Мейерхольда тоже пытали — «бериевская оттепель» на него тоже не распространялась. До нас дошло письмо Мейерхольда Молотову от 13 января 1940 г.: «Меня здесь били — больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху с большой силой, по местам от колен до верхних частей ног. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били жгутами (я кричал и плакал от боли)»[514]. Такова была бериевская «законность», которая ничуть не смутила судей, приговоривших Мейерхольда к расстрелу на основе показаний, полученных таким путем.
В итоге Сталин решил, что процесс над Литвиновым и франкофилами не понадобится, что Эренбург может снова пригодиться (сигнал мастерам пера к новой антифашистской кампании Сталин даст, позвонив Эренбургу).
Нужно было избавиться от отработанного материала. Не выпускать же Кольцова и Мейерхольда, которые могут порассказать, какими методами выбивают показания уже бериевские следователи.
Ни Сталин, ни Берия и не думали следовать «конституционным нормам», которые всегда воспринимали как муляж. Творцы системы ушли в историю, а муляж продолжает питать иллюзии наивных сталинистов.
После смерти исторической личности ее образ продолжает жить, воздействовать на общество. Люди продолжают «общаться» с «великими», соотносить свое поведение с опытом истории. Жизнь человека во многом зависит от того, какой исторический миф преобладает в его сознании и насколько он близок к реальности. Это определяет представление о должном и ложном.
Фигура Сталина — одна из центральных в историческом сознании наших соотечественников. Сталин при всей своей конкретной историчности — это образ, который корнями своими уходит в ветхозаветный пласт нашей культуры, где миссия народа оправдывает любые жестокости его царя, направленные на ее осуществление. Во многом именно этот культурно-исторический пласт определял и оправдывал поведение Сталина и в его собственных глазах, и в глазах его сторонников — современных ему и современных нам. Ветхозаветный царь, будь то Давид, Иван Грозный или Сталин, не жалеет ничего и никого в защите избранного народа и его миссии.
Но наша культура и наше историческое сознание не ограничиваются ветхозаветной традицией. Они включают и новозаветное миропонимание, и славянские эпосы, и влияние западного индивидуализма, и пласт социалистической культуры от Герцена и Маркса до Ефремова и Стругацких. Наше историческое мировосприятие многообразно. Многолики и исторические образы, включая Сталина. Сегодня он продолжает действовать в нашей культуре через множество противостоящих друг другу образов. И чаще всего мнения о Сталине больше характеризуют говорящего, чем самого Сталина.
В начале 90-х гг. он был чем-то вроде земного воплощения Сатаны. В начале XXI века опросы фиксируют, что в российском обществе примерно равно количество людей, относящихся к Сталину «скорее положительно» и «скорее отрицательно». Когда западные политики официально уравнивают сталинский и гитлеровский режимы (в сущности, конечно, очень разные явления), в России это вызывает отпор со стороны куда более широкого круга общественности, чем коммунисты.
Это положение контрастирует с почти единодушным антисталинизмом, царящим на Западе. Суммируя достижения западной историографии, П. Кип утверждает, что «документальные источники в наше время позволили выявить, что Иосиф Виссарионович во многом был человеком, каким его всегда и представляли: капризным, коварным, жестоким, наделенным прекрасной памятью, но подозрительным до состояния паранойи, даже по отношению к своим ближайшим советникам»[515].
Получается, что западные историки трудились зря — что знали заранее, то и получили в результате. Это и немудрено, если любой документ трактовать по принципу отбора только отрицательных человеческих качеств, перечисленных выше.
Общественное сознание отличается определенной «упругостью». Если какой-то период отечественной истории безудержно расхваливают, человек ищет «компромат», если поливают грязью — читателю интересны «смягчающие обстоятельства». В этом отношении человеческое мышление — на стороне науки, для которой истина важнее идеологической «позиции». Напор антисталинской агитации вызвал к жизни массовый запрос на книги, защищающие Сталина от клеветы.
