Есть подозрения, что даже Рейган был не настолько прост, чтобы верить в то, что снижение налоговых ставок увеличит налоговые поступления. У него была долгосрочная программа сокращения объемов государственной деятельности, и в особенности государственных расходов. Предполагалось, что надвигающийся дефицит заставит снизить расходы. Если это действительно то, чего добивался Рейган, то он победил. Даже более того, именно перспективы возрастающего дефицита вынудили Клинтона проделать трудную и черную работу по выявлению того, каким образом можно обеспечить сокращение расходов. И только чрезвычайно высокие темпы экономического роста и дивиденды мира, полученные от окончания холодной войны, сделали это сокращение приемлемым.
Рейгановская программа снижения налогов на богатых была частично результатом принятии ошибочной модели экономики. С точки зрения Рейгана, снижение налогов на богатых не только окупится через экономический рост — чего на самом деле не произошло — но от него выиграют и бедные. Идея эта витала в экономической науке очень давно и к тому времени уже вполне дискредитировала себя. Она называется «экономикой просачивания вниз». Смысл ее в том, что лучшим способом помощи бедным является наделение деньгами богатых; результаты этого начнут в конечном счете «просачиваться вниз». Но на самом деле нижние доходные категории увидели падения своих реальных доходов на протяжении двух десятилетий с 1973 по 1993 г.{130} Точка зрения Рейгана не получила подтверждения ни со стороны экономической теории, ни со стороны реального развития событий. Даже те, кто убежден в эффективности рыночного механизма, должны были бы признать, что он не решает всех проблем. Спрос на неквалифицированный труд, например, может быть, настолько мал, что зарплата неквалифицированных рабочих упадет ниже уровня поддержки существования. В деле сокращения неравенства есть место для государства — например, оно обеспечивает образование и дополнение дохода для категорий работников с очень низкой заработной платой{131}.
Рейгановская налоговая программа, однако, не только исходила из ошибочной модели экономики. Порою казалось, что она исходит из другой системы ценностей, чем та, которая позднее была принята администрацией Клинтона: рейганисты на самом деле, может быть, не верили в то, что сокращение налогов на богатых приведет к росту налоговых поступлений; они, может быть, не верили и в «экономику просачивания вниз», их просто не очень заботило, как скажется их политика на бедных.
Мы отвергали принципы, лежавшие в основе большинства мероприятий Рейгана, даже более радикально, чем практический курс его администрации, вызывавший наше возмущение. Слова недорого стоят, все на словах отдают дань «состраданию». Надо судить по делам. Некоторые дела приобретали знаковый смысл: в определенный момент правления Рейгана требования наличия в школьных завтраках двух видов овощей удовлетворялось горчицей и кетчупом. Аналогично в самом начале правления Джорджа У. Буша было резко поднято предельно допустимое содержание мышьяка в воде. Этот курс характеризуется и целым рядом других решений, каждое из которых в отдельности может показаться маловажным — об отмене так называемых обязательных квот[125], о сокращении расходов на проект «Ранний старт», дошкольную программу для детей из малоимущих семей, о введении нормативов, допускающих прекращение выплат пособий инвалидам, о политике страхования от безработицы, — но в совокупности свидетельствующих о принципиальном расхождении моделей, отражавших различие в суждении и ценностях. Становится очевидным, что в модели, принятой Рейганом, скупость в отношении малоимущих сочеталась с щедростью в отношении к имущим, и это зачастую вступало в противоречие с истинной приверженностью к принципам свободного рынка.
Ибо как можно совместить массированные субсидии авиалиниям, огромные выкупы банковских кредитов с принципами рыночной свободы, которые они (консерваторы из рейгановской администрации. — Пер.) якобы защищали? В условиях роста вспомоществования для корпораций, протекционизма (по одной оценке к середине пребывания Рейгана в должности, четвертая часть импорта была объектом каких-либо торговых ограничений) и налоговых льгот свободно-рыночная риторика превращалась просто в прикрытие политической программы, включившей помощь нефтяным компаниям, более низкие налоги на богатых и меньшую поддержку бедных. Этих двойных стандартов по-прежнему придерживаются многие «истинные консерваторы».
ВЫЗОВЫ, ПЕРЕД ЛИЦОМ КОТОРЫХ СТОЯТ ЛИБЕРАЛЬНЫЕ ДЕМОКРАТЫ[126]
Когда Клинтон вступил в должность, он столкнулся с множеством вызовов. Консерваторы добились огромных успехов в распространении своей идеологии и обличении демократов как «либералов» — т.е. сторонников большого государства и высоких налогов. Еще до падения Берлинской стены и поражения коммунизма демократы признали, что регулирование времен Нового курса не срабатывает и с непрерывными сдвигами в экономике все более устаревает.
