Ознакомительная версия.
Революционная толпа атакует Тюильри Жан Дюплесси-Берто. «Взятие Тюильрийского дворца»
Так вот, 20 июня, встретив разъярённую толпу, направлявшуюся к королевскому дворцу, он предложил Бурьену: «Пойдём за этими канальями». Увидев в открытом окне дворца Людовика XVI в красном фригийском колпаке, Наполеон брезгливо поморщился: «Какой трус! Как можно было впустить этих каналий! Надо было смести пушками пятьсот-шестьсот человек – остальные разбежались бы!» Что это, очередное разочарование, на этот раз в короле? Отнюдь. Королём он никогда и не был очарован. Просто брошенная в раздражении фраза? Может быть, тогда Бурьен так и воспринял его слова. Но мы-то знаем, что было дальше… Пока он только произнёс собственный приговор бунтующей толпе. Расстояние от слов до вполне реальной тёплой человеческой крови будет совсем коротким…
В день штурма Тюильри и свержения несчастного, не сумевшего держаться достойно Людовика Наполеон снова наблюдает. И снова рядом с ним Бурьен. Это он рассказал о том, что будущий император, вознесённый к вершине власти революцией, с презрением назвал повстанцев сбродом и «самой гнусной чернью», а короля обозвал непечатным словом, которое Бурьен не осмелился повторить. Я, понятно, этого слова не знаю, могу только догадываться, но всё равно не решилась бы его написать.
Кстати, раз я уже начала рассказывать о дворце Тюильри, вот любопытный факт, связанный с этим дворцом. Его построили в XVI веке для Екатерины Медичи. Почти триста лет он оставался одним из любимых дворцов французских королей. Был одно время и главной резиденцией Наполеона. Сгорел дворец в 1871 году, когда отрёкся от престола побеждённый немцами Наполеон III. Будто не смог пережить гибели французской монархии… Мистика?
Пока (в то время, о котором рассказал Бурьен) Наполеона не слишком заботит будущее Франции. Все его мысли, чувства, мечты принадлежат Корсике. Он ещё дважды пытается что-то предпринять для освобождения своей обожаемой родины, но не получает поддержки земляков. Все попытки кончаются тем, что его объявляют врагом Корсики, обрекая «на вечное проклятие и позор», и он вынужден сначала прятаться в лесах, а потом бежать с острова. Приходится увезти с собой и всю семью – родным Наполеона открыто угрожают.
Об этом я уже писала в главе «Летиция Буонапарте, урождённая Ромалино. Мать». Франция встретила беженцев решительными переменами: к власти пришли радикалы-якобинцы во главе с Максимилианом Робеспьером, человеком, убеждённым в том, что все люди по природе своей добры и высокоморальны, но если они не разделяют идеалов республики, то… Как следует поступать с этими неразделяющими, кратко и точно сформулировал младший коллега Робеспьера по Комитету общественного спасения (так назвали новый высший орган управления страной) Луи-Антуан Сен-Жюст: «Сущность республики состоит в том, что она полностью уничтожает всё, что противостоит ей».
Новая власть ввела во Франции и новый календарь. Наверное, все, кто учился в школе, помнят эти даты: 9 термидора II года республики, 18 брюмера VIII года республики. Но для большинства они звучат как какой-то таинственный код, и мало кто может с лёгкостью перевести их в общедоступную систему летосчисления. Мало кто знает и о том, что автором революционного календаря был человек, многие годы проживший в России, более того, принятый в лучших домах Петербурга и даже в Зимнем дворце. Сама Екатерина Великая ему благоволила. Звали этого человека Шарль Жильбер Ромм. Был он воспитателем Павла Строганова, сына екатерининского вельможи графа Александра Сергеевича Строганова. И одновременно – пламенным революционером. Воспитанник его боготворил. Оказавшись в Париже в самый разгар революции, Павел Александрович принял в событиях самое горячее участие, даже вступил в Якобинский клуб, правда, не под своим именем, а под именем гражданина Очера (псевдонимом юный поборник всеобщего равенства выбрал название одного из многочисленных уральских приисков Строгановых, едва ли не самых богатых людей в России). Более того, ходили слухи, правда, документами не подтверждённые, что именно на деньги русского аристократа было куплено оружие, которым вооружили толпу, взявшую Бастилию. Впрочем, это совсем другая история. А нам сейчас важно то, что Павел Александрович Строганов станет близким другом Александра Павловича, так что без его влияния, а значит, и без влияния неистового Ромма становление личности будущего российского императора не обошлось. Так вот, делая в Конвенте доклад о новом летосчислении, Ромм воскликнул: «…над французской нацией впервые запылал факел, который должен когда-нибудь озарить весь мир».
