Ознакомительная версия.
Вы можете сказать, что и собака тоже воспринимает. Человек отличается от собаки тем, что в нем восприятие обособлено и отчуждено, как некая самодовлеющая стихия, потому что в любом живом существе, кроме человека, восприятие резко, конкретно, остро функционально. В каждый конкретный момент оно совпадает с единицей восприятия. Появляется у собаки хозяин — он полностью заполняет ее восприятие. Появляется угроза — она полностью заполняет восприятие. Человек же в каждый данный момент чувствует, что как бы ни нахлынула на его органы чувств, на его опыт, на его эмоциональную способность внешняя волна мира, стихия «не-я», среда — восприятие все равно больше, оно не заполняется этим. Не он сам, человек, но его восприятие больше всего встречного. Этот младенец чувствует только чистую глобальность восприятия, и поэтому он ощущает вневременье, то, что расшифровывается как счастье, пребывание вместе со временем.
И вот этот младенец падает. Упал и разорвал себе кожу на коленке и дико завыл. Произошло резкое раздвоение его внутреннего состояния… Образовалась некая двойственность. Вдруг оказывается, что у этого огромного незамутненного восприятия есть носитель. Оказывается, есть восприятие, а есть воспринимающий. И воспринимающий очень хрупок, исчезающе мал. Вот первая травма райского состояния. Оказывается, восприятие ничем не замутнено, бездонно и является как огромное зеркало, которое никак нельзя заполнить даже небом с его облаками, но это зеркало можно уронить, и оно разобьется. Восприятие не разобьется, а воспринимающий разобьется. Возникает первая двойственность. Человек обнаруживает, что в нем есть два начала: смертное, хрупкое, исчезающее — это он сам как некий физический предмет, как опора второго начала, и это самое второе начало, функция, которая бессмертна, которая не зависит от превратностей. Каждый из нас, будучи человеком, уже автоматически является носителем этих данностей. Человек не может представить себе, чтобы восприятия не было. Это заложено в самые недра его психобиосущества. Оказывается, что есть это чистое восприятие, которого не может не быть, эта перманентная фонтанирующая встреча, бесконечная встреча «я» и «не-я». И есть та конкретная индивидуальная опора — конкретный Петя, Вася, — которая может быть исключена из осуществления этой функции. Восприятие останется, Пети не будет.
Забегая далеко вперед, я должен сказать, что энергия чистого восприятия тесно связана с этой двойственностью. И, пытаясь ответить на вопрос, почему эта вопросительность есть специфика человеческого существа и почему ее нет в любом другом живом существе, я могу сказать, что эта черная дыра восприятия, которая является источником райского самоощущения, но также травмы и беспокойства, принадлежит человеку как служебному существу, как инструменту. Человек не самодостаточен, он существует как механизм Провидения, Провидение использует человека для каких-то своих целей. Человек — это гносеологическое ружье, оно заряжено некой давящей его способностью, которая не соответствует его задачам и целям как самостоятельной и самозаконной системы. Любое живое существо, гораздо меньшее, чем человек по параметрам своих проявлений, возможностей, автономно. Заяц автономен. Заяц существует только как некий живой механизм для самого себя. Если в человеке нарушается вопросительность, если нарушается давление этой внутренней черной дыры, в нем иссякает воля к жизни, он либо начинает совершать неадекватные, асоциальные действия, либо кончает с собой. В любом случае, он начинает идти вразнос, срабатывает механизм автодеструкции. Животное сходит с ума только в исключительных случаях, когда среда начинает его мучить и терзать до такой степени, что у него нарушаются функциональные параметры узкого замкнутого восприятия.
Это нехарактерно для животного. Для человека это настолько характерно, что существуют целые психиатрические школы, которые рассматривают человека как сумасшедшего в принципе и просто различают клиническую и социальную стадию этого сумасшествия. Что хотят сказать эти психиатры? Что человек существует не ради себя. Сказать, что человек сумасшедший — это попросту сказать, что человек активно испытывает свою предназначенность для чего-то, что не есть он сам, его непосредственная жизнь, его непосредственные задачи. Вульгарно говоря, когда человек считает себя, например, Наполеоном или кем-то другим, кем он на самом деле не является, он тем самым в грубой инфантильной форме декларирует, что он есть механизм Провидения. Когда он говорит, что «я — это не я, а кто-то другой», он тем самым хочет сказать, что он существует как механизм в чьих-то неведомых страшных руках. И это, оказывается, связано с тем, что восприятие человека ощущает самое себя.