Если отвлечься от безысходной полемики догматичных либералов и державников, то реальное обсуждение психологии Сталина ведется историками в иной плоскости. Что превалировало в его поведении — эмоции или рациональный характер. Кем Сталин (и не только Сталин, но и, например, Гитлер) был в большей степени — капризным ребенком или шахматистом? От ответа на этот вопрос во многом зависит понимание трагедий и 1937, и 1941 годов.
Но если наука ищет «золотую середину», то публицистика пытается «раскачать лодку» сознания. Если Сталин в чем-то виноват — то он — величайший злодей всех времен и народов. Если какие-то обвинения в адрес Сталина не подтвердились — то он оклеветанный ангел во плоти. Крайности сходятся, рынок требует больше крика, чтобы никто не расслышал спокойный голос искателей истины.
Кампания «очернения» Сталина приобрела такие масштабы, что даже среди вполне добросовестных историков все чаще встречаются «умеренные сталинисты». Что уж говорить о публицистике. Другое дело — сталинисты идеологические, не желающие вникать в те детали исторической ткани, которые не укладываются в образ безгрешного вождя. Такие сталинисты в действительности мало отличаются от зашоренных критиков Сталина.
Кредо сталинистов выразил публицист С. Кара-Мурза: «Я почти уверен, что все сегодня в душе понимают, что в конце 20-х гг. сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором — и потому подавляющая масса народа сделала именно этот выбор»[516]. Творчество публициста С. Кара-Мурзы — классический пример современного легендарного эпоса. Здесь есть все необходимое для мифотворчества. С одной стороны — и выборочный реализм, оценки, в целом соответствующие достижениям исторической науки, — если они подтверждают схему. С другой стороны — игнорирование всего, что не вписывается в схему мифа, домыслы, которые заполняют пробелы, возникшие на месте «ненужной реальности», и многочисленные неточности, вытекающие из вольного обращения с фактами[517]. Имела стратегия индустриализации конца 20-х — 30-х гг. рациональные основания и мотивы? Имела. Был это выбор «подавляющей массы»? Нет. Не было никакого выбора, потому что массу никто не спрашивал. История не сохранила упоминаний о референдуме, на котором «подавляющая масса» крестьян одобрила политику ВКП(б) 1929–1933 гг. Зато много свидетельств обратного. И жертвы, вызванные этим выбором, слишком велики, чтобы все(!) согласились с С. Кара-Мурзой, что этот выбор был лучшим. Среди специалистов преобладают противоположные оценки. Вот, например: сталинский выбор «определил низкий материальный уровень жизни общества на все годы существования советской власти»[518], — пишет исследовательница продовольственного снабжения 20—30-х гг. Е.А. Осокина. В этом выводе тоже угадываются признаки мифотворчества (на что указывают лукавые слова «все годы» и «низкий» — низкий в сравнении с чем?).
Вопреки утверждению С. Кара-Мурзы, «все в душе» разделяют самые разные мифы. Историческая «душа» народа расколота мифотворцами. Носители противостоящих мифов не хотят слышать друг друга, игнорируют аргументы друг друга, подвергая современное историческое сознание шизофреническому распадению на изолированные кусочки.
Между антисталинским и сталинистским мифами, как между двумя «лагерями», идет позиционная борьба. Каждая сторона пытается приписать себе победу в борьбе за умы. Но борьба-то идет не за умы, а за сердца, на уровне эмоций. Увы, даже профессиональные исследователи склоняются к тому, чтобы мотивировать свою позицию на уровне эмоций: «Гнусное существо. Был хром и болезнен. Левая рука не разгибалась и сохла. Часто простужался — значит, был потлив. Его империя (моя родина): кровь, вонь, марши, миллионы лопат, штыков, поток речей и океаны трупов»[519], — резюмирует Б.С. Илизаров свою попытку нарисовать психологический портрет Сталина. Увы, это резюме лучше характеризует идеологию самого Б.С. Илизарова, чем Сталина и его эпоху. Такие характеристики, помноженные на телевизионный формат сериала Сванидзе, только усиливают сталинистские настроения. Чем больше грязи льется на Сталина, тем большее отторжение у читателя и зрителя это вызывает, тем сильнее сомнения: ну не может человек быть настолько ужасен, ведь было и что-то хорошее…
