Россия и в облике Российской империи, и в облике СССР, была обществом, где Х-матрица вызрела почти в чистом виде, представляя наглядную альтернативу жизнеустройству, отвечающему Y-матрице. В ходе экспансии западного капитализма в период империализма («второй волны» глобализации) было много попыток изменить институциональные матрицы зависимых стран по западному образцу. Ни одна из этих попыток не удалась — слабые культуры погибали, сильные закрывались культурными и политическими барьерами и вели «молекулярное» сопротивление или открытую борьбу под социалистическими или националистическими знаменами.
Кирдина цитирует слова основоположника неоинституционализма Дугласа Норта: «Наличие механизмов самоподдержания институциональной матрицы… свидетельствует о том, что, несмотря на непредсказуемость конкретных краткосрочных тенденций развития, общее направление развития в долгосрочной перспективе является более предсказуемым и с трудом поддается возвращению вспять» [1, с. 200].
Сегодня в России мы имеем более сложный случай: реформа означала не попытку возвращения вспять (к общинному землевладению или старообрядческому капитализму), а переделку Х-матрицы в Y. Какого же рода изменение в конкретных матрицах России предполагалось произвести в ходе реформы? Рассмотрим на материале изменения частных институциональных матриц — больших технико-социальных систем. Все они, как кусочки голограммы, несут образ общей институциональной матрицы общества.
Каждое общество строит свою техносферу под воздействием и природных условий, и культурных норм. Даже у двух обществ, принадлежащих к разным культурам и живущих в близких или одинаковых природных условиях, техносферы могут существенно отличаться. Заимствование и перенос технологий идут непрерывно, но они всегда сопряжены с большими трудностями и даже сопротивлением общества.
Сложившись в зависимости от природной среды, культуры данного общества и доступности ресурсов, большие технические системы действительно становятся матрицами, на которых воспроизводятся данное общество, народ и страна. Переплетаясь друг с другом, эти матрицы “держат” страну и задают то пространство, в котором страна существует и развивается. В каждой сфере общественной жизни матрицы непрерывно «штампуют» отношения людей по единому для всей страны типу — в главном. Это и обеспечивает связность страны и народа, создает общий язык, общее культурное и хозяйственное пространство. В каждой точке этого пространства гражданин и обыватель страны чувствует себя на родной земле, все главные стороны бытия ему узнаваемы, поведение окружающих для него предсказуемо и близко, знаки и требования понятны.
В искусстве есть важный и тяжелый жанр — описание «отказа» или даже бунта институциональных матриц (как, например, «бунта машин»). Обычный для такого жанра сюжет — приезд героя в незнакомый город, где все привычные ему общественные институты действуют совершенно иначе, нежели на остальной территории страны. Все то же самое, но все подчиняется иной, неизвестной ему логике. Это катастрофа, ситуация, несовместимая с жизнью. Мы могли видеть такой фильм, буквально предупреждающий нас о том, что вот-вот произойдет с нашей страной и с нами, — «Город Зеро» (1989, режиссер Карен Шахназаров) [3].
Складываясь исторически, а не логически, институциональные матрицы обладают большой инерцией, так что замена их на другие, даже действительно более совершенные в выполнении своей номинальной функции, всегда требует больших затрат и непредвиденных потерь.
Например, в силу пространственных, экономических и социальных причин сеть железных дорог складывалась в России совсем иначе, чем в США. В России эта сеть напоминает “скелет рыбы”, отдельные “кости” этого «скелета» не конкурировали друг с другом, а были включены в единую систему, в управлении которой очень большую роль играло государство. Если бы в 90-е годы систему Российских железных дорог решились бы реформировать так же, как поступили с Аэрофлотом, Россия пережила бы хозяйственную и гуманитарную катастрофу.
Совершенно по-иному, чем на Западе, сложилось, уже в Советском Союзе, теплоснабжение городов, так что урбанизация, которая была осуществлена в стране в 50-70-е годы, задала нам еще одну матрицу, к которой люди не просто привыкли, но и не могут от нее «оторваться».