Члены Конвента приветствовали Ромма стоя. Верили: его пророчество сбудется. Не может не сбыться… Капитан Буонапарте тоже верил.
В те самые дни, когда в Конвенте не смолкали пламенные речи, когда многим во Франции казалось, что со сменой календаря меняются сами основы жизнеустройства, что наступает – нет, уже наступила! – эпоха великой, долгожданной справедливости и всеобщего братства, в далёком Петербурге тоже праздновали. Две недели столица Российской империи торжествовала по поводу женитьбы любимого внука великой императрицы, будущего самодержца.
К тому моменту, когда внуку исполнилось четырнадцать лет, Екатерина II окончательно убедилась: Павел не станет продолжателем дела её жизни. Он – другой. Чужой. Взойдя на трон, уничтожит все, что она с таким трудом создавала. Так уже было, когда Елизавету Петровну, пусть ненадолго, сменил Пётр III. Всего за полгода царствования он сумел уничтожить многое, чем дорожила Елизавета. Павел умнее, энергичнее, потому и разрушить сумеет больше.
Что же, смириться с неизбежным? Этого Екатерина не могла – просто не умела. Она решила действовать: передать власть любимому внуку, которого называла «отрадой нашего сердца». «Сколько в нём чистоты и вместе с тем глубины! Как последователен он в исполнении правил и сколь беспримерно его желание во всем поступать хорошо!.. Когда он танцует или сидит на лошади, то… напоминает Аполлона Бельведерского… Он столь же величественен, а это немало для четырнадцатилетнего юноши».
По неписаным законам неженатый человек не может быть монархом. Мальчика придётся женить – тогда окружающие начнут воспринимать его как взрослого, самостоятельного мужчину, главу собственной семьи. Она прекрасно понимала: женить Сашеньку рановато. Но интересы державы требуют… И она – решила! Одна. Никого не спросив. И вполне откровенно написала Гримму: «Соломон сказал: “Всему своё время”. Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его со всеми царями, и будут при том такие торжества и всевозможные народные празднества. Всё будет блестяще, величественно, великолепно. О, как он сам будет счастлив и как с ним будут счастливы!»
Она выбрала для наследника невесту, выросшую пусть в маленькой, но прекрасной и свободной (по меркам XVIII века) стране, Баденском княжестве, в любящей, просвещённой семье. Верила: именно такая царица будет хороша для России. И всё-таки сомневалась. Как всегда, делилась сомнениями с Гриммом: «Вы, конечно, знаете, что у нас не женят так рано, и это сделано про запас для будущего… Наш же малый об этом не помышляет, обретаясь в невинности сердечной; а я поступаю с ним по-дьявольски, потому что ввожу его во искушение».
Она и вправду поступила по-дьявольски: понимая, что внук «обретается в невинности» не только сердечной, но и телесной, что не готов стать мужем, прислала к нему весьма искушенную придворную даму, которая должна была научить юношу премудростям любви. Ходили слухи, что с задачей та справилась блестяще. Неудивительно, что стеснительная, робкая девочка-жена не вызывала у получившего урок мальчика-мужа мужских чувств. Не исключено, что именно это стало первопричиной непонимания, обид, а потом и измен.
Родители жениха на бесконечных праздниках по поводу помолвки не бывают: то ли не званы, то ли так выражают протест против поспешных действий государыни. И придворные делают вывод: Павла Петровича можно списать со счетов. О намерении императрицы сделать наследником старшего внука предполагают все, многие – знают наверняка.
А вот Елизавета Алексеевна о своей перспективе преградить свекрови дорогу к трону даже не подозревает. Она выросла в семье, где невозможно было соперничество между родителями и детьми. Только любовь. Она не знала, что такое лицемерие. Улыбка на приветливом, доброжелательном лице свекрови кажется такой искренней. Маленькой Луизе придётся многое пережить, чтобы понять, где лицо, а где маска… Но пока жизнь ей улыбалась (во всяком случае, ей так казалось). Ею восхищались. Не только мужчины. Графиня Шуазель-Гуфье, дама, славившаяся язычком весьма острым, писала: «Полный ума и чувства взгляд, грустная улыбка и кроткий звук голоса проникали прямо в душу; что-то ангельское проглядывало во всем её существе и говорило, что она была создана не для этого мира, а вся принадлежала небу».
Ознакомительная версия.
