В начале одиннадцатого вечера заседание пленума, продолжавшееся более шести часов, прервали, перенесли на 7 декабря. Но о том, что произошло в тот день, нам практически ничего не известно, ибо выступление Сталина по докладу Ежова — по делу Бухарина и Рыкова — до сих пор остается недоступным для исследователей. Единственным, что позволяет, но в предельно обобщенном виде, судить о том, что же сказал тогда Сталин, является резолюция по второму пункту повестки дня.
«Принять предложение т. Сталина считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку и отложить дело решением до следующего пленума ЦК».
Кроме того, опять же по предложению Сталина, о пленуме решили не сообщать в газетах[27]. (Этот запрет сохранялся на протяжении последующих 50 лет, и потому не только содержание доклада и выступлений на нем, но и сам факт проведения его оказался государственной тайной!)
Столь неожиданный финал лишний раз подтверждал несомненную неподготовленность узкого руководства, чистую импровизацию как с докладом Ежова в целом, так и с «делом правых» в частности. Демонстрировал попытку созвать общий пленум, исключив серьезное обсуждение конституционного вопроса, заполнить повестку дня первой же проблемой, показавшейся наиболее подходящей. А ею и стал доклад Ежова, путаный, двусмысленный. Ведь, с одной стороны, нарком заявил о разгроме троцкистов, о том, что Бухарин, Рыков, Шмидт, Угланов являются всего лишь «остатками правой контрреволюционной организации», но с другой — бросил многозначительную фразу: «у нас еще имеется очень и очень много невскрытых дел, и нам еще придется их вскрывать»[28].
И последнее обещание наркома внутренних дел, и то, что резолюция по делу правых была отложена на неопределенный срок, должны были стать для широкого руководства дамокловым мечом. Ведь до созыва следующего пленума, дату которого так и не назвали, могло произойти что угодно. НКВД, как и обещал, мог раскрыть любое количество каких угодно и самых непредсказуемых по составу обвиняемых «дел». Отнести к врагам партии, страны, народа любого, исходя всего лишь из его былой принадлежности к какой-либо оппозиции либо деловых либо просто дружеских отношений с кем-либо из бывших оппозиционеров. Но НКВД мог и не вскрыть новые дела, не найти для них необходимых юридических оснований.
Неподготовленность пленума и доклада Ежова продемонстрировала и дискуссия по поводу сообщения Прокуратуры СССР, мгновенно переросшая в прямое препирательство, что лишний раз подтверждало нежелание узкого руководства открыто обвинить правых и в ближайшее время сделать их жертвами очередного процесса. Подтверждало сохранявшееся пока стремление удержаться на возможно мягкой позиции.
Группа Сталина все еще отказывалась принять те правила игры, которые ей навязывало широкое руководство. Она попыталась продемонстрировать свою силу, возможность достигать намеченных целей, не прибегая к репрессивным мерам. И для того использовала весьма надежный, не раз испытанный инструмент — отдел руководящих партийных органов, где еще 4 февраля 1936 г. Ежова на посту заведующего сменил его первый заместитель Г.М. Маленков. Он-то и провел сложные кадровые перестановки на уровне руководства обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий. Исходя, скорее всего, из выявленного отношения к конституционной реформе, без какой бы то ни было мотивации были переведены из одного региона в другой, тем самым с повышением или понижением в реальных полномочиях, шестеро секретарей[29].
Но именно тогда, в январе 1937 г., четко обозначилась и иная тенденция: перевод первых секретарей с обвинением в различных прегрешениях. Первым из них, за «неудовлетворительное политическое руководство крайкомом», наказали Б.П. Шеболдаева, возглавлявшего одну из крупнейших парторганизаций РСФСР — Азово-Черноморского края. Постановление ЦК от 2 января отметило, что он «проявил совершенно не удовлетворительную для большевиков близорукость по отношению к врагам партии (контрреволюционерам, террористам и вредителям — троцкистам, зиновьевцам, «левакам», правым), в результате чего на основных постах в ряде крупнейших городских и районных парторганизаций края до самого последнего времени сидели и безнаказанно вели подрывную работу заклятые враги партии, шпионы и вредители». Однако за столь серьезные ошибки, к тому же чисто политического характера, Шеболдаева хотя и освободили от занимаемой должности, но тут же рекомендовали первым секретарем Курского обкома партии вместо В.И. Иванова, снятого с поста первого секретаря за «неудовлетворительное руководство хозяйством области»[30].
