То, что теперь происходит, это не религиозные войны; это явление национальных или религиозных расколов, где линии этнического или религиозного разлома столь малы, что посторонние часто не могут их увидеть даже после того, как им говорят, что такие линии существуют. Кровь и происхождение — в душе, а не в теле (20). Вопрос не в том, «кто принадлежит к нам», а в том, что само понятие «мы» часто означает нечто существующее, но невидимое другим.
Каталония и Страна басков не хотят, чтобы ими управляли из Мадрида. Баски подкладывают бомбы. При этом все жители Испании — римские католики. В Канаде спорный вопрос — язык, а не религия, но каждый мыслящий житель Квебека знает, что он живет в англоязычной Северной Америке и что без знания английского языка он не может сделать большую карьеру — даже в случае, если Квебек отделится от Канады. Во Франции бретонцы говорят об усилении местной власти. Корсиканцы более склонны к насилию: в 1994 г. они взорвали четыреста бомб, убив сорок человек (21). Британская лейбористская партия предлагает предоставить валлийцам и шотландцам местную автономию в случае своей победы на выборах. Ни в одном из этих случаев нет религиозных проблем.
Там, где в разных частях одной страны существуют однородные этнические группы, большие государства распадаются или угрожают распасться — как в случае Канады и Индии. В этнически однородных государствах, таких, как Германия, открытая иммиграция заменяется этнической иммиграцией, когда от человека требуют доказать не то, что он — законный беженец, а то, что его бабушка была немка (22). Этнические государства (Словения, Израиль, Иран, Армения, Словакия, Чешская Республика, Афганистан, Македония) появлялись, как грибы после дождя. Где они не могли появиться, возникали войны (Босния, Хорватия, Грузия, Нагорный Карабах, Руанда). Ненавистный сосед часто имеет ту же религию. Там, где этническая однородность географически не существует, начинают требовать этнических чисток, даже если не пользуются этим выражением (балтийские государства, прежняя Югославия, мусульманские республики бывшего СССР и христианские республики бывшего СССР — Грузия и Армения).
В Соединенных Штатах те же требования проявляются не в географическом сепаратизме, а в требованиях специальных этнических квот и привилегий. Теперь каждый американец может претендовать на принадлежность к некоторой группе меньшинства, заслуживающей особого обращения. В политическом процессе теперь доминируют особые группы (такие, как защитники окружающей среды или люди с физическими недостатками). Глухую «Мисс Америка» критикуют другие глухие американцы — за то, что она говорит, вместо того, чтобы пользоваться языком знаков, делающим ее недостаток очевидным. Все хотят чем-то отличаться от большинства, состоящего из белых мужчин, и иметь какое-нибудь гарантированное положение легального «меньшинства». В ответ на это «большинство» белых мужчин (в действительности меньшинство) хочет, чтобы все эти особые привилегии были выметены из страны.
В Соединенных Штатах неочевидно, что старая плавильная печь все еще работает, — и даже неясно, хотят ли люди, чтобы она работала. Белые граждане Калифорнии проводят референдумы для наказания латиноамериканских иммигрантов — все равно, легальных или нелегальных. Теперь принадлежность к группе часто определяется тем, кого хотят выслать на родину или изгнать из страны (23).
Все это происходит в мире, где, как можно было бы подумать, все впитывают в себя общую электронную культуру и где почти все готовы отказаться от части своего национального суверенитета, войдя в большую региональную экономическую торговую группу, такую, как Европейское сообщество (24). Но без поддержки идеологии или без внешней угрозы мирное сожительство стало куда труднее.
