Гитлер пытался в иудаистической традиции везде поставить знак «минус» и изобрести иудаизм для немцев, то есть сбросить христианский период немецкой истории. Чем это отличается от нынешних право-левых инверсий? Такая же закомплексованность, признание поражения, отказ от величия своей религии, своего духовного пути, неэквивалентный обмен своего метафизического капитала по курсу 1:2000, идеологическая конверсия.
И все это в нынешней патриотике сочетается с бравурным декоративным милитаризмом, почему-то не проявляющим себя в реальных столкновениях в горячих точках, но постоянно лезущим в телеэфир и завоевывающим популярность на ниве мелкого хулиганства.
ЛОГОС И АНТИЛОГОС
Налицо колониальный тип отношения к Слову. Наплевательство, недобросовестность, гиперинфляция слов. Если мы пишем и множим сущности в культуре, где слово (Логос) обозначено в качестве «первоначала», то мы обязаны отвечать за слова даже в большей степени, нежели за что-либо другое. Здесь и проверяется, кто пишущий и чем он живет — сегодняшним днем или тем, что будет после него: самим собой или историей. Посягая на мертвых, этот пишущий страшно умаляет себя, или, может быть, он думает, что он не умрет? Все приходит, и все уходит, а народ пребывает, и все мы в нем и через него.
Да, это мы, сидящие в разных уютных кабинетах, отвечаем за то, чтобы те, кто стоит у станка или плавит сталь, пребывали собор-но в единстве живых и мертвых. Мы отвечаем за то, чтобы они имели место в своей истории, чтобы их ценности не были изъяты у них под шумок. Мы отвечаем за идеальные сущности. Мы отвечаем за целостность коллективной исторической рефлексии, за обеспечение синтеза этапов российской истории, за крепость духовной почвы. Не почвы кладбища, как это хотят нам внушить фашисты, и не почвы в понимании либерального индивидуалистического духовного «фермерства», а почвы как плацдарма для Великого Взлета, почва духовного Байконура.
СВЯЗАТЬ — РАЗОРВАННОЕ!
Пока нам не хватает мужества, чтобы глубоко осмыслить все периоды нашей истории в их целостности. Но давайте найдем в себе мужество хотя бы для того, чтобы признать эту задачу первостепенной и отказаться от всего содеянного, если оно идет вразрез с решением этой титанической задачи.
Антикоммунизм — в прошлом. Он пошл, бессмыслен, разрушителен. Признаем это, отвергнем то, что не ведет никуда или же ведет в никуда. То есть либерализм и фашизм. И начнем работу по осмыслению нашей истории в ее неразрывной целостности, связыванию времен.
Как только мы пойдем на это, как только плоскость громких проклятий уступит место объему нетривиальных мыслей по части парадоксального сходства при кажущихся различиях, как только стробирование, анатомирование и описание смерти будет заменено живым проникновением в живую жизнь Духа, — мы увидим целостность и единство «красных» и «белых», православия и коммунизма.
Никто не зовет назад. Необходимо признать, что были мерзости и ужасы в том, что пережито народом. Но необходимо признать и то, что народ пресуществил и преобразовал некий внешний для него идейный комплекс в неизмеримо более значимое для мира открытие, суть и смысл которого будут проясняться нам постольку, поскольку мы способны следовать завету великого Гоголя: «Отрекись от себя для себя самого, но не для России».
ПУТЬ К ПРАВДЕ
Апелляция к ненаучным категориям, к жизни духа может кому-то показаться несовместимой с жестким аналитизмом, с принципом действий, основанном на почти математическом просчитывании игровых комбинаций. Но это только кажущаяся несовместимость. «Безлюбость» науки, бесстрастность научного метода — это миф обыденного сознания. Изобретатель любит свои «железки» со страстностью, зачастую превышающей страстность поэта. Ученый любит свои элементарные частицы и никогда ничего не поймет в них без этой любви.
Квантовая механика впервые очертила пределы так называемого субъект-объектного метода. Эти пределы стали еще более ощутимыми, когда начались исследования тонких элементарных и субэлементарных структур даже на уровне физической материи. И тогда мы поняли, что метод, заявляющий о своей универсальности, всегда принимает желаемое за действительное.
Методологическая рефлексия стала одной из фундаментальных предпосылок развития науки в XXI столетии. Этого может не знать Янов, но это очевидно для Шафаревича-математика. Увы, меняя профессию, мы иногда перестаем замечать очевидное.
