Ознакомительная версия.
Все точно. К примеру, политический «террор большинства», царивший в период правления радикалов в начале 1890-х годов, сменился после их отставки не менее жестким курсом меньшинства. Не имея поддержки в народе, либеральное правительство Йована Авакумовича предприняло самые зверские меры, вплоть до расстрела неугодных, дабы вытеснить своих противников из локальных органов власти накануне «парламентских» выборов 1892 г., каковые проводились под жесточайшим прессом полиции85.
Такие взаимоотношения «верхов» органично дополнялось действиями «снизу» – смена партийных режимов часто сопровождалась уже не политическим, а физическим террором. Так, в 1887 г., после прихода к власти либерально-радикального блока, имел место буквальный линч напредняков – «народный вздох», – когда по всей Сербии прокатились погромы, и было убито 150 человек86. И в мае 1889 г., уже в Белграде, продолжилось «линчевание» тех же напредняков прорадикально настроенной толпой. Причем инцидент этот был благосклонно воспринят, если не санкционирован, Костой Таушановичем, новым министром внутренних дел из радикалов87. А всего за десятилетие 1887–1896 гг. погибли 384 члена Напредняцкой партии88[20].
Спрашивается, как же объяснить наличие в Сербии столь жесткого внутреннего антагонизма, доходившего до неприкрытых и, порой, массовых зверств?
Ответ, думается, в первую очередь связан с тем, что на рубеже веков сербское общество во многом сохраняло традиционно-патриархальный характер. Предпринятая в начале 1880-х годов напредняцкой властью попытка пришпорить развитие страны, по сути захлебнулась, приведя к острому внутреннему кризису, завершившемуся отречением в 1889 г. Милана Обреновича. «Инстинкты массы, – писал современник, – все больше восставали против модернизации государства»89. Сумев уловить их, артикулировать и трансформировать в форму мощного народного движения, традиционалисты-радикалы смели горстку реформаторов. Их предводитель С. Новакович позднее констатировал: «Движимые самыми благими намерениями, мы желали добиться всего быстрее, чем то соответствовало природе вещей. Потому и за результаты, которых мы достигли, было заплачено слишком дорого»90.
А раз так, то печальная судьба сербских «западников» не кажется неожиданной. Напротив – она объективна. Согласно «диагнозу» гостя из России, «для претворения формул либерализма в жизнь в Сербии не хватало малого: среднего сословия, городов и городской культуры»91. Всего-то! Сословие же среднее – этот людской ресурс любого прогресса, имело мало шансов народиться и массово развиться у сербов, ибо, по словам Милана Обреновича, они «уважали только три занятия – быть пандурами[21], чиновниками и крестьянами»92. Последними, понятно, в подавляющей части. Отсюда – их негативное отношение к «урбанизации»: «Пастухи и земледельцы, сербы не видят необходимости селиться в городах»93. Соответственно, и городскую культуру они принимали в штыки. «Крестьяне буянят на сходках: не хотим людей в пальто», – писал очевидец в 1905 г.94 А радикальный официоз, «Самоуправа», призывал: «Село и крестьянин еще сохраняют сербскую народную мысль, и им необходимо уничтожить влияние города, этого гнезда иноземщины»95.
Вместе с тем, город – в представлении «заведенного» радикалами крестьянства – был не только синонимом модернизации (той самой «иноземщины»), но и средоточием государственой системы – экономически немотивированной, насильственной машины, десятилетиями державшей сербское село под тяжким надзорно-налоговым прессом. Во время Тимокского восстания 1883 г. эти антисистемные настроения низов проявились в требовании перебить всех, носящих униформу и получающих жалованье96. Как видим, скрытая до поры до времени ненависть к «мундиру» трансформировалась чуть позже в неприятие городского костюма вообще: в 1889 г. толпа в Белграде закидывала камнями всех, чья одежда и поведение напоминали интеллигентов-напредняков. Двумя же годами ранее (на селе) селяки-радикалы в первую очередь «линчевали» представителей местных напредняцких властей: функционеров общин и полицейских чиновников97[22].
