Итак, за 1918–1955-е годы не своей смертью умерло около 87 млн человек (в 12 раз больше, чем в дореволюционной России за такой же период времени), или каждый пятый человек, когда-либо живший в нашей стране после революции. Для сравнения скажем, что за 1861–1917 годы удельный вес лиц, умерших не своей смертью в России, составлял менее двух процентов, а во Франции, Италии, Великобритании, США в 1928–1960-е годы – менее одного процента.
Однако кроме умерших не своей смертью в убыль страны пошло 5 млн жителей, покинувших Россию после 1917 года. Но и это еще не полная сумма человеческих потерь. Ведь насильно выведенные из жизни люди могли иметь детей и внуков и продолжать человеческий род. Самые заниженные подсчеты подсказывают, что «недобор» рождений и «эхо» недобора рождений составят 64 млн человек.
А всего, если сложить число лиц, умерших не своей смертью, покинувших родину, а также число детей, которые могли бы родиться у этих людей, общий людской ущерб страны составит 156 млн человек (нынешняя численность населения Англии, Франции, ФРГ вместе взятых). Таким образом, при ином стечении исторических событий в нашей стране к середине 70-х годов могло бы жить не 290 млн человек, как это было фактически, а не менее 400–430 млн.
Летом 1977 года я несколько раз приходил на Волхонку, в дом Института экономики, напротив того места, где раньше стоял Храм Христа Спасителя, консультировался с видным демографом Борисом Цезаревичем Урланисом. Надо отметить, что он не очень-то удивился моим расчетам, а при расставании уронил: «Кому это сейчас нужно? Спрячьте подальше и никому не показывайте, в нашем веке они не пригодятся».
Тяга к знаниям, которая прошла через всю мою жизнь, заставляла меня, несмотря на всю загруженность работой и учебой, постоянно посещать серии лекций на определенные темы в Центральном лектории, Третьяковской галерее, Музее древнерусского искусства Андрея Рублева, Музыкальном музее Глинки. Прямо с работы вместе с женой мы шли на эти лекции, возвращались домой поздно, усталые, но счастливые. На этих лекциях я впервые познакомился с выдающимися русскими учеными академиками Д. С. Лихачевым, Б. А. Рыбаковым, Ф. Угловым, Петряновым-Соколовым, искусствоведами В. Г. Брюсовой, С. Ямщиковым и рядом других ученых, писателей, поэтов, музыкантов.
Бывал я и на лекциях евреев, хотелось самому все увидеть и сравнить. Безусловно, среди них встречались классные специалисты, но были и такие, которые как будто специально провоцировали русских людей к протесту. Например, в ноябре 1975 года была лекция некоего доктора философии Крывелева «Об историчности Христа». В начале ее докладчик сообщил, что с пяти лет учился в хедере (еврейской школе) и уж тогда узнал (от раввина), что Христос – это миф. Все лекции Крывелева состояли из кощунственных выпадов против Христа. В аудитории (не менее 500 человек) начался шум. Вдруг в середине зала встал человек в черном костюме с белой рубашкой и громко сказал: «Кто вам дал право кощунствовать над Православием? Дайте мне несколько минут, и я докажу, что Бог есть». Несмотря на поддержку присутствующих, выступить православному не дали. Хотя лекция и не закончилась, выключили свет и стали показывать не менее кощунственный фильм. В зале начался свист. Показ прекратили, посетителей стали выгонять из зала. Но и в фойе люди не расходились, начались стихийные выступления. В центре был православный. «Меня удивляет, – говорил он, – что у нас так плохо относятся к Богу и не верят в него. Если бы все верили в Бога, то через несколько лет без армии, тюрем и милиции мы бы построили коммунизм». Договорить «православному коммунисту» до конца не дали. Вызванный администрацией лектория наряд милиции схватил его за обе руки и увез в отделение. Оставшийся милиционер попросил всех покинуть помещение. Люди понуро разошлись. Долго не мог успокоиться только лектор, требовавший наказать православного за «хулиганство».
В 1974-м меня избрали председателем Совета молодых специалистов и ученых центрального аппарата ЦСУ СССР. Результатом деятельности нашего Совета стали два научных семинара. Помню, ходил уговаривать русских ребят; евреи на это мероприятие, в котором участвовали и представители руководства, шли охотно. Через представителей «русской партии» мне удалось достать для личного пользования и спрятать дома большое количество закрытых статистических сборников, ставших хорошим подспорьем в моих дальнейших исследованиях. Нашелся помощник даже в Первом отделе, который списывал некоторые сборники на уничтожение, а на самом деле отдавал мне.
