Оптимизм, которым было проникнуто советское мировоззрение, затруднил понимание причин и глубины того кризиса Запада, из которого вызрела фашистская революция. Л.Люкс пишет по этому поводу: «Коммунисты не поняли европейского пессимизма, они считали его явлением, присущим одной лишь буржуазии… Теоретики Коминтерна закрывали глаза на то, что европейский пролетариат был охвачен пессимизмом почти в такой же мере, как и все другие слои общества. Ошибочная оценка европейского пессимизма большевистской идеологией коренилась как в марксистской, так и в национально-русской традиции».
Опыт фашизма показал ограниченность тех теорий общества, в которых не учитывалась уязвимость надстройки, общественного сознания. Крупнейший психолог нашего века Юнг, наблюдая за пациентами-немцами, написал уже в 1918 г., задолго до фашизма: “Христианский взгляд на мир утрачивает свой авторитет, и поэтому возрастает опасность того, что “белокурая бестия”, мечущаяся ныне в своей подземной темнице, сможет внезапно вырваться на поверхность с самыми разрушительными последствиями”.
Потом он внимательно следил за фашизмом и все же в 1946 г. в эпилоге к своим работам об этом массовом психозе (“немецкой психопатии”) признал: “Германия поставила перед миром огромную и страшную проблему”. Он прекрасно знал все “разумные” экономические, политические и пр. объяснения фашизма, но видел, что дело не в реальных “объективных причинах”. Загадочным явлением был именно массовый, захвативший большинство немцев психоз, при котором целая разумная и культурная нация, упрятав в концлагеря несогласных, соединилась в проекте, который вел к краху.
Иррациональные установки владели умами интеллигенции и рабочих во время «бархатных» революций в странах Восточной Европы. Они ломали структуры надежно развивавшегося общества и расчищали дорогу капитализму, вовсе того не желая. Польские социологи пишут об этом явлении: «Противостояние имело неотрадиционалистский, ценностно-символический характер („мы и они“), овеяно ореолом героико-романтическим – религиозным и патриотическим. „Нематериалистическим“ был сам феномен „Солидарности“, появившийся и исчезнувший… Он активизировал массы, придав политический смысл чисто моральным категориям, близким и понятным „простому“ человеку – таким, как „борьба добра со злом“… Широко известно изречение А.Михника: „Мы отлично знаем, чего не хотим, но чего мы хотим, никто из нас точно не знает“.
Подобный слом произошел в СССР в конце 80-х годов. Поведение огромных масс населения нашей страны стало на время обусловлено не разумным расчетом, не “объективными интересами”, а именно всплеском коллективного бессознательного. Это поведение казалось той части народа, которая психозом не была захвачена, непонятным и необъяснимым. В некоторых частях сломанного СССР раскачанное идеологами коллективное бессознательное привело к крайним последствиям. Возьмите Армению начала 90-х годов. Нет смысла искать разумных расчетов в ее войне с Азербайджаном – шансов на успех в такой изнурительной войне почти не было. Это – массовый психоз, вызванный политиками для свержения советского строя и разрушения СССР.
«Процесс начавшихся на постсоветском пространстве народно-демократических революций обрел облик, характерный для неустойчивых эмоционально-психологических состояний. Вчера по отношению к властям – высочайший рейтинг политического доверия и симпатии, завтра – катастрофический провал, антагонизм, приводящий вчерашних кумиров практически к свержению. Так случилось с Шеварднадзе, Кучмой, Акаевым»18.
Перестройка и начальная фаза рыночной реформы в СССР – чистый случай революции регресса, и его совершенно не могло предсказать советское обществоведение исходя из теорий революции Маркса и Ленина. Кто в 90-е годы поддержал Ельцина, если не считать ничтожную кучку “новых русских” с их разумным, даже циничным расчетом, и сбитую с толку либеральную интеллигенцию? Поддержали именно те, в ком взыграло обузданное советским строем антицивилизационное коллективное бессознательное. Эти внеклассовые массы людей, освобожденные от рациональности заводов и КБ, правильно поняли клич Ельцина “я дал вам свободу!” В самом понятии рынок их слух ласкал эпитет: стихийный регулятор. А понятие плана отталкивало неизбежной дисциплиной. И к этим людям, как запорожцы босым, но пьяным и веселым, КПРФ взывала: выберите нас, мы восстановим производство и вернем вас к станку и за парты.
