Я прожил в Польше двенадцать лет. Срок немалый. И находился в гуще событий — бурных, кризисных, переломных. Мне приходилось сталкиваться с множеством людей, начиная от тех, кто стоял на вершине власти, и до простых тружеников. Я имел возможность достаточно глубоко изучить характер народа. И своими наблюдениями считаю необходимым поделиться с читателем. Ведь поляки, хотя и считаются сейчас вроде бы в дальнем зарубежье, исторически наши ближайшие соседи. И мы должны знать их нравы и национальные особенности и, что гораздо важнее, правильно понимать их образ мыслей.
На формировании национального характера польского на рода, безусловно, сказались те испытания, которым общество подвергалось в течение полутора веков, когда поляки не имели самостоятельного государства. Отсюда чрезмерная чувствительность ко всему, что будто бы задевает суверенитет, умаляет место Польши и поляков в мире и мировой политике.
Но вместе с тем сопричастность поляков к историческому прошлому нашей страны, близость многих национальных обычаев, привычек, исторические культурные связи, наличие у значительной части поляков родственников в России, тот факт, что многие поляки учились в русских и советских учебных заведениях, — все это создавало хорошую основу для нашего сближения. Трудно переоценить в этом смысле нашу общность в борьбе с гитлеровской оккупацией.
Из опыта работы аппарата представительства следует, что для успеха сотрудничества большое значение имело понимание особенностей страны и ее народа.
Назову некоторые специфические для поляков черты, учет которых помогал нам успешно строить отношения с коллегами.
Бросается в глаза умение каждого поляка, к какому бы слою общества он ни принадлежал, вести себя совершенно свободно и непринужденно. И, добавлю, независимо от обстановки, в которой он оказался, в том числе и среди совершенно незнакомых ранее людей. Мы стремились отвечать им тем же, тем более что искренность и доверчивость являются одной из лучших черт нашего народа.
Вспоминаю свое многолетнее общение с заместителем министра внутренних дел Тадеушем Петшаком. Зная, что Петшак — националист, никогда не выражавший энтузиазма в отношении нашего сотрудничества, я не позволял себе, чтобы это отражалось на наших отношениях. Соответственно, я всегда встречал и с его стороны расположение, несколько раз выезжал с ним на охоту, бывал у него в гостях.
На встречах с Петшаком я не скрывал несогласия со многими его националистическими позициями. Нередко темами наших дискуссий были сложные события XIX и начала XX века, период совместной борьбы против гитлеровского нашествия. Знаниями в этой области мой собеседник, профессор истории, владел прекрасно. Видно было, что мои откровенные высказывания, готовность выслушать аргументы собеседника при всей несхожести позиций вызывали его уважительное отношение, снимали или смягчали многие противоречия. Когда Петшак был освобожден от работы в министерстве «в связи с переходом на дипломатическую работу», при прощании он вполне откровенно и искренне заявил: многие его коллеги в МВД и сам он больше всего ценили у руководителя представительства откровенность и расположение к собеседникам, честность в аргументах.
— Нас многое может разделять, но мы всегда с удовольствием встречались с вами, — добавил он.
Это не было лестью — профессор никогда не прибегал к такой недостойной форме общения.
Широко распространенной чертой характера поляков является их юмор, склонность к иронии и известному скепсису в отношениях с другими. У многих мы встречали чрезмерное самомнение, убежденность в том, что только «моя личная позиция самая правильная, справедливая, умная». Не случайно бывший секретарь ЦК ПОРП М.Ожеховский в июне 1982 года заметил: «Наверняка в тезисе: „В Польше каждый является врачом, адвокатом и историком“ — заключается много иронии и в то же самое время много правды. Каждый поляк считает, что он лучше всех знает нашу историю».
Эта черта сильно сказывалась прежде всего на среднем уровне руководящего состава, готового «к любым постам и должностям». Какой бы рядовой пост ни занимал такой поляк, если бы ему предложили вдруг стать премьером, он, как правило, дал бы согласие. Именно таким людям свойственно неприятие критики, поэтому прямо высказывать критические оценки их действий считается нежелательным. Мне, например, щадя самолюбие таких людей, приходилось облекать свои дружеские замечания в форму критики собственного опыта («моя прошлая ошибка», «мой неудачный ход» и так далее).
