человеческое и индивидуальное в рабочем. Но самое большое преступление разделения труда состоит в том, что оно в рамках процесса борьбы с природой как бы устанавливает над человеком господство оной, а не наоборот. У более современного автора, ревизиониста Маркса Георга Лукача мы видим развитие этой идеи следующим образом:
«…абстрактный, одинаковый, сравнимый труд, измеряемый с все большей точностью общественно необходимым рабочим временем, труд в рамках капиталистического разделения труда возникает одновременно как продукт и как предпосылка капиталистического производства только в процессе его развития, то есть только в ходе этого развития становится общественной категорией, которая решающим образом влияет на форму предметности как объектов, так и субъектов возникающего этим путем общества, на его отношение к природе, возможные в нем отношения между людьми. Но если проследить тот путь, которым идет развитие трудового процесса от ремесла через кооперацию, мануфактуру к машинной индустрии, то становятся очевидными постоянно усугубляющаяся рационализация, все большее исключение качественных, человеческо-индивидуальных свойств рабочего. С одной стороны, это происходит вследствие того, что трудовой процесс во все большей мере разлагается на абстрактно рациональные частичные операции, а в результате разрывается связь рабочего с продуктом как единым целым, и его труд сводится к механически повторяющейся специальной функции. С другой – вследствие того, что из-за такой рационализации общественно необходимое рабочее время, основа рациональной калькуляции, сперва выступает в качестве эмпирически взятого среднего рабочего времени, а затем, под воздействием все большей механизации и рационализации трудового процесса, – в качестве объективно рассчитываемой трудовой нагрузки, противостоящей рабочему в своей готовой и законченной объективности. Вместе с современным, “психологическим” расчленением трудового процесса (система Тейлора) эта рациональная механизация проникает даже в “душу” рабочего: сами его психологические свойства отделяются от его цельной личности, объективируются по отношению к нему, чтобы их можно было ввести в рациональные специальные системы и подвергнуть калькуляции» [194, с. 183–184].
Не будем здесь вдаваться в рассуждения, насколько это неверное представление, главное пока отметить, что для социализма подобное отношение к разделению труда характерно. Даже у утопистов, хотя они жили до широкого распространения машинного производства, интуитивная тяга к максимально возможной универсальности каждого человека, как спасения от объективизирующего влияния разделения труда, присутствует в их утопических проектах (мы это еще увидим далее). У Николая Бухарина в утопическом сочинении «Азбука коммунизма», написанного в 1919 г., данная «склонность» вполне сохранена: «Ничего подобного нет в коммунистическом обществе. Тут люди все получат разностороннее образование и будут знакомы с разными производствами: сегодня я управляю, подсчитывая, сколько нужно произвести на следующий месяц валяных сапог или французских булок; завтра я работаю на мыловаренном заводе, через неделю, может быть, – на общественных парниках, а еще через три дня – на электрической станции. Это будет возможно, когда все члены общества будут получать надлежащее образование» [43, с. 54].
Сложно себе представить, каким образом социалисты собирались достигнуть такого уровня когнитивного развития человека, чтобы он смог за свою жизнь освоить такое множество профессий в условиях все более усложняющегося в технологическом смысле производства и роста количества информации как таковой.
Из столь фундаментального непринятия разделения труда происходит и непринятие наемного труда как особенной формы современного рабства. Широкое использование наемного труда для создания товаров считается неотъемлемым признаком капиталистических социально-экономических отношений. При этом чем дальше по мере развития капитализма – тем больше людей превращается в «наемных рабов». Капиталист, как писал Маркс, нанимая рабочего, оплачивает только его рабочее время, но не рабочую силу. Поскольку рабочая сила создает новую стоимость, которая якобы никак рабочему не оплачивается, социализм предполагает, что в этом заключается суть эксплуатации, т. е. присвоения прибавочной стоимости капиталистом. В этом же суть наемного труда.
Хотя социализм не предполагает возврата к докапиталистическому способу производства, где лидировали крестьяне и ремесленники со своими средствами производства. Социализм предполагает коллективное овладение рабочими средствами производства, удаление из социально-экономических отношений капиталиста-работодателя и тем самым ликвидацию наемного труда как явления. Но здесь мы вновь возвращаемся к вышеозначенной дилемме: как добиться такого уровня когнитивного развития, чтобы человек мог одновременно и управлять, и подчиняться, с одинаковым успехом овладев всеми машинами, знаниями по их эксплуатации, а также другими ремеслами, которые существуют вне стен предприятия.
Социалисты во все эпохи провозглашали примерно одну и ту же мысль: что обобществление и коллективная, рационализированная экономическая деятельность лучше, чем то, что есть сейчас. Только в XIX столетии они смогли передать эту склонность языком научных терминов. Капиталистическое производство в их глазах представляло собой хозяйственную анархию, где все действуют стихийно, иррационально. В вечной конкуренции между собой производители наводняют рынок своими товарами, чтобы не разориться и не потерять долю на рынке. В результате такого хаотичного «спама» ресурсы расходуются впустую и наступают кризисы перепроизводства. Напротив, социалистическое хозяйство – это рационализация производства, централизованное ею управление. Поскольку в социалистическом обществе уже не осталось бы частных собственников средств производства, управление всем производством передавалось бы государству, руководствующемуся планом. С точки зрения социалистов это являлось не увеличением полномочий государственного института, а, напротив, ограничением его функции единственно до обеспечения материальных потребностей граждан, которые в социалистическом обществе уже не будут нуждаться в труде ради выживания. Такое государство должно направлять экономику в «нужном» направлении, обеспечивать координацию рабочей силы, не позволяет ресурсам растрачиваться впустую на капиталистические сбережения или роскошь. Оно уже не защищает собственность эксплуататоров, потому что нет ни собственности, ни эксплуататоров. В идеале оно не выполняет и полицейских функций, потому что в прекрасном будущем все будут всем довольны, а антагонистические начала классового общества и собственности – причины преступлений – станут историей. Можно сказать, что централизованный аппарат для распределения материальных благ, неизбежный в условиях обобществленного присвоения продуктов индивидуального труда, вообще не является институтом государства. В любом случае в условиях якобы безгосударственного социалистического общества именно экономика остается централизованно управляемой определенным органом, имеющим власть это делать, в том числе направлять трудовые ресурсы, т. е. граждан, туда, куда этот орган решит, а значит, такой орган обладает властью над временем человека и может распоряжаться хотя бы его частью.
Формально, в социалистических движениях подход к переходу от капиталистических отношений к социалистическим через революцию или эволюцию был различным. Так, марксисты-ленинцы представляли собой более радикальную силу, предлагающую революционный путь и диктатуру пролетариата, дабы «экспроприировать экспроприаторов», чем их соратники по партии РСДРП меньшевики или эсеры. Однако были социалисты менее радикальные, которые адаптировались к условиям парламентской демократии и предлагали эволюционный, а не революционный, путь – такие как Эдуард Бернштейн, создатель современной социал-демократии, а также – позднее – российские
