Наследие классиков
Когда Макиавелли и его современники признали неизбежность влияния Фортуны на устройство дел человеческих, они обратились к историкам и моралистам Древнего Рима в поисках авторитетных исследований характера этой античной богини. А римские авторы считали, что, если правитель получил свой титул благодаря вмешательству Фортуны, то первое, что он должен сделать, – это начать бояться и почитать капризное божество, даже если пока оно осыпает его дарами. Тит Ливий в книге XXX своего трактата «История» привел аргументированную иллюстрацию этого принципа, сославшись на драматический эпизод капитуляции Ганнибала в противостоянии с юным Сципионом. Проигравший Ганнибал начинает свою речь сдавшегося восхищенной фразой о том, что победивший его воин отныне тот, «кого никогда не оставит милость Фортуны», и добавляет угрожающее напоминание о важности Фортуны в вершении судеб. Он упоминает не только мощь богини удачи, но и говорит, что наименее всего стоит доверяться ей, когда она особенно благосклонна. Если мы так зависим от Фортуны в моменты нашего подъема, то как же стремительно и бесповоротно мы можем пасть, коль она от нас отвернется (XXX.30.12 – 23).
Однако моралисты Рима никогда не почитали Фортуну злой и неумолимой силой. Наоборот, они считали ее богиней доброй, bona dea , возможным союзником, чье внимание стремятся привлечь. Причиной желать расположения Фортуны были, конечно же, ее дары, желанные для всех смертных. Дары эти самые разнообразные: Сенека относит к ним богатство и честь, Салюст выделяет власть и славу. Все соглашаются, что честь и слава из всех даров богини – самые желанные. В трактате «Об обязанностях» ( De officiis ) Цицерон неутомимо повторяет, что величайшая человеческая добродетель есть «способность достигнуть славы» и «снискать честь» (II.9.31; II.12.42; II.14.48).
Как же тогда можно заставить Фортуну вас заметить, оказаться осыпанным ее дарами как из рога изобилия, да еще и так, чтобы именно вам достались самые ценные из них? Ответ прост: пусть Фортуна – богиня, но она, кроме того, женщина; а коль скоро она женщина, то понравиться ей может только истинный мужчина, в котором воплощены все самые привлекательные мужские черты. Одно качество ей нравится особенно, и за него она может наградить самым щедрым образом, – это храбрость. Ливий, например, много раз повторяет изречение «Фортуна благоволит храбрым». Однако больше всего Фортуна восхищается virtu – качеством, которое является самой первой и главной характеристикой подлинного мужа. Идея, лежащая в основе такой точки зрения, ясно сформулирована в трактате Цицерона «Тускуланские беседы» ( Tusculan disputations ), где автор заявляет, что критерием определения настоящего мужчины, мужа, есть virtus в его максимальном проявлении. Этот аргумент подробно проанализирован в трактате Ливия «История», где автор объясняет успех римлян исключительно тем фактом, что Фортуна с радостью ожидает и следует доблести, virtus , и улыбается тем, кто ее проявляет.
С торжеством христианства все попытки анализировать капризы Фортуны были полностью прекращены. Точка зрения христианства, наиболее любопытно изложенная Боэцием в труде «Утешение философией», основывается на отрицании прежнего ключевого утверждения – того, что Фортуна открыта для воздействия, и на нее можно влиять. Отныне Фортуна уже не богиня, а «слепая сила», следовательно, совершенно равнодушная в том, кому достанутся ее благодеяния. Она никогда уже больше не будет считаться потенциальным другом, но лишь безжалостной мощью, и ее символом станет не рог изобилия, а скорее колесо, катящееся неумолимо, или же неуклонно настигающие волны морского прилива (177 – 179).
Эта новая точка зрения на Фортуну изменила и значимость этого понятия. Произвольностью своих действий, отсутствием интереса к человеческим заслугам при распределении даров Фортуна заслужила представление, что ее внимание вовсе не стоит людских хлопот, а желание чести и славы означает, как это утверждает Боэций, «просто ничто» (221). Она, таким образом, направляет наши шаги прочь с тропы славы, заставляя искать счастья за пределами земной тюрьмы, в мире горнем. Но это также значит, что, несмотря на капризный характер тирана, Фортуна изначально есть «божья служанка», проводник милостивого божественного провидения. Она являет замысел Бога показать нам, что «счастье состоит не только в приятных событиях смертной жизни», и учит нас презирать дела мирские, желать небесного воссоединения свободной от бремени земной суеты души (197, 221). Именно поэтому, делает Боэций заключительный вывод, Господь доверил контроль над мирскими благами бездумным рукам Фортуны. Его цель – вложить в нас понимание того, что важность личности не может быть достигнута богатством, властью титула, почестями или фимиамом славы (263).