Без понимания этого исторически-негативного отношения крестьянства к любой навязанной власти[23] (а радикалы в своем отрицании всех правительственных новаций лишь усиливали степень его ненависти к чиновникам – представителям и проводникам государственной воли[24]), невозможно объяснить столь высокий градус его же антимодернизационого настроя – «закрытое общество» противилось хоть малейшей попытке приоткрыть себя, особенно если таковая предпринималась «сверху»…
Итак, первопричиной внутреннего столкновения в Сербии был идеологический конфликт, особенно обострившийся после обретения ею независимости. Он выражался в дихотомии: «либеральная идея – традиция», органично перекликаясь со знаменитым русским спором «западников» и «славянофилов»98.
Вторая причина того, что политическая культура в Сербии находилась на столь «европейском» уровне, также была связана с патриархальностью – этим основным качеством сербского социума рубежа веков. В условиях, когда местечковая лояльность превалировала над национальной, а «патриархальные личные связи и равенство еще не успели замениться безличными отношениями, которые порождает индустриализация»99 (по точной дефиниции британского интеллектуала из 1918 г.), политическая партия воспринималась как одна семья, parteigenossen – как братья, а партийный лидер – как отец.
Все это придавало межпартийной борьбе характер семейных ссор, наполняло ее излишними эмоциями и страстями. Тем самым опрощалось, становясь слишком «фамильярным», и отношение к государству – сам его образ переходил из сферы сакральной в область почти обыденной жизни. И в результате, находившиеся у власти партии, теряя дистанцию по отношению к нему, нередко смешивали общий и частный интерес. Государство, таким образом, становилось средством реализации партийных, а кое-где и личных амбиций. И… компромисс был невозможен. Потому и сама политика, повторим, воспринималась многими не как способ «рационализации конфликта»[25], но как «война всех против всех». И, как следствие такого подхода, постоянные столкновения позиций (разница между которыми была зачастую совсем не принципиальной!), хаос и нестабильность являлись характерными чертами политического процесса в Сербии. В таких условиях авторитарная политическая культура, сопровождавшаяся насилием, не имела возможности измениться и дорасти до высот толерантности; следовательно, идея безконфликтного решения проблем была обречена на невостребованность100…
Резюмируем: когда общественная дисциплина, да и весь политический процесс, базируются на личностных, а не на формальных принципах, то чувство долга к своему ближнему кругу (родственников, земляков, друзей), как того требовал старый обычай, проявляется у его участников заметно сильнее, чем общегражданская ответственность, закрепленная законом. Это мы и наблюдаем у сербов на рубеже веков. Соответственно, «другой» в их глазах представал не как представитель своего сообщества, думающий по-иному, но как «чужак», отношение к которому было соответствующим. Что ж, как заметил в 1912 г. Йован Жуйович – академик и министр, – «даже у интеллигенции не всегда присутствуют основные понятия о государственной организации»101.
Отсюда же и различие в восприятии права и справедливости, присущее сербам, которые, «часто считают неправедным даже точное исполнение закона, поскольку оно не учитывает конкретные обстоятельства во всяком отдельном случае»102. Формальная процедура в их разумении убивала человечность. Но это, с одной стороны. С другой – в самом таком подходе сквозило практическое отрицание права, а потому и конфликты, увы, столь частые в истории независимой Сербии, решались не в рамках юридических процессов, а в лобовых столкновениях. Почему и были так «популярны» политические убийства. Вспомним хотя бы расстрел Еврема Марковича, весьма «странную» смерть в тюрьме его супруги Илки и Елены Кничанин, ликвидацию лидера контрзаговорщического движения в армии капитана Новаковича и Салоникский процесс, когда на основании явно сфабрикованных улик был расстрелян экс-глава заговорщиков, полковник Драгутин Димитриевич. Какая «судьба»! Человек, преступивший закон и уничтоживший последних Обреновичей, сам затем пал от руки неправедной власти.
Как видим, насилие в различных проявлениях (причем – и «сверху», и «снизу») являлось важнейшим фактором политического развития Сербии[26]. В чем, сосбственно, в свете сказанного выше, нет ничего удивительного…
Ознакомительная версия.
