Ознакомительная версия.
Впрочем, никто из птиц высшего полета, кроме одного очень уж невезучего экс-министра, на скамью подсудимых так и не сел, разве что колумбийским сеньорам пришлось крепко поделиться со столичным начальством. А отдуваться пришлось руководству компании. Под суд пошли сам Лессепс, его сын Шарль, великий Эйфель, отец знаменитой башни, и несколько крупных менеджеров. Правда, чуть позже приговоры были аннулированы (адвокаты сумели доказать, что фигуранты платили, спасая деньги инвесторов), но все это мало утешало. Непростая задача вытянуть семью из ямы легла на плечи Бюно-Варилья, на свое счастье, не имевшего права подписи. И он таки совершил невозможное, буквально по медяку собрав сумму, достаточную для учреждения «Новой компании Панамского канала», получения (в смысле покупки) у правительства Колумбии продления лицензии и возобновления работ в зоне будущего канала. Ясно, что уже не ради завершения, а ради продажи проекта и его хоть как-то завершенной части. Благо и потенциальный клиент имелся: США давно уже целились на перешеек. В 1901 году они даже вырвали у Британии (!) признание «исключительных прав» на контроль над перешейком. Правда, их интерес был сконцентрирован на Никарагуа, что в 1897 и 1899 годах специально подтверждалось Конгрессом, так что планы французов висели буквально на волоске: ни о 109 миллионах (начальная цена), ни о половине этой суммы, ни даже о трети янки слышать не хотели.
И тут Филиппу-Жану, а заодно и мелким инвесторам, расплатиться с которыми он, как ни странно, намеревался (во исполнение завещания тестя), невероятно повезло: обивая пороги нью-йоркских приемных, он сумел обаять не кого иного, как Уильяма Нельсона Кромвелла, одного из ведущих юристов тогдашних США, личного адвоката Джона Пирпонта Моргана, богатейшего человека Америки. Кромвелла мистеры-твистеры знали, уважали и ценили. Очень скоро партнеры сумели сколотить неформальную группу по интересам, готовую скинуться и купить по дешевке (всего 3,5 миллиона, то есть 3 % от номинала) контрольный пакет ценных бумаг «Новой компании Панамского канала». А поскольку в состав «дружеского кружка», в состав негласного консорциума входили такие тузы, как Морган, Дуглас Робинсон, зять президента Теодора Рузвельта, Чарльз Тафт, брат будущего президента США Уильяма Тафта, и еще пяток фигур того же масштаба, дело двинулось. Конечно, раскрутить махину Конгресса в другую сторону было, при всех связях Кромвелла, очень непросто, но удача вновь улыбнулась Бюно-Варилья. Он, отвечая за пиар, выяснил, что совсем недавно в Никарагуа слегка «шалил» небольшой вулкан, и начал «крутить» в СМИ кампанию запугивания общественности жуткими катаклизмами, которые обязательно погубят канал в Никарагуа, но не погубят в Панаме, где вулканов нет.
И тут — аккурат в мае 1902-го — остров Мартинику потрясло чудовищное извержение, перепугавшее весь мир. Реакция француза была мгновенной: купив сотню никарагуанских марок с изображением столбов дыма над горой, он разослал всем сенаторам США открытки с наклеенной на них маркой и коротким текстом: «Вот что бывает в Никарагуа». Спустя неделю Сенат США, проведя срочные слушания, большинством голосов принял резолюцию, поддерживающую реализацию «панамского» варианта — на средства федерального правительства. Ну и, в частности, для выделения из казны 80 миллионов (капля в море…) на выкуп имущества «Новой компании Панамского канала». А уже осенью 1902-го был подписан договор Хея — Эррана, по которому Америка для достройки канала получала в аренду на 99 лет полосу земли шириной 6 км поперек перешейка в обмен на 10 миллионов баков единовременно и 250 тысяч ежегодных арендных платежей.
И все бы хорошо, но через пару месяцев после подписания в Колумбии случился очередной pronunsiamiento. На смену солидным консерваторам пришли либералы, причем наиболее радикальная фракция во главе с генералом Хосе Мануэлем Маррокином. Парни, судя по всему, были к власти еще не привычные, не пообтесавшиеся, а потому очень рассердились, что La Patria получает по договору вчетверо меньше, чем французы, и потребовали от янки удвоить плату, а у Панамской компании выплатить в госбюджет все, что она за последние десять лет случайно «забыла» внести. Примерно те же 10 миллионов. Короче говоря, как сообщил позже конгрессменам Теодор Рузвельт, «мы договаривались с солидными, порядочными людьми; с бесстыжими босяками и вымогателями говорить было не о чем».
