Стоило только не оказать какому-нибудь сенатору максимального внимания, как он становился в позу и пополнял ряды противников договора. Так получилось, например, с сенатором Деконсини (от штата Аризона). Он приехал в Панаму с женой, матерью и младшим братом в такое время, когда Торрихос, занятый делами, не смог лично уделить ему внимание. Этот обиженный политический карлик жестоко отомстил в ходе голосования, едва не поставив под удар плоды работы многих лет. Он стал и автором всех антипанамских поправок.
Генерал верил Картеру, который все время просил его потерпеть, подождать, не делать резких заявлений, обещал все постепенно уладить. Торрихос согласился до дня ратификации ничего не предпринимать, но намекал, что в случае срыва ратификации ситуация радикально изменится. «Я от своего не отступлю, — говорил он, — никаких дополнительных капитулянтских договоров подписывать не буду, иначе народ будет вправе повесить меня на первом же телеграфном столбе. Я распорядился транслировать напрямую все дебаты из американского конгресса на Панаму, чтобы весь народ слышал, какие гадости говорят про нас янки. Мы теперь повзрослели, нас нельзя ни запугать, ни обмануть». Когда я высказал ему идею о провозглашении Панамы вечно нейтральной страной, он заинтересовался моей аргументацией. У США, говорил я, исчезают основания для особых претензий на оборону канала, ибо статус вечно нейтральной страны будет охотно признан мировым сообществом. Затем Торрихос спросил: «А не стану я в этом случае похожим на политического скопца, на бесплодного мерина? Сможет ли моя страна проводить активную внешнюю политику, оказывать помощь друзьям?» Я ответил, что Швеция остается уважаемой энергичной страной, Австрия стала местом международных организаций, переговоров, а ее гражданин Курт Вальдхайм — Генеральным секретарем ООН. «Да, — задумался Торрихос, — надо изучить». Но, по-моему, к этой идее он не возвращался. А зря! О своей внешней политике Торрихос иногда говорил с большим юмором. «Никто не может понять, кто же я такой. Сомоса звонит и просит прислать слезоточивые газы для разгона демонстраций, полагая, что я — его поля ягодка. А я отвечаю, что только что послал всю наличность в Перу и сейчас у меня нет ничего. Гватемальцы просят поделиться опытом борьбы за мировое общественное мнение для подкрепления претензий на спорную территорию Британского Гондураса — Белиза. Сандинисты — враги Сомосы — просят денег и оружия. Немного, но даю». Показывая на взлетную дорожку аэродрома, он внезапно выпаливает: «Ты думаешь, что здесь садится и взлетает только мой самолет? Нет, отсюда частенько стартуют самолеты, груженные оружием для партизанских сил в Центральной Америке. Труднее всего бывает спилить заводские марки с хорошей стали, но мы и это освоили!»
Многое было обговорено и обсуждено в те вечера на веранде его дома в Фаральоне, откуда открывался бескрайний Тихий океан с неумолкающим тяжелым вздохом волн. В оранжевом мареве заката вдоль кромки воды всегда с юга на север тянули в строгой кильватерной колонне мощные бакланы. Иной раз по песку проходили местные рыбаки, неизменно обменивавшиеся приветствиями с генералом, а то и заглядывавшие на рюмочку рома.
Уже в Москве я узнал, что после семимесячного изнурительного обсуждения в сенате США договор Торрихос — Картер был наконец ратифицирован 68 голосами против 32. Это была историческая победа. Для утверждения договора требовались 2/3 голосов сената. Если бы всего два сенатора изменили свою позицию и отказались поддержать договор, то не избежать бы миру очень острого и опасного конфликта, которого Торрихос не хотел. Мы тоже не хотели конфликта и делали все, чтобы договор стал царить там, где прежде всегда правила бал сила.