Как мы знаем из истории, без внешней угрозы, без господствующей идеологии — пропагандируемой или защищаемой — и без господствующей над ними державы национальные государства втягиваются в столкновения со своими соседями. До сих пор для таких столкновений всегда было достаточно граничных споров; так обстоит дело и сейчас, так будет в дальнейшем. Босния и прежняя Югославия предвещают будущее. Эти события уже вызывают эхо в Чехословакии, в Чечне, на границе Армении и Азербайджана и в Грузии. Возможно, они вызвали эхо в других местах (Уэльс, Квебек, Каталония, Корсика), а в дальнейшем вызовут его в Африке и в Индии. Мир не собирается вмешиваться, чтобы остановить такие конфликты. Посторонние не любят смотреть такие события по телевидению, но еще меньше они любят смотреть, как умирают их собственные солдаты. Политики всего мира поняли также, что общественное внимание сохраняется очень недолго. Оно хочет, чтобы что-нибудь сделали по поводу каждой новой проблемы, но хочет этого лишь в течение короткого времени.
Если нет ни сильной внутренней идеологии, ни сильной внешней угрозы, нации раскалываются на враждебные этнические, расовые или классовые группы. Люди говорят о возрождении фашизма не потому, что где-то собираются вернуться фашистские правительства, а потому, что фашизм был крайним выражением этнического превосходства и потребности в этнической «чистке». Гитлер ненавидел Америку именно потому, что она была этническим плавильным котлом без расово чистых признаков. Почти всюду термиты этнической однородности заняты своим делом, подрывая социальные устройства.
Почему бы нам не разбиться на племенные этнические группы и не решить все вопросы, подравшись? Нынешняя мировая экономика узаконивает такие чувства. Все понимают теперь, что для успеха не надо быть большой экономической державой с большим внутренним рынком. Города-государства вроде Гонконга или Сингапура могут преуспевать. Когда-то принято было думать, что если страна расколется на меньшие куски, то это будет означать снижение уровня жизни; теперь все знают, что это неверно. Таким образом, теперь незачем сотрудничать с другими этническими группами, чтобы иметь высокий уровень жизни. Тем самым исчезает одно из прежних препятствий для этнических раздоров.]
* Huntingdon, Samuel — современный американский политолог и историк, автор концепции «столкновения цивилизаций». — Прим. перев.
Глава 13
ДЕМОКРАТИЯ ПРОТИВ РЫНКА
Демократия и капитализм имеют очень различные взгляды по поводу надлежащего распределения политической власти. Демократия верит в совершенно равное распределение политической власти по принципу «один человек — один голос», тогда как капитализм верит, что экономически приспособленные должны изгонять с рынка неприспособленных — в экономическое небытие. Смысл капиталистической эффективности состоит именно в «выживании наиболее приспособленных» и в неравенстве покупательной способности. Индивиды и фирмы становятся эффективными ради богатства. Если выразить это в самой резкой форме — капитализм вполне совместим с рабством. Такая система существовала на юге Америки в течение больше двух столетий. Но демократия с рабством несовместима.
В экономике с быстро растущим неравенством это различие взглядов по поводу надлежащего распределения власти представляет собой огромную линию разлома, который может открыться в любой момент. В демократическо-капиталистических обществах власть происходит из двух источников — богатства и политического положения. В течение прошедших двух столетий было два фактора, сделавших возможным сосуществование этих двух систем, основанных на противоположных принципах распределения власти. Во-первых, всегда возможно было превратить экономическую власть в политическую или, наоборот, политическую власть в экономическую. Как правило, люди, обладавшие одной их них, быстро приобретали и другую. Во-вторых, правительства всегда активно использовались для изменения результатов рыночного хозяйства с целью более равномерного распределения доходов по сравнению с тем, какое рынок произвел бы сам по себе. Люди, видевшие, что они проигрывают в рыночной экономике, рассматривали правительство как положительную силу, позволяющую им участвовать в дележе экономических плодов капитализма. Без этих двух реальностей, вероятно, давно уже произошло бы большое землетрясение вдоль линии разлома между принципами распределения власти, характеризующими демократию и капитализм.
Если смотреть на экономическое уравнение со стороны распределения продукции, то капитализм может превосходно приспособиться и к совершенно равному распределению покупательной способности (где у всех одинаковый доход), и к совершенно неравному распределению (где весь национальный доход принадлежит одному человеку, сверх необходимого для выживания всех остальных). В таких случаях капитализм попросту производил бы различные наборы товаров, чтобы удовлетворить разным вкусам.