Первый вызов, брошенный нам, касался объяснения того, что ошибочно в идеологии консерваторов и в разработке альтернативного видения. Но вместо того, чтобы начать атаку на исходные положения, на идеологию консерваторов, мы приняли дискуссию в том формате, который они нам навязывали. Мы старались продемонстрировать их неправоту, проводя дерегулирование еще более энергичнее, чем любой консерватор, сокращая расходы еще более беспощадно, чем это делали когда-либо они.
Консерваторам удалось добиться и еще одного крупного политического успеха. Ловкими маневрами им удалось убедить большинство среднего класса, что оно уже принадлежит к высшему классу или в ближайшее время вольется в его состав. В результате эти люди стали относиться с подозрением к любому повышению налогов на богатых. Широкую поддержку получило предложение об отмене налога на наследование, хотя его на самом деле платили очень немногие и даже еще меньше стали бы платить после небольшого повышения пороговой суммы (оценки наследства, ниже которой оно не подлежит налогообложению). Демократия означает, что исполняется воля «медианного избирателя»[127] — среднего класса — и, таким образом, политика демократов концентрировала внимание на «обездоленных», т.е. на помощи бедным. Поэтому изменение восприятий среднего класса создавало для демократов все большие трудности в обеспечении поддержки своей «перераспределительной» программы электоратом. Но даже если бы консерваторам и не удалось убедить большинство среднего класса в том, что они уже вошли в высший класс или могут в него войти (верхний класс составляет 2 процента в распределении населения по доходу), все равно сдвиги в экономике требовали изменения в перераспределительной программе. Рост доли среднего класса в национальном доходе означал, что средний класс тем или иным путем должен внести вклад в решение проблемы бедности: во многих странах, даже если изъять у очень богатых весь доход и передать его очень бедным, проблема бедности все равно не будет решена.
Консерваторы, в свою очередь, затрудняли формулирование перераспределительной программы — в том числе и те, что входили в администрацию Клинтона, в особенности чиновники из министерства финансов — пытаясь охарактеризовать эту программу, как выдержанную в «классовой терминологии». Борьба против вспомоществования для корпораций рассматривалась как борьба против богатых, что могло бы стоить его администрации репутации защитников рыночной экономики. Но порядок заключался в том, что те, кто занимал подобную позицию, сами использовали классовый анализ, пытаясь обвинить тех, кто отстаивал перераспределительную политику в разжигании классовой борьбы. На самом же деле таковы просто реалии: различные варианты политики по-разному влияют на разные группы населения, учет этой разницы давно уже считается принципом хорошего и открытого правления; это один из немногих способов преградить дорогу тем, кто подрывает государственную политику в своих частных интересах.
Мы сделали гораздо меньше для решения проблем неравенства, очень болезненных в нашем обществе, чем мы могли сделать, — а некоторые наши действия, уже обсуждавшихся выше, например, снижение налога на прибыль от переоценки капитала, даже усугубляли проблему (если, конечно, не стоять на принципах теории «просачивания вниз»). Мы понимали, что одной из причин бедности является недостаточное образование, и мы знали также, что во многих рыночных странах школы находятся в плохом состоянии. Школы в городских гетто с переполненными и плохо дисциплинированными классами затрудняют процесс усвоения знаний даже для прилежных учеников. Когда же Совет экономических консультантов предложил программу возобновляемых кредитов, позволяющую мультипликацию небольших федеральных расходов и превращение их в крупные улучшения школьного образования, как я упоминал в главе 2, министерство финансов выступило против этой инициативы, ссылаясь на озабоченность ее влиянием на бюджетный дефицит и выразив сомнения в том, что эти средства будут разумно использованы. Но те же самые возражения можно было бы выдвинуть против любой государственной программы. Точно так же мы знали, что в ближайшем будущем возрастает потребность американцев в образовании большем, чем программа двенадцатилетней школы. Исходя из этого, мы предложили вычет платы за обучение из налогооблагаемой базы и образовательные кредиты, но эта программа была выгодна среднему классу — хотя большинство детей из среднего класса, способных и желающих продолжить образование, и так поступали в колледжи, а в помощи нуждались дети из бедных слоев, родители которых были настолько неимущими, что платили очень небольшой подоходный налог или были от него освобождены.