Попытки перенести в иную культуру большую технико-социальную систему, хорошо зарекомендовавшую себя в других условиях, очень часто заканчиваются крахом или сопряжены с тяжелыми потрясениями. Попытка в начале ХХ века насильственно разрушить крестьянскую общину в России и превратить крестьян в “свободных фермеров” и сельскохозяйственных рабочих послужила катализатором революции 1917 года. Когда образованный человек читает, что в начале ХХ века в Центральной России капиталистическая рента с десятины составляла около 3 руб., а крестьяне брали землю в аренду по 16 руб. за десятину, он не может понять, почему крестьянин так поступал [4, с. 407].[37]
Нынешний интеллигент — обычно поклонник Столыпина, а эти данные показывают несовместимость реформы Столыпина с российской реальностью. Никакой разумный человек не будет вести фермерское капиталистическое хозяйство, которое дает ему прибыль 3 рубля с десятины, если крестьянин согласен уплатить за эту аренду 16 руб. А у правительства Столыпина не было достаточно средств, чтобы «оплатить» переход от одной институциональной матрицы (крестьянское хозяйство) к другой (фермерство) при таком разрыве в их эффективности.
Но ведь это непонимание мы видим и сегодня. Подобная попытка превратить колхозных крестьян в фермеров привела к глубокому кризису сельского хозяйства. История знает множество таких примеров, однако проку от них мало — подобные утопии модернизации регулярно повторяются в моменты, когда в сознании правящего слоя начинают доминировать евроцентризм и механицизм.
Средний горожанин и сегодня не понимает, в чем причина и суть той катастрофы, что переживает российское село. Он не сможет объяснить, почему колхозы и совхозы вполне обходились 11 тракторами на 1000 га пашни, а среднеевропейская норма для фермеров в 10 раз больше — 110–120 тракторов. Во сколько же обошлась бы в России замена колхозов фермерами, если бы она произошла в полном масштабе? В ценах 2008 года — в 1,3 триллиона долларов![38]
Надо трезво признать, что создать современное сельское хозяйство в рамках «рыночной» доктрины Россия не сможет. Здесь мы имеем неумолимую дилемму: или восстановление и модернизация колхозно-совхозной системы с фермерской надстройкой — или архаизация российского сельского хозяйства. На какое чудо надеется власть?
В 1991 г. была провозглашена программа смены всех институциональных матриц страны, от детских садов до энергетики и армии. Вот уже 18 лет Россия живет в “переходном периоде” — в процессе демонтажа тех технико-социальных систем, которые сложились и существовали в Российской империи и СССР, и попыток создать новые системы, соответствующие западному образцу. Это привело все системы в состояние глубокого кризиса.
Наше общество разделилось на две части, которые говорят на разных языках и с трудом понимают друг друга. Между этими частями лежат не информационные, а культурные (мировоззренческие) барьеры. Это разделение не чувствовалось в стабильный период жизни, но оно резко и даже бурно проявилось во время реформы. Суть расхождений можно выразить так: одна часть исходит из убеждения, что такие большие системы, как промышленность, сельское хозяйство, ЖКХ складываются исторически и обладают большой инерцией. Они связаны с другими сторонами нашей жизни множеством невидимых нитей, и потому не могут быть быстро переделаны согласно волевому решению, каким бы привлекательным оно ни казалось.
Другая часть уверена, что такие системы создаются исходя из той или иной инженерной или экономической доктрины. Если где-то есть другая, лучшая модель, то ее можно срисовать и переделать собственную модель по этим чертежам. Или вообще “заменить” систему, как меняют автомобиль.
В России во время перестройки на политической арене и в СМИ стал доминировать второй тип мышления, проникнутый механистическим детерминизмом и евроцентризмом. Поскольку этот тип мышления возобладал и во властной верхушке, его господство в СМИ стало тотальным и диалога с коррекцией позиций между двумя частями общества не возникло. Программа реформ была проникнута отрицанием, вплоть до ненависти, практически ко всем институциональным матрицам советского жизнеустройства.
Одним из важных видов деятельности человека является проектирование, то есть выстраивание образа будущего и составление плана действий. При болезни общества система этих операций нередко деградирует, проектирование заменяется имитацией. К имитации прибегают культуры, оказавшиеся неспособными ответить на вызов времени, и это служит признаком упадка.