Бесконечность — последний объект восприятия. — Созерцательные истоки экстаза. — Сыны неба — каста созерцающих
Итак, что же воспринимает человек? Что является предметом этой перцепции? Что-то же соответствует восприятию по ту сторону стены. Человек хочет — это его интеллектуальная воля, — чтобы его неограниченной способности воспринимать, этому необъятному зеркалу, соответствовало что-то не менее достойное, что-то настолько грандиозное, чтобы ради него стоило это зеркало раскрывать и разворачивать, как своеобразный ковер, стоило бы открывать эту воронку, эту кастрюлю восприятия. Т. е. нечто должно быть достойно этой огромной фонтанирующей бесконечной встречи «я» и «не-я». Что это за воспринимаемое «не-я»? Забегая вперед, скажем, что это воспринимаемое является бездонным, последней реальностью. Человек хочет последней реальности. Даже ребенок, бегая по лугу, бессознательно понимает, что это не последняя реальность. Даже в этом детском раю пчел и мотыльков существует тайное шипение змей в травах, которое он не слышит явным слухом, но оно есть. Это понимание ведет к отсеиванию внешних планов, к жажде последнего. Многие останавливаются на уровне расширенной рутины внешнего мира. Это не значит, что они ограничиваются темой работы, социума, семьи и т. д. Нет, они могут быть космистами, они могут говорить о неисчерпаемом многообразии материи. Вот то последнее, говорят они, неисчерпаемое многообразие, поток становления, который полностью заполняет зеркало нашего восприятия, может быть, даже и превосходит его.
Я хочу в этой связи, опять забегая вперед, сказать, что нет позиций, автоматически и абсолютно чуждых со всех сторон Традиции, потому что любая интеллектуальная позиция так или иначе спровоцирована, предопределена тайной логикой, которая внутри Традиции содержится. Вы не можете сказать ни «a», ни «b», ни «c», ни «кукареку» без того, чтобы это не было фонетикой. Вы можете говорить либо стихами, либо прозой, а потом узнать, что вы говорили прозой или стихами. Оказывается, и «проза», и «стихи» — это литературные термины. Оказывается, что все, что вы говорите — это в некотором смысле устная литература. Т. е. даже когда человек несет очевидную глупость, если эта очевидная глупость спровоцирована интеллектуальным импульсом, она логически предопределена тайным раскладом векторов внутри самой Традиции. Но это уже позднейшая тема. Итак, человек хочет знать, что же соответствует его восприятию, которое является его первичной данностью. Он понимает, что он на самом деле, как свечка, поддерживает пламя огня, он поддерживает функцию перцепции. Он перцептивное существо, чистый механизм перцепции.
И вот, когда он приходит к этому последнему, то для него наступает экстатический момент, когда последнее в его восприятии являет неожиданно для него одно с самим восприятием. А восприятие тем самым — одно с воспринимающим. Эта брешь между восприятием, которое бессмертно, и воспринимающим, который смертен, внезапно заполняется.
Представьте себе, что то последнее, что вы воспринимаете как некую правду, некое соответствие вашему восприятию — это небо без звезд… Это небо, у которого нет земли, нет облаков, но вместе с тем это — не черная пустота, которая бывает, когда закрываешь глаза и просто редуцируешь зрительную способность, а это — действительно чистое восприятие, которое заполнено на том конце, на противоположном полюсе, небом без звезд. И в этот момент вас заполняет экстаз ощущения, что ваше восприятие есть не что иное, как то же самое небо без звезд, просто внутри вас самих, и вы сами есть подножие этого неба без звезд. Три члена этого уравнения оказываются одним и тем же. И тогда внезапно вы понимаете, что это небо без звезд — ваш отец, что ваше восприятие, бесконечная перцепция, которая встретилась с тем, что ее достойно — это всепронизывающий дух, и что вы, смертные вчера, но внезапно в этом экстазе соединения ставшие бессмертным и тождественным восприятию и воспринимаемому — сын этого неба без звезд. В этой троичности, максимально доведенной до конца перцепции, содержится вся первичная тайна жречества, тайна той гносеологии, на которой построена великая метафизика примордиальной Традиции жрецов. Я не хочу сказать, что они имеют в виду в качестве последнего небо без звезд, я предупреждаю, что это инфантильный образ последнего. Конечно же, жрецы подразумевают под последним не небо без звезд, а то, что они определяют апофатически, то, от определения чего они уходят, то, что является предметом ведических гимнов. Представим себя детьми, пытающимися философски или метафизически определить свой статус в абсолютно непознаваемой вселенной. Тогда мы сможем предположить, что последнее — это небо без звезд, в которое нет прохода. И вот внезапно мы обнаруживаем, что есть триада перцепции, являющаяся моделью всех последних ответов, которые эта жреческая каста через незапамятные тысячелетия несла и несет человечеству.
Ознакомительная версия.
