В одном из своих самых известных и влиятельных сочинений Фридман изложил ключевой тактический постулат капитализма, который я воспринимаю как «шоковую доктрину». Он отмечал, что «только кризис - реальный или мнимый - приводит к настоящим переменам». Когда происходит такой кризис, те действия, которые следует предпринять, зависят от тех возможностей, которые в связи с ним возникают. Некоторые люди в ожидании крупных катастроф запасают консервы и питьевую воду; «фридмановцы» же запасают впрок идеи. Этот профессор из Чикагского университета был уверен в том, что когда наступит кризис, необходимо действовать очень быстро, чтобы добиться скорых и необратимых перемен до того, как потрясенное кризисом общество вернется назад - к «тирании существующего положения вещей». Эта идея Фридмана, чем-то напоминающая рекомендации Макиавелли о том, что «ущерб» надо наносить «неожиданно и сразу», стала одним из самых долговечных его заветов.
Впервые Фридман научился тому, как следует использовать шок или кризис, в середине 70-х, когда он работал советником у диктатора Аугусто Пиночета. После жестокого переворота Пиночета чилийцы находились в состоянии шока, а страна переживала последствия гиперинфляции. Фридман посоветовал генералу в темпе кавалерийской атаки провести перемены в экономике - снизить налоги, освободить торговлю, приватизировать сферу услуг, урезать расходы на социальные нужды и ослабить государственное вмешательство в экономику.
Эта была самая радикальная капиталистическая модернизация за всю историю. Ее назвали революцией «чикагской школы», поскольку многих экономистов Пиночета в Чикаго обучал Фридман. Фридман же изобрел термин для такой болезненной тактики - «шоковая терапия». Впоследствии, когда какое-нибудь государство приступало к реализации масштабных рыночных программ, этот метод «шоковой терапии» становился излюбленной тактикой.
Я начала изучать вопрос зависимости свободного рынка от силы шока четыре года тому назад, в первые месяцы оккупации Ирака. Я сообщала из Багдада о провальных попытках Вашингтона следовать тактике «шока и трепета» путем внедрения этой самой шоковой терапии: массовой приватизации, полностью свободной торговли, 15-процентного фиксированного налога и радикального уменьшения государственного аппарата. Затем я побывала в Шри-Ланке - несколько месяцев спустя после разрушительного цунами 2004 года. Там я стала свидетельницей новой версии того же самого старого маневра. Иностранные инвесторы и международные кредиторы, воспользовавшись атмосферой всеобщей паники, объединились и отдали все прекрасное побережье этой страны в руки частных предпринимателей. А те быстро построили большие курорты, лишив сотни тысяч рыбаков возможности восстановить свои деревни. К тому времени, когда ураган «Катрина» нанес свой удар по Новому Орлеану, было уже ясно, что это - наиболее предпочтительный метод достижения корпоративных целей: использовать момент коллективной беды для реализации радикальных социальных и экономических схем.
Большинство выживших после катастрофы людей хочет начинать отнюдь не с чистого листа. Они хотят спасти то, что можно, а также отремонтировать то, что не было разрушено. «Когда я восстанавливаю город, я чувствую, что восстанавливаю саму себя», - сказала жительница девятого городского округа Кассандра Эндрюс (Cassandra Andrews), убирая мусор после урагана. Но «капиталисты катастроф» не заинтересованы в ремонте того, что существовало раньше. В Ираке, Шри-Ланке и Новом Орлеане тот процесс, который лукаво называли «реконструкцией», начинался одинаково: сначала его инициаторы доделывали то, что не смогла сделать первоначальная катастрофа - они уничтожали остатки общественной сферы.
Когда я начинала изучение вопроса о взаимосвязи между сверхприбылью и масштабными катастрофами, я думала, что стала свидетелем основополагающих изменений, когда тенденция «освобождения» рынка победно шествует по планете. Являясь участницей движения против разбухания власти корпораций, которое выступило с глобальным дебютом в Сиэтле в 1999 году, я привыкла к тому, что политика в интересах бизнеса проводится довольно жесткими методами, в том числе, с выкручиванием рук на саммитах ВТО и с навязыванием особых условий предоставления займов со стороны Международного валютного фонда.