13 января ПБ утвердило еще одно постановление ЦК, столь же, но чисто внешне, жесткое — «О неудовлетворительном партийном руководстве Киевского обкома». Причины для него были те же, что и при оценке деятельности Шеболдаева, но оргвыводы оказались на редкость мягкими, ибо опирались на весьма неожиданные факты. Выяснилось, что руководство обкома виновно не в «политической близорукости» или «утере политической бдительности», а в том, что оно нарушило устав партии, которым предписана выборность партийных органов, и широко применяло «недопустимую практику кооптации». ЦК ВКП(б) особо отметил «привившиеся на Украине и, в частности, в Киеве непартийные нравы в подборе работников».
Как и в случае с Шеболдаевым, мера наказания оказалась несоразмерно мягкой: первому секретарю ЦК КП(б)У С.В. Косиору «указали», первому секретарю Киевского обкома — он же второй секретарь ЦК КП(б)У — П.П. Постышеву объявили выговор, и лишь второму секретарю обкома Ильину не только вынесли строгий выговор, но и сняли его с должности. Правда, спустя всего два месяца, 8 марта, Постышева все же освободили от занимаемых должностей и 14 марта перевели первым секретарем Куйбышевского обкома[31].
К подобным решениям следует отнести и еще одну кадровую перестановку, порожденную серьезнейшим проступком. 25 января 1937 года без предъявления каких-либо претензий Н.Ф. Гикало, первого секретаря ЦК КР(б) Белоруссии, перевели первым секретарем Харьковского обкома, а на его место ПБ рекомендовало Волковича[32]. Причина этого перевода выяснилась лишь 22 февраля, когда было принято постановление ЦК «О положении в Лепельском районе БССР». Оказалось, что местные власти с молчаливого согласия Минска совершили «незаконную конфискацию имущества у крестьян, как у колхозников, так и единоличников, произведенную под видом взыскания недоимок по денежным налогам и натуральным поставкам». За столь вопиющее нарушение законов было решено предать суду шесть сотрудников Лепельского райисполкома, в том числе и его председателя Семашко. Кроме того, тем же постановлением ЦК был вынесен выговор наркому финансов СССР Г.Ф. Гринько, «указано» уже бывшему первому секретарю компартии Белоруссии Н.Ф. Гикало, сменившему его Волковичу, а также председателю СНК БССР Н.М. Голодеду[33]. Постановление, помимо этого, послужило еще и основанием для снятия 14 марта Волковича, замены его В.Ф. Шаранговичем[34].
В данном ряду кадровых перемещений заслуживает внимания и снятие простым решением ПБ от 17 марта руководителя компартии Киргизии М.Л. Белоцкого, которого сменил М.К. Аммосов, занимавший до того должность первого секретаря Северо-Казахстанского обкома[35]. Но именно подобная перестановка позволяет вычленить не только данный случай, но и перевод первого секретаря ЦК КП(б) Таджикистана С.К. Шадунца из Сталинабада в Москву, из общего процесса перечисленных выше кадровых рокировок, рассматривать их как совершенно иное явление, проявление «коренизации» — обычного для тех лет выдвижения местных национальных кадров на руководящие посты, в том числе и в нацкомпартиях.
Разумеется, проводились кадровые перемещения зимой 1936 — 1937 гг. и на более низких уровнях. Но и они в конечном итоге свидетельствовали о стремлении и узкого, и широкого руководства, отдельных наркомов всячески упрочить собственное положение во власти. Так, после образования 8 декабря 1936 г. наркомата оборонной промышленности СССР и утверждения его главой М.Л. Рухимовича тот не возражал против назначения своими заместителями непрофессионалов М.М. Кагановича — по авиационной промышленности, Р.А. Муклевича — по судостроительной, но добился утверждения руководителями главков опытных инженеров — Б.Л. Ванникова (артиллерийский), К.А Неймана (танковый), Е.Б. Кривицкого (оптический), И.Ф. Тевосяна (броневой)[36].
А.Я. Вышинский сумел настоять, несмотря на сопротивление Н.В. Крыленко, на снятии со всех постов Е.Б. Пашуканиса, почти два десятилетия считавшегося крупнейшим в стране марксистом — теоретиком права, а потому и утвержденного 15 ноября 1936 г. вторым заместителем наркома юстиции СССР. Но всего два месяца спустя, 22 января, он был освобожден от этой должности, а вскоре и от остальных — директора Института советского строительства и права, редактора журнала «Советское строительство». Кроме того, 16 ноября Вышинский добился и еще одного, весьма полезного для него отстранения. На этот раз своего старшего помощника и одновременно начальника спецотдела Прокуратуры СССР Р.П. Катаняна[37], старого большевика, два десятилетия выступавшего как марксистский интерпретатор теории права.