Ратуя за своеобразие русского мира, Шафаревич одновременно с этим использует зачастую методологию, с этим миром несовместимую. Когда нам заявляют, например, о том, что следует быть бесстрашными в поисках истины (о социализме, фашизме etc.).
Истины или правды? — Это разные понятия, и во многом они даже антагонистичны. Истина есть знание, получаемое на субъектно-объектной основе за счет изнасилования, расчленения, умертвления предмета исследований. Технология получения знания подобным способом отработана Западом. Правда — есть то, что отдает вам ДРУГОЕ за счет доверия, понимания и любви. Нет этих кодов, и система будет закрыта. Вы можете разрушить ее, но «играть на ней нельзя».
Такой системой является наша история, наш народ, наше Отечество. Что значит переосмысливать историю? Говорят еще — глубже переосмысливать. Глубже переосмысливать — это интеллектуальный, нравственный и, я бы сказал, семиотический нонсенс. Приставка «пере» означает «переворачивание». Она несовместима с глубиной. Глубина определяется другим понятием — «проникновение». А проникновение немыслимо без любви. Тем более для сфер, наделенных способностью закрываться и ускользать. А именно такой сферой является российское бытие.
Итак, чтобы проникнуть, необходимо любить. Не любишь — не исследуй. Ненавидишь — держись подальше. Как можно исследовать социалистический период истории России, ненавидя его? Как можно любить Россию, ненавидя 70 лет народной истории и отрицая за ними право на благодать?
Проникнуть в советский период можно лишь с позиций подлинной любви к советскому. Когда полюбишь, тогда проникнешь, когда проникнешь, тебе откроется… Что? Кто?
ПРАВОСЛАВИЕ И КОММУНИЗМ
Многое здесь находится вообще по ту сторону слов. А то, что описывается «вербально», требует по большей части несциентических описаний.
Русская литература XIX века открывает нам больше политических тайн, нежели умозаключения сциентически обусловленного и заданного «ненавидящего сознания». Русская литература XIX века породила и не могла не породить антибуржуазную большевистскую революцию. И слова Ленина о «зеркале» не так элементарны, как это представляется при поверхностном прочтении текста, адресованного политизированному читателю того времени.
Весь дух литературы XIX века России антибуржуазен. Весь код России — бегство от капитализма. Выдаваемая замуж невеста, бегущая из под венца, бегущая от респектабельного и благополучного жениха, — это символ России, не принявшей капитализм.
Движение большевиков в России, лишь по видимости марксистское, на деле было движением православным в своем ядре, в своих скрытых потенциях. Чтобы мог победить капитализм, должны были утвердиться неправославные формулы спасения и избрания, должна была утвердиться мысль о мире, оставленном Богом.
Начало строительства капитализма коренится в новых представлениях о соотношении трансцендентного и имманентного и о связях между ними. То есть о том, что есть Спасение. Принять такие формулы спасения, которые земную жизнь освобождают от Бого-присутствия, принять безблагодатный мир Россия не хотела и не могла. Легко говорить о безблагодатном мире в зловонных городах Запада, и трудно принять его в стране просветленных березовых рощ.
Протестантизированный Синод лицемерно ратовал за чистоту Православия, а православную традицию удерживала атеистическая якобы литература. Глубоко православными по сути своей были Чехов и Чернышевский, Белинский и Добролюбов. И сбросить их, используя идею «двух литератур», сбросить их, противопоставляя их истовости лакировку православия, принимаемую в ту эпоху зачастую с теми же целями, с какими Яковлев и Горбачев клялись когда-то в верности коммунизму… Нет уж, увольте.
У православных имманентный мир просветлен Господом, и потому работать с этим миром как с материалом нельзя. Его надо любить, а капитализм и любовь несовместимы. И потому строить капитализм в мире, пропитанном русской литературой, невозможно. Вот если бы в России победила одна из ветвей старообрядчества или если бы Петр добил бы православие до конца, тогда, может быть, мы бы и имели капиталистическую Россию. Но я сомневаюсь, что в этом случае в искаженном и обезображенном лике мы бы узнали ее.
Думается, что технологии строительства капитализма в России и сегодня нет, а есть лишь технология убийства России, прикрываемая словами о новых общественных отношениях, о «смене общественно-политического строя».