Когда я начала копать глубже, пытаясь познакомиться с историей продвижения этой рыночной модели по миру, то обнаружила, что идея использования кризиса и несчастий являлась локомотивом фридмановского движения с самого начала. Этой радикальной форме капитализма для продвижения вперед всегда были нужны беды и несчастья. Произошедшее в Ираке и Новом Орлеане не было изобретением 11 сентября. Наоборот, эти смелые эксперименты по эксплуатации кризисов стали кульминационным моментом трех десятилетий строгого следования шоковой доктрине.
Наблюдая через очки этой доктрины, понимаешь, что последние 35 лет выглядят совсем по-другому. Некоторые из самых позорных нарушений прав человека этой эпохи, которые все считали садистскими действиями, проводимыми антидемократическими режимами, на самом деле совершались с тем, чтобы запугать общественность и подготовить почву для радикальных рыночных «реформ». Шок от расправы на площади Тяньаньмэнь в Китае в 1989 году и аресты десятков тысяч людей позволили коммунистической партии превратить значительную часть страны в активно развивающуюся зону экспортной торговли, укомплектованную рабочими, которые были слишком напуганы, чтобы отстаивать собственные права. Война на Фолклендах в 1982 году сослужила такую же службу Маргарет Тэтчер: тот беспорядок, который возник после войны, позволил ей подавить выступления бастующих рабочих и начать первую в истории западной демократии исступленную кампанию приватизации.
Главная идея заключается здесь в следующем. Чтобы безо всяких ограничений применить шоковую терапию в экономике, всегда нужна какая-то дополнительная коллективная травма. Экономическую модель Фридмана можно частично применить в условиях демократии - лучшим примером тому служит «рейганомика». Но чтобы претворить эту модель на практике в полном объеме, нужна обстановка авторитарного либо частично авторитарного правления.
До недавнего времени в США таких условий не существовало. Но 11 сентября 2001 года произошло следующее: та идеология, которая была разработана в американских вузах и закреплена американскими институтами власти, наконец получила шанс развернуться у себя дома. Администрация Буша, битком набитая приверженцами Фридмана, включая его близкого друга Дональда Рамсфелда (Donald Rumsfeld), воспользовалась возникшим страхом, чтобы начать «войну с террором» и сделать так, чтобы это предприятие было полностью коммерческим и нацеленным на получение прибыли. Возникла целая отрасль, вдохнувшая новую жизнь в начавшую спотыкаться экономику США. Самое лучшее название для такого явления - «комплекс капитализма катастроф». Это глобальная война, которую на всех уровнях ведут частные компании, получающие за свое участие в ней бюджетные деньги. Они на вечные времена получили мандат на защиту родины и на уничтожение «зла» за ее пределами.
Всего за несколько лет этот комплекс расширил зону своего рыночного воздействия. Теперь его действия не ограничиваются только борьбой с терроризмом. Они распространяются на международное миротворчество, на поддержание общественного порядка в городах, на противодействие участившимся природным катастрофам. Конечная цель расположенных в центре данного комплекса корпораций заключается в переносе коммерческой и приносящей прибыль модели государственной власти, которая оперативно действует в чрезвычайных обстоятельствах, в сферу обычного и повседневного функционирования государства. По сути дела, это попытка приватизации государства.
По своим масштабам «комплекс капитализма катастроф» не уступает «развивающемуся рынку» и буму информационных технологий 90-х годов. В нем доминируют американские компании, однако комплекс этот носит глобальный характер, поскольку британские фирмы делятся своим опытом в области скрытого наблюдения в интересах обеспечения безопасности, а израильские фирмы привносят свой опыт в деле строительства заборов и стен в стиле «hi-tech». В сочетании с огромными доходами страховой индустрии и сверхприбылями нефтяной отрасли экономика катастроф вполне могла оказаться той силой, которая спасла мировой рынок от полномасштабного спада, грозившего миру накануне 11 сентября.
В водовороте хвалебных слов, написанных в честь и во славу Милтона Фридмана, та роль, которую в продвижении его мировоззрения играют шоки и кризисы, упоминается лишь вскользь. Вместо этого кончина экономиста в ноябре 2006 года стала лишним поводом, чтобы еще раз повторить официальную версию того, как его собственный брэнд радикального капитализма стал государственной догмой почти во всех уголках планеты. Эта история превратилась в чудесную сказку, полностью очищенную от того насилия, которое тесно связано с крестовыми походами под знаменами Фридмана.