Нередко приходилось сталкиваться и с претензиями на первенство буквально во всем. По всеобщему убеждению поляков, нельзя было ставить Польшу на второе место в содружестве. В социалистическом содружестве они были не «вторыми» после СССР, а «первыми союзниками Советского Союза».
Помню бурную реакцию польских коллег на всех уровнях на решение Москвы пригласить в первый совместный космический полет не польского, а чехословацкого космонавта. Делались различные «заходы», в том числе и на самом высоком уровне, чтобы изменить это решение.
Кто хоть немного пожил среди поляков, не мог не отметить их откровенное недоверие к собственным властям (любым и отнюдь не только социалистическим). С другой стороны, они проявляют исключительную доверчивость к любой критике в адрес своих властей, особенно если она исходит извне, например, от различных пропагандистских органов Запада. Именно это подчеркивал упомянутый уже мной Ожеховский, говоря о чертах национального характера и политической культуры, которые присущи значительной части поляков. «Существует, — писал он, — исторически сформировавшееся недоверие к официальным средствам массовой информации… Поэтому общество легко воспринимает определенные мифы и стереотипы, которые пропагандировались вне официальных каналов информации».
Наши друзья объясняли это явление как результат исторически сложившегося отношения к любым властям, предававшим интересы народа в прошлом.
В работе с польскими коллегами приходилось учитывать и такие исторически сложившиеся предубеждения, как недоверие и нелюбовь к немцам, в известной мере пренебрежительное отношение к малочисленным народам Болгарии, Монголии, Кубы, настороженность по отношению к соседям, например Чехословакии.
Говоря о некоторых национальных чертах поляков, могу с чистой совестью подвести такой итог. Мне с женой и коллега ми выпало трудное счастье работать бок о бок с храбрыми, смелыми и гостеприимными людьми, с народом, знающим себе цену и вносящим достойный вклад в мировую цивилизацию.
Нравы, обычаи, культура этого народа близки нам, и эта общность скрашивала нам с Клавдией Ивановной длительный отрыв от родного дома. В Польше мы скучали главным образом по родным и близким, но поддаваться скуке нам не давали многочисленные польские друзья и, конечно же, не позволяли бурно развивавшиеся в стране события.
Отметив свое семидесятилетие в Варшаве, осенью 1984 года я возвратился на Родину.
Завершая рассказ о польском периоде моей карьеры, хочу, хотя бы коротко, коснуться того, что происходило в то время в Центре, кто и почему оказался там у руля.
За двенадцать лет сменились три председателя Комитета государственной безопасности — Ю.В. Андропов, В.В.Федорчук и В.М.Чебриков.
Начиная с моего прибытия в Польшу в конце апреля 1973 года и включая время наиболее острого развития кризиса 1980-1983 годов во главе КГБ находился Андропов, и многие кардинальные указания по работе я получал непосредственно от него. В эти годы авторитет руководителя КГБ и видного политического деятеля значительно вырос, несмотря на сильное противодействие приближенных Брежнева — Черненко и Суслова.
Позиция Ю.В.Андропова по Польше была в значительной мере определяющей, особенно в кризисные годы. После перехода в мае 1982 года в ЦК КПСС линия Юрия Владимировича в польском вопросе продолжалась в КГБ вплоть до его кончины в феврале 1984 года. И даже некоторое время после этого печального события — фактически до моего отъезда из Польши в октябре.
Надо напомнить, что приход Андропова в КГБ в 1967 году был следствием острой борьбы в высших эшелонах власти. Об этом свидетельствует не только сам факт, но и то, как был смещен Семичастный с этого важного поста. Мои знакомые из Управления правительственной охраны рассказывали, что после ухода Шелепина Семичастный продолжал поддерживать с ним самую тесную связь и, видимо, получал «полезные» советы. При одной, оказавшейся, как выяснилось впоследствии, последней встрече на объекте КГБ Семичастный и Шелепин прогуливались в сопровождении офицера охраны. Увлеченные беседой на свежем воздухе, где наверняка не было подслушивающих устройств, единомышленники дали волю своим истинным чувствам и договорились, что «пора заменить старперов в руководстве партии и страны и выдвинуть новых людей, в первую очередь нас, молодых и способных».
