чернел мрачными, как тени, заголовками: «Директивы хорошие, а работа плохая», «Бить тревогу и бить волокитчиков», «Сперва спят, потом делают наспех», «Качество продукции резко ухудшилось», «Срывают хлебозаготовки», «Угрожающее положение». И Сталин на следующий день пишет очередное письмо в поддержку редактора Ковалева, давая понять, что критический накал следует сохранять. Растерянный Орджоникидзе 27 сентября пишет Сталину: «Ковалева пока не трогали… все-таки должен сказать, чем скорее ты приедешь, тем лучше».[453]
Ягода в это время находился в отпуске, и Трилиссер решил использовать благоприятный момент, чтобы нанести удар ягодинской клике. В сентябре 1929 г. он инспирировал кампанию, которая среди чекистов получила название «трилиссеровской лихорадки». Его поддерживали в этом ближайшие сотрудники, например Артузов. К тому же, поскольку в последние месяцы внешнее направление на какое-то время стало приоритетным, Трилиссер распространял слухи, будто выполняет некое поручение ЦК партии по проведению очередной чистки аппарата ОГПУ. Это было тем более достоверным, что в отсутствие Менжинского и Ягоды он осуществлял руководство деятельностью ОГПУ в полном объеме. Как было принято в то время, Трилиссер выдвинул против ягодовцев обвинения двух порядков: 1) они были политически связаны с «правыми оппортунистами» (имелся в виду Бухарин) и 2) они вели аморальный образ жизни. Особенно доставалось Фриновскому, который, видимо, как-то выделялся на общем фоне. Именно к этой схватке за власть, где Трилиссер выступил нападающей стороною и даже сумел на собрании парторганизации центрального аппарата ОГПУ организовать настоящую травлю ягодинской группировки, которую окрестили «Беспринципным блоком»,[454] относится паническая фраза ягодинского секретаря Шанина: «Задача чекиста, когда он слышит партийные споры, заключается в том, чтобы незаметно пробраться к двери и ускользнуть».[455]
Сам Сталин тщетно пытался приостановить этот процесс письмом от 16 сентября (в котором выразил опасение, что «это грозит разложением ГПУ и развалом чекистской дисциплины»).[456] На самом же деле он, вероятнее всего, не хотел ссориться в тот напряженный момент с влиятельным в ОГПУ ягодинским кланом. Он предпочел иметь Ягоду в числе своих помощников, чтобы окончательно изолировать Рыкова.
На заседаниях Политбюро еще председательствовал Рыков, но никто уже не воспринимал его всерьез, и Сталин твердо решил по возвращении в Москву согнать его с председательского кресла. В письме Молотову, Ворошилову и Орджоникидзе 30 сентября он раздраженно пишет: «Я узнал, что Рыков продолжает у вас председательствовать по понедельникам и четвергам. Верно ли это? Если верно, почему вы допускаете эту комедию? Кому и для чего она нужна? Нельзя ли покончить с этой комедией? Не пора ли покончить?».[457]
С октября на заседаниях Политбюро стал председательствовать Рудзутак — наиболее безликий из его членов. Сергей Васильевич Дмитриевский, человек непростой судьбы, выпускник Петербургского университета, в годы Гражданской войны активный участник антисоветского Союза Возрождения, а в 20-е годы управделами Наркоминдел, описывает заседание Политбюро в первые месяцы после победы над Бухариным: «Председательствует обычно Рудзутак — твердо, бесстрастно. Но центром, решающим даже своим обычным безмолвием, является Сталин. Все глаза направлены на него. Его многие в этом собрании не любят, даже ненавидят, — но пока что он — никто иной самодержец российского государства».[458] Позднее председательство от Рудзутака перешло к Сталину, и отныне «на заседаниях Политбюро Сталин бывает чрезвычайно груб и пересыпает речь матерной бранью.
Решив вопрос с Рыковым, Сталин приступил, наконец, к давно задуманным перестановкам в ОГПУ. 10 октября членом Коллегии ОГПУ по его предложению становится Евдокимов. Стало очевидно, что в ближайшее время он войдет и в руководство ОГПУ, переместившись со своей командою в Москву. Но кого он сменит — Трилиссера или Ягоду? 14 октября сотрудница ИНО ОГПУ Лиза Горская доложила Трилиссеру, что ее приятель, один из ближайших сотрудников Трилиссера Яков Блюмкин, которому тот доверил возглавить всю сеть советских резидентур на Ближнем Востоке, является тайным троцкистом и, кроме того, встречался в апреле в Стамбуле с Троцким, от которого передавал какие-то послания в Москву Радеку и Смилге. По приказу Трилиссера на следующий же день, 15 октября, во время встречи с Горской Блюмкин был схвачен (Горская впоследствии под фамилией «Зарубина» стала известной советской разведчицей).
Однако вернувшийся из отпуска Ягода сумел перехватить инициативу и добился, чтобы «дело» Блюмкина поручили вести его человеку, заместителю начальника Секретного отдела Агранову. Пикантность ситуации состояла в том, что с позиции закона Блюмкин никаких преступлений не совершал, так что водворение его во Внутреннюю тюрьму на Лубянке даже с советской точки зрения выглядело незаконным. Однако Агранов неплохо справился с задачей. Запугав Блюмкина расстрелом, он не только получил от него развернутые показания на 23 листах о настроениях среди амнистированных московских троцкистов, но еще и убедил под диктовку написать письма своим помощникам, находящимся на заграничной работе, с вызовом их в СССР.
История с делом Блюмкина явилась серьезным ударом по авторитету Трилиссера. А события тем временем разворачивались своим чередом.
В пятницу, 18 октября, «Страна Советов» прилетела в Сан-Франциско. Восторженный мэр города, продев красный цветок в петлицу, публично заявил: «Сегодня я большевик!» Большевики в США — об этом кричала пресса от Тихоокеанского побережья до Атлантического. По стране прокатилась волна легкой озабоченности. Люди бросились снимать свои вклады в банках. В субботу, 19 октября, американские газеты написали о том, что в разных частях страны возникли проблемы с денежной наличностью. 21 октября «Нью-Йорк тайме» опубликовала пессимистическое интервью с Ливермором, и биржевые котировки пошли вниз. Распространились слухи, будто группа «медведей» во главе с Ливермором начинает крупную игру на понижение. В Москву полетело соответствующее сообщение, и 24 октября — кажется, впервые в своей истории — «Правда» опубликовала биржевые новости из Нью-Йорка в заметке «Паника на Нью-Йоркской бирже»: «Курсы Нью-йоркской биржи стремительно падают. Настроение паническое. За вчерашний день продано свыше б миллионов акций». Здесь примечателен и сам факт опубликования этой новости, до которой никакого дела не должно было быть советскому читателю. И, конечно, то, что «Правда» несколько опередила события: 21 октября паники еще не было, а 22 октября биржа закрылась с ростом котировок.
Но 23 октября снижение возобновилось. 24 октября тренд опять пошел вверх. Однако внезапно кто-то выбросил крупный пакет акций «Дженерал моторз».
Вот теперь действительно началась неудержимая паника. Телеграф не успевал передавать сообщения брокерам: «Продавайте по максимально возможной цене!» В 11.30 на бирже начались толкотня и давка. Телетайп безнадежно отстал от темпов падения котировок. В 12.30 крупнейшие финансисты провели совещание и создали денежный пул в несколько десятков миллионов долларов для поддержания спроса на акции. На следующий день пятница закрылась в плюсе. Все выглядело так, будто кризис преодолен. 26 октября провели двухчасовые субботние торги (что делали только при благоприятном фоне рынка) — и опять с положительным итогом.
