Но Красная армия не выполнила поставленных задач. Почему? Сталин объясняет офицерам, что хитро подшутил над ними — поставил завышенные цели, дабы они могли выполнить необходимое. А так, даже великий учитель «Петр I воевал 21 год, чтобы отбить у Швеции всю Финляндию», а получил то же, что и Сталин, да и то за вычетом Ханко.[412] Так, оправдавшись за авантюру по захвату всей Финляндии, которой якобы не было вовсе, Сталин стал разбирать недостатки РККА. Командные кадры недостаточно перестроились, над ними продолжает довлеть «культ традиции и опыта Гражданской войны».[413]
Но, несмотря на недостатки, Красная армия одержала новую победу, причем европейского масштаба: «Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей — немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили».[414] Особенно важно для Сталина, что побеждена именно оборонительная, а не наступательная техника. Ведь наступать должна Красная армия. Сталин считал, что впечатлил Запад — ведь РККА сделала то, что не делал еще никто, — взяла линию современных долговременных укреплений, да еще зимой. Но и Гитлер, и его западные противники впечатлены не были, считая, что если русских остановили даже финны, то уж армии великих держав без большого труда разобьют Красную армию.
Задачи, поставленные в начале войны 1939–1940 гг., выполнены не были. Финляндия сохранила свою независимость, а престиж СССР был подорван. Некоторые комментаторы даже утверждают, что «Красная армия проиграла финскую войну».[415] Тем не менее, прежде чем приписывать Финляндии победу, следует ознакомиться с мнением Маннергейма. По поводу мира с СССР он сообщил соотечественникам следующее: «Суровый мир, уступивший Советам почти все поля брани, политые вашей кровью во имя всего того, что для вас дорого и свято».[416] Если речь идет не о партизанской войне, то победителем считается тот, за кем остается поле сражения. П. Б. Липатов считает, что «если бы не приказ — Красная армия не остановилась бы за Выборгом (на момент перемирия бои шли в Выборге. — А. Ш.), а пошла, не считаясь с потерями, до шведской границы и дальше… В конце концов, советские войска дошли бы до Эльбы».[417] Насчет шведской границы — вряд ли (памятуя опыт Суомуссалми), но после взятия линии Маннергейма военных препятствий для занятия Хельсинки не было. Почему же Сталин пошел на перемирие, не взяв Хельсинки? Очевидно, что оснований панически бояться экспедиционного корпуса союзников у него не было — к высадке готовились слишком малые силы. Тем не менее опасения по поводу вмешательства союзников у Сталина были, и это заметили даже немцы. Шуленбург сообщал Риббентропу: «В течение некоторого времени нами наблюдалась явно неблагоприятная по отношению к нам перемена со стороны советского правительства». Дело в том, что «советское правительство боится быть вовлеченным Антантой в большую войну… Мне казалось, что неожиданное завершение финской войны произошло по тем же соображениям».[418] Даже после завершения войны с Финляндией отношение СССР к Германии какое-то время оставалось прохладным. Только после вторжения Германии в Норвегию, которое окончательно сняло вопрос о возможности продвижения Антанты в направлении СССР, советско-германские отношения потеплели.
Сталин не желал столкнуться с англичанами и французами в центральной Финляндии. Это срывало все военно-дипломатические планы сохранения нейтралитета до той поры, когда можно вмешаться в наивыгодных условиях. Прямой конфликт с антигерманской коалицией лишал Сталина свободы маневра, привязывал СССР к Германии. А этого вождь не хотел.
О. Вехвиляйнен считает, что Зимняя война «являлась частью Второй мировой войны, и ее следует рассматривать в контексте начального периода войны».[419] Поскольку финский исследователь понимает под начальным периодом Второй мировой европейскую войну между Германией и антигерманской коалицией, его точка зрения выглядит еще менее логичной, чем утверждение о кратковременном вмешательстве СССР в мировую войну в сентябре 1939 г.
Великобритания и Франция могли напасть на СССР, но не сделали этого. Финляндия также не вступила в войну с Германией и вскоре стала ее союзником. Так что в 1939–1940 гг. параллельно развивались события двух разных войн. В этом нет ничего необычного. Также и Северная война, которая закончилась Ништадским миром, шла одновременно с войной за Испанское наследство. И это тоже были две разные войны в Европе.
Итак, война была вызвана стремлением Сталина укрепить северный фланг СССР в грядущем военном столкновении в Европе. Просчеты разведки привели к срыву первого наступления на Финляндию, что имело для РККА крайне тяжелые последствия — взять линию Маннергейма зимой было почти невозможно. Попытка обойти линию Маннергейма привела к поражениям. Однако в феврале — марте 1940 г. РККА одержала решающую победу, что позволило СССР заключить мир на выгодных для него условиях. Таким образом, объективно СССР выиграл войну, хотя и не достиг первоначально поставленных целей в связи с сопротивлением финских войск и нарастающим международным противодействием политике СССР.