Когда такая революция регресса происходит с половиной народа и он начинает “жечь костры и в церковь гнать табун”, то это – национальная катастрофа. Это вовсе не возврат к досоветской российской цивилизации («контрреволюция через 70 лет»), а «революция гунна», имеющая цивилизационное измерение. В РФ оно выражается в демонтаже главных структур современной цивилизации – промышленности, науки, образования, больших технических систем (типа Единой энергетической системы).
Революция может иметь причиной глубокий конфликт в отношении всех фундаментальных принципов жизнеустройства, всех структур цивилизации, а вовсе не только в отношении способа распределения произведенного продукта («прибавочной стоимости»). Например, многие немецкие мыслители первой половины ХХ в. считали, что та революция в Германии, которая возникла в результате Первой мировой войны, имела в своем основании отношение к государству. О.Шпенглер приводит слова видного консерватора И.Пленге о том, что это была «революция собирания и организации всех государственных сил ХХ века против революции разрушительного освобождения в ХVIII веке». О.Шпенглер поясняет: «Центральной мыслью Пленге было то, что война привела к истинной революции, причем революции социалистической. „Социализм есть организация“, он предполагает плановое хозяйство и дисциплину, он кладет конец эпохе индивидуализма»19.
Понятно, что такая революция совершенно противоречит теории Маркса, ибо для марксизма государство – лишь паразитический нарост на обществе. О.Шпенглер отмечает: «Маркс и в этом отношении превратился в англичанина: государство не входит в его мышление. Он мыслит при помощи образа society – безгосударственно»20.
Главным предметом данной книги является специфический тип революций, который иногда обозначается словом «цветные», а чаще словом «оранжевые» – по названию самой крупной из них, которая произошла на Украине в конце 2004-начале 2005 г. Две другие сходные революции имели место в 2000 г. в Югославии и в 2003 г. в Грузии. Описание и анализ «оранжевых» революций предваряет краткий очерк их предшественниц, особенно «бархатных» революций 80-х годов в восточноевропейских социалистических странах.
«Оранжевые» революции – это революции, не просто приводящие к смене властной верхушки государства и его геополитической ориентации, а и принципиально меняющие основание легитимности всей государственности страны. Более того, меняется даже местонахождение источника легитимности, он перемещается с территории данного государства в метрополию, в ядро мировой системы капитализма. Такое глубокое изменение государственности имеет цивилизационное измерение.
Наблюдатели, следующие представлениям о революциях, принятым в историческом материализме (революция как смена формации), отрицают за «бархатными» и «оранжевыми» операциями по смене власти статус революций. Российские политологи О. Маслов, А. Прудник так пишут об «оранжевой» революции в Грузии и на Украине: «События 1991 года не могут быть названы бархатной революцией по той простой причине, что в стране произошла смена общественно-экономической формации. Но зададимся простым вопросом: произошла ли смена общественно-экономической формации на Украине, в Грузии и в Киргизии? Безусловно, нет. Это и позволяет говорить о том, что необходимо отделить классическое понятие революции, исторически сложившееся в массовом сознании граждан России, от понятия бархатной революции, которая, по сути дела, революцией не является.
Объективный анализ событий на Украине, Грузии и Киргизии позволяет утверждать, что данные бархатные революции – это форма смены элит на постсоветском пространстве. Не более того… Будущая оранжевая революция в Москве – это не более чем смена элит. Причем значительная часть нынешней федеральной властной элиты в состоянии реально сохранить свои позиции во власти. Так стоит ли из-за этого проливать кровь тех молодых ребят, которые в скором времени будут приезжать в Москву из сотен российских больших и малых городов?..
Более того, будущая оранжевая революция призвана аккумулировать в себе значительную часть негативной энергии общества, и это позволит сформировать новый спектр позитивных общественных ожиданий. Таким образом, оранжевая революция в состоянии отодвинуть на вполне определенное время новую классическую российскую революцию. Если за победой оранжевой революции не последует реальная трансформация политической и экономической системы общества, ведущая к позитивным изменениям в жизни граждан страны, то новая классическая революция не заставит себя ждать. В XXI веке тоже будет свой «1917 год»21.