* * *
В последний раз я виделся с генералом в 1979 году. Я приехал к нему, когда договор уже вступил в силу. В соответствии с его положениями сам канал и его сооружения окончательно должны перейти под юрисдикцию Панамы 1 января 2000 года, а территория зоны канала, то есть полоса земли шириной 10 миль по обе стороны трассы канала, составлявшая в общей сложности 1434 кв. км, передавалась Панаме немедленно. Я встретился с Торрихосом через семь дней после того, как вся территория зоны перешла под управление правительства Панамы. Я рассчитывал встретить ликующего триумфатора, а увидел снова озабоченного и несколько опустошенного человека. Оказалось, что он даже не принял участия в торжествах 1 октября 1979 года по случаю передачи территории зоны канала Панаме. В этот день он сидел перед телевизором на веранде своего дома, потом позвал помощников, сказав им: «Бывают моменты, когда человеку надо остаться одному». Отправив всех в Панаму, он приказал готовить вертолет и улетел на нем в районы, населенные индейскими племенами. Потом он объяснил свое поведение так: «Меня там не было, потому что это была не моя победа. Это была победа всего народа. Я просто был главным действующим лицом… я едва был заметен, хотя и был главным крикуном… Завоевание нашей независимости не является результатом деятельности одного человека, независимость стала возможной благодаря борьбе многих поколений, чьи усилия как бы слились воедино за 70 лет». Он не на словах, а на деле оставил народу в этот день роль главного действующего лица.
Мы очень много говорили с ним об умении работать с людьми. Он довольно жестко критиковал наших политических руководителей за их формализм, тяготение к официальным декларациям, коммюнике о переговорах, любым бумажкам. За редкими исключениями, советские послы не выходят за скучные чиновничьи рамки. «Я все время собирался открыть в Панаме советское посольство, хотя для меня это связано с немалыми политическими издержками. Но если мне пришлют какого-нибудь типа, с которым нельзя ни пооткровенничать, ни поговорить на заветные темы, то зачем мне такой посол. Уж лучше поддерживать неофициальный контакт». Тут я твердо заметил, что одно никак не исключает другого и нормальные дипломатические отношения безусловно необходимы для развития связей между двумя государствами.
Рассказывая о своих методах работы с американцами, он иной раз раскрывал всю кухню, подноготную. «Нам удалось, — говорил он, — до такой степени сдружиться с некоторыми сотрудниками Белого дома, что они просили нас приносить им пиво на работу в нарушение установленного Картером порядка, запрещавшего в рабочее время распивать такие напитки. Мы иногда приглядывали за тем, не идет ли начальство, когда подчиненные тискали секретарш. Такая доверительность помогала нам получать огромное количество необходимой информации…» (Эти сведения были уже ценны мне как разведчику, и я с удовольствием наматывал их на ус.)
В конце 70-х годов в Центральной Америке возникла очень опасная для Соединенных Штатов ситуация. В результате договора с Торрихосом они теряли Панамский канал с 2000 года. В Никарагуа летом 1979 года в ожесточенной гражданской войне победили сандинисты. Они свергли власть кровавого диктатора Анастасио Сомосы, про отца которого в свое время Ф. Рузвельт цинично сказал: «Это сукин сын, но он наш сукин сын». В Сальвадоре занималось зарево партизанской войны, а в Гватемале ее пламя полыхало уже несколько лет. Торрихос прекрасно ориентировался во всем этом сложном калейдоскопе стран, интересов, лидеров. Для Советского Союза пока многое оставалось здесь «терра инкогнита»: ни в одной из центрально-американских стран, за исключением Коста-Рики, не было советских посольств и представительств. И наши беседы с Торрихосом длились по многу часов в течение нескольких дней, пока не удовлетворялся взаимный интерес.
Летом 1981 года я снова собрался в гости к генералу, уже упаковал свой походный чемоданчик, когда услышал по радио сообщение, что 31 июля самолет, на котором Торрихос направлялся в свое любимое селение в горах Коклесито, разбился в ненастную погоду о скалы. Слова бессильны выразить острое горе, которое я пережил. Я искренне сочувствовал панамскому народу, потерявшему такого выдающегося политического лидера и чудесного человека. С его смертью значение Панамы на карте мира стало съеживаться, как шагреневая кожа. Ни один из последователей Торрихоса не оказался даже мало-мальски сравнимым с ним по политической чистоте, харизме и человеческой привлекательности. В моем сердце навсегда осталась незарастающая каверна.
* * *
Прошло три года, и в мои руки попала книга, написанная Грэмом Грином о Торрихосе, с которым его связывала тесная дружба примерно в те же годы. Я жадно стал читать и вдруг наткнулся на строки, которые, как мне казалось, могли относиться ко мне. Грэм Грин писал: «Мы с генералом говорили как-то о России, и я стал развивать свою любимую теорию о том, что однажды КГБ возьмет власть в свои руки и тогда окажется, что гораздо проще вести дела с прагматиками, чем с идеологическими попугаями. КГБ набирает к себе на работу самые светлые головы из университетов, они владеют иностранными языками, знают внешний мир. Маркс для них не единственный свет в окошке. Они могут стать инструментами разумных реформ у себя дома».