В принципе, можно было, конечно, подойти к делу традиционно. Кого надо — убрать, кого надо — купить, оплатить свергнутым консерваторам расходы по реставрации «солидного, порядочного режима», на худой конец, обождать, пока Маррокин со товарищи начнут понимать, что бюджет — это очень вкусно. Однако все это требовало времени, которого не было ни у США, ни у «кружка по интересам», ни, тем паче, у Бюно-Варилья. Процесс следовало ускорить. Благо определенные предпосылки имелись. Ибо Панама была провинцией относительно зажиточной, на фоне нищей Колумбии, можно сказать, даже процветающей. Уникальное расположение (кратчайший путь от океана до океана) еще с испанских времен давало ей возможность жить за счет транзита, и элита провинции была весьма недовольна необходимостью делиться доходами с центром. В 1840-м она даже отделялась от Колумбии под руководством полковника Томаса Эрреры Панама и целых два года наслаждалась никем не признанной независимостью. Однако, поскольку основной части населения было глубоко по барабану, кто там наверху делит доходы, удержаться не смогла и вернулась в лоно, после чего местные патриоты поголовно ушли в партию либералов, выступавших (как правило, с оружием в руках) за федеративное устройство республики и широкую автономию провинций. Правда, после постройки американцами железной дороги, в связи с увеличением доходов, в провинции едва ли не каждый год происходили и беспорядки на предмет вовсе с центром не делиться, но малочисленных и бестолковых энтузиастов давили быстро, зачастую при помощи американского отряда, охраняющего покой железной дороги. Так что провинциальная элита в инсургенты не шла, опасаясь последствий (сепаратистов в Латинской Америке расстреливали), а с босяками и романтиками серьезные дела не делаются.
Вот тут-то в светлую голову Филиппа-Жана пришла идея посоветоваться с солидными людьми, тем паче что большинство солидных людей Панамы подрабатывало если не у него в офисе, то в администрации железной дороги. И 1 октября 1903 года француз, в номере 1162 («Королевский люкс») фешенебельного нью-йоркского отеля «Уолдорф-Астория», уже представлял партнерам своих колумбийских друзей, самыми именитыми среди которых (о, чудо!) были сеньоры Хосе Доминго де Обальдиа и Мануэль Амадор Герреро. Да. Именно. Те самые губернаторы, некогда тесно сотрудничавшие с Лессепсом. Встреча прошла, что называется, в обстановке полного взаимопонимания. Дорогие гости полностью согласились с тем, что диктатура Маррокина совершенно бесчеловечна, и вообще, с зависимостью Панамы от центра пора кончать, поскольку этот самый центр мало того, что сосет соки из панамского народа, так уже дошел и до того, что отнимает кровное у его лучших сынов. Причем на основании сплетен в желтых парижских газетенках. Об остальном договорились быстро, некоторые разногласия возникли разве что по поводу гонораров.
Это сладкое слово — свобода
3 ноября, всего через месяц после памятной встречи, сеньор Амадор Герреро, мэр Панамы, созвав жителей города на открытое собрание, официально объявил о том, что с гнетом Боготы покончено, Панама отныне независима, а сам он, разумеется, готов принять на себя бремя власти. 4 ноября аналогичная акция прошла во втором по величине городе провинции, Колоне, под руководством дона Доминго де Обальдиа. Полиция, дыша перегаром, поддержала патриотов, а народные массы ликовали, проклиная южан, съевших панамское сало. Экстаз слегка гасило то обстоятельство, что президент Маррокин уже послал морем воинские части наводить порядок, а защищаться у «революционеров» было решительно нечем, но это и не предполагалось. Корабль ВМС США Nashvil, по стечению обстоятельств крейсировавший у берегов Панамы, задержал транспорты для досмотра, не позволив им выгружаться в порту Колона. Когда же они с грехом пополам высадились на побережье, командир пехотной части, охранявшей железную дорогу, сперва запретил подавать «карателям» поезд, а затем и вовсе разоружил их. 6 ноября Соединенные Штаты заявили о признании новой республики де-факто и дали понять, что не позволят «кровавому тирану Маррокину» удушить очаг юной свободы.
Через три дня панамская делегация во главе с полномочным послом республики сеньором Фелипе Хуаном де Бюно-Варилья отплыла на пароходе в США для ведения переговоров и сразу по прибытии приступила к делу. Пару дней дона Фелипе Хуана водили по театрам и выставкам, катали по Вашингтону, поили шампанским, угощали устрицами и баловали самыми дорогими блондинками. А 18 ноября, в бильярдной особняка, принадлежащего государственному секретарю Джону Хею, Бюно-Варилья, на пару минут оторвавшись от сигар и ликера, не глядя, подмахнул предложенный ему чистовой (!) вариант договора, который спустя несколько дней и был ратифицирован доктором Герреро в Желтой Комнате президентского дворца. Причем без прочтения, поскольку английским Отец Независимости владел, мягко говоря, не на высшем уровне, а перевести документ на испанский американцы позабыли. Впрочем, дон Фелипе Хуан клятвенно подтвердил, что бумаги в полном порядке. А документ между тем был интереснейший.
Ознакомительная версия.