Попытка Боэция соотнести Фортуну с провидением была благосклонно принята в литературе ренессансной Италии. Эта тема лежит и в основе рассуждений Данте о Фортуне в кантоне VII «Ада», а также является темой сочинения Петрарки «Против всякой Фортуны». Воскрешение ценностей античности в эпоху Ренессанса обнажило необходимость разделять Фортуну и Рок, и способствовало формированию представления о Фортуне как о «божьей служанке» ( ancilla dei ).
Это стало возможным благодаря изменившейся точке зрения на исключительность человеческой природы – ее совершенства и величия. Традиционно «в распоряжение» людей отдавалась бессмертная душа, однако в работах Петрарки и его последователей все более прослеживается тенденция переносить акцент на свободу воли. Полноту человеческой свободы ограничивает представление о Фортуне как о неумолимой силе. В связи с этим мы встречаем тенденцию отвергать любое предположение о том, что Фортуна – посланник провидения. Яркий пример тому – нападки Пико делла Мирандола на астрологию, где, по его убеждению, человеку внушаются ложные представления о том, что наша Фортуна неотвратимо прописывается нам положением звезд в момент рождения. Ниже мы увидим, как широко распространилось и более оптимистическое мнение: «Если наши усилия достичь величия не увенчались успехом, вина заключается не в наших звездах, а в нас самих» (так говорит Шекспир одному из своих героев, Бруту, устами другого персонажа – Кассио).
Когда окончательно сформировалось новое представление о понятии «свобода», итальянские гуманисты XV века уже смогли полностью реконструировать античное представление о роли Фортуны в людских делах. Описание этого мы находим в трактате Леона Баттисты Альберти «О семье» ( Della famiglia ), в работе Джованни Понтано «О счастье», а также в самой выдающейся работе того времени – в трактате Энеа Сильвио Пикколомини [8] 1444 года «Сон о Фортуне». Автор последнего рассказывает, как его ведут по царству Фортуны, где он встречает саму богиню, которая соглашается отвечать на вопросы. Фортуна допускает, что исполняет собственную волю осознанно, поскольку на вопрос «Как долго ты можешь оставаться благосклонной к людям?» отвечает: «Долго – ни к кому!» Однако она далека и от равнодушия к заслугам людей и не отрицает предположения, что есть искусства, которыми нужно овладеть. На вопрос, какие человеческие качества ей нравятся более всего, а какие она не любит, Фортуна отвечает, что благоволит храбрым, – «те же, кто не смог явить отвагу, ненавистны мне более остальных» [9] .
В предпоследней главе трактата «Государь» Макиавелли рассуждает о роли Фортуны в делах людей, излагает собственное отношение к вопросу, показывая себя типичным носителем идей гуманистов. Макиавелли начинает главу напоминанием: людские поступки управляются Фортуной и Богом; затем он замечает, что «у нас нет лекарства против разнообразия проявлений мира, поскольку абсолютно все предопределено провидением» (84). В противопоставление христианскому представлению, Макиавелли выбирает понимание свободы, каким оно было в античности, и допускает, что человеческая свобода далеко не беспредельна, коль скоро велико могущество Фортуны, которая «даже может повелевать нашими действиями». Он настаивает, что считать судьбу всецело зависящей от Фортуны было бы уничтожением самого понятия «свобода», а «Бог не хочет делать все сам, чтобы не лишать нас нашей свободы и нашей собственной гордости». Политик делает вывод, что примерно половина наших поступков изначально находится исключительно под нашим контролем и не во власти Фортуны (84 – 85, 89).
Самая красочная иллюстрация того, насколько человек способен почувствовать себя творцом судьбы, снова почерпнута из образцов античности. Он настаивает, что «Фортуна – это женщина» и, следовательно, готова соблазниться истинно мужскими качествами (87). Поэтому Макиавелли видит возможность стать союзником богини, изначально научившись действовать в гармонии с ее мощью и нейтрализуя изменчивость ее натуры.