Очерк девятый. Маски Сталина
После смерти исторической личности ее образ продолжает жить, воздействовать на общество. Люди продолжают «общаться» с «великими», соотносить свое поведение с опытом истории. Жизнь человека во многом зависит от того, какой исторический миф преобладает в его сознании и насколько он близок к реальности. Это определяет представление о должном и ложном.
Фигура Сталина — одна из центральных в историческом сознании наших соотечественников. Сталин при всей своей конкретной историчности — это образ, который корнями своими уходит в ветхозаветный пласт нашей культуры, где миссия народа оправдывает любые жестокости его царя, направленные на ее осуществление. Во многом именно этот культурно-исторический пласт определял и оправдывал поведение Сталина и в его собственных глазах, и в глазах его сторонников — современных ему и современных нам. Ветхозаветный царь, будь то Давид, Иван Грозный или Сталин, не жалеет ничего и никого в защите избранного народа и его миссии.
Но наша культура и наше историческое сознание не ограничиваются ветхозаветной традицией. Они включают и новозаветное миропонимание, и славянские эпосы, и влияние западного индивидуализма, и пласт социалистической культуры от Герцена и Маркса до Стругацких и Горбачева. Наше историческое мировосприятие многообразно. Многолики и исторические образы, включая Сталина. Сегодня он продолжает действовать в нашей культуре через множество противостоящих друг другу образов. И чаще всего мнения о Сталине больше характеризуют говорящего, чем самого Сталина.
В начале 90–х гг. он был чем-то вроде земного воплощения Сатаны. В начале XXI века опросы фиксируют, что в современном обществе примерно равное количество людей, относящихся к Сталину «скорее положительно» и «скорее отрицательно».
Общественное сознание отличается определенной «упругостью». Если что-то безудержно расхваливают, человек ищет «компромат», если кого-то поливают грязью — читателю интересны «смягчающие обстоятельства». В этом отношении человеческое мышление — на стороне науки, для которой истина важнее идеологической «позиции». Напор антисталинской агитации вызвал к жизни массовый запрос на книги, защищающие Сталина от клеветы.
Но если наука ищет «золотую середину», то публицистика пытается «раскачать лодку» сознания. Если Сталин в чем-то виноват — то он величайший злодей всех времен и народов. Если какие-то обвинения в адрес Сталина не подтвердились — то он оклеветанный ангел во плоти. Крайности сходятся, рынок требует больше крика, чтобы никто не расслышал спокойный голос искателей истины.
Кампания «очернения» Сталина приобрела такие масштабы, что даже среди вполне добросовестных историков все чаще встречаются «умеренные сталинисты». Что уж говорить о публицистике. Другое дело — сталинисты идеологические, не желающие вникать в те детали исторической ткани, которые не укладываются в образ безгрешного вождя. Такие сталинисты в действительности мало отличаются от зашоренных критиков Сталина.
Кредо сталинистов выразил публицист С. Кара-Мурза: «Я почти уверен, что все сегодня в душе понимают, что в конце 20–х гг. сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором — и потому подавляющая масса народа сделала именно этот выбор».[420] Творчество публициста С. Кара-Мурзы — классический пример современного легендарного эпоса. Здесь есть все необходимое для мифотворчества. С одной стороны — и выборочный реализм, оценки, в целом соответствующие достижениям исторической науки, — если они подтверждают схему. С другой стороны — игнорирование всего, что не вписывается в схему мифа, домыслы, которые заполняют пробелы, возникшие на месте «ненужной реальности», и многочисленные неточности, вытекающие из вольного обращения с фактами.[421] Имела стратегия индустриализации конца 20–30–х гг. рациональные основания и мотивы? Имела. Был это выбор «подавляющей массы»? Нет. Не было никакого выбора, потому что массу никто не спрашивал. История не сохранила упоминаний о референдуме, на котором «подавляющая масса» крестьян одобрила политику ВКП(б) 1929–1933 гг. Зато много свидетельств обратного. И жертвы, вызванные этим выбором, слишком велики, чтобы все(!) согласились с С. Кара-Мурзой, что этот выбор был лучшим. Среди специалистов преобладают противоположные оценки. Вот, например, сталинский выбор «определил низкий материальный уровень жизни общества на все годы существования советской власти»,[422] — пишет исследовательница продовольственного снабжения 20–30–х гг. Е. А. Осокина. В этом выводе тоже угадываются признаки мифотворчества (на что указывает лукавое слово «низкий» — низкий в сравнении с чем?). Вопреки легенде С. Кара-Мурзы, «все в душе» разделяют самые разные мифы. Историческая «душа» народа расколота мифотворцами. Носители противостоящих мифов не хотят слышать друг друга, игнорируют аргументы друг друга, подвергая современное историческое сознание шизофреническому распадению на изолированные кусочки.