Продолжая собирать личную библиотеку, я, кроме исторической, философской и художественной, стал собирать экономическую литературу. Особенно экономическую классику, в чем особенно преуспел. С большим пристрастием я искал справочники и словари, подбирал по отдельным томам старые русские энциклопедии, книги о путешествиях по России, описания памятников и исторических мест. В 1976-м приобрел отпечатанные на множительной машине «Протоколы сионских мудрецов» парижского издания.
В начале 1973-го жена Миндарова Евгения Михайловна познакомила меня в столовой ЦСУ СССР с человеком крайне истощенного вида, бледным, с впалыми щеками. Мы обедали за одним столом, и меня сразу поразило то, как этот человек ел. Медленно поднося к своему рту ложку, он делал осторожный глоток, как бы смакуя каждую крошку еды. Во время обеда он не разговаривал, а был полностью поглощен процессом принятия пищи. Зато после завершения трапезы становился благодушным и разговорчивым. Это был в свое время очень влиятельный и информированный человек, бывший начальник секретариата Л. П. Берии полковник КГБ Б. А. Людвигов. Было ему тогда уже 66 лет. Близкий Берии человек, Людвигов даже своего сына назвал именем начальника. За свою близость к Берии Людвигов отсидел десять лет во Владимирской тюрьме и только после отставки Хрущева был выпущен по состоянию здоровья (но не реабилитирован) стараниями Микояна, на племяннице которого был женат. Начальник ЦСУ Старовский в свое время, как рассказывали, «бегал в секретариат Берии сливать информацию», а после освобождения Людвигова устроил его к себе на работу. Многие в ЦСУ от Людвигова шарахались, а мне он был очень интересен. В течение двух лет почти каждую неделю я приходил к нему в узкий коридорчик перед комнатой, где он работал. Там стояли несколько затрепанных кресел, и, если в коридоре никого не было, до окончания обеденного перерыва беседовал с ним. Откровенничать со мной он стал не сразу, но потом его как будто прорвало. Совершенно сломленный человек, он мучительно цеплялся за жизнь и рассказывал много нового для меня, в этих рассказах как бы заново переживая события прошлых лет, хотя о многом явно умалчивал, что особенно касалось деятелей, находившихся в то время у власти.
Своего шефа, Берию, он, чувствовалось, по-прежнему уважал, считал его жертвой борьбы за власть. Рассказывал, что в репрессиях было замешано все политическое руководство страны. Работая по поручению Берии в секретных архивах, Людвигов утверждал, что сам видел множество документов, расстрельных списков, подписанных, кроме Берии и Сталина, Молотовым, Хрущевым, Маленковым, Ворошиловым, Кагановичем и др. «На Берии, – утверждал Людвигов, – не больше крови, чем на других членах Политбюро. Все самые крупные репрессии согласовывались и обсуждались в Политбюро. Сам Берия единоличных решений не принимал. После смерти Сталина общую вину за репрессии большая часть членов Политбюро решила переложить на мертвого вождя и Берию, а Хрущев решил воспользоваться этим, чтобы ликвидировать политических конкурентов».
По мнению Людвигова, в сталинском Политбюро только Сталин и Жданов были по-настоящему идейными людьми и искренне думали о социализме. Остальные были политическими карьеристами, особенно Хрущев и Маленков. Не отличался идейностью и Берия, посвящавший почти все свободное время любовным похождениям. «Никакого заговора Берии с целью захвата власти не было, – утверждал Людвигов, – на тот день, когда Берия по обвинительному заключению собирался совершать политический переворот, у него было намечено любовное свидание, о котором я знал».
Особенно много вопросов я задавал Людвигову о планах сионистских кругов устроить в русском Крыму еврейскую республику. По сведениям Людвигова, история этого проекта уходит в начало 20-х годов, когда в Крыму действовали руководимые евреями АРА («Американские организации помощи») и сионистская организация помощи евреям «Джойнт». Руководители этих организаций начали вести секретные переговоры с Троцким, Зиновьевым, Каменевым о передаче Крыма еврейским переселенцам из Украины, Белоруссии и РСФСР в обмен на крупную финансовую помощь. По сведениям Людвигова, создание крымской республики одобрял и Ленин. На одном из еврейских конгрессов 20-х годов в поддержку еврейской республики в Крыму выступили богатейшие евреи Америки, в том числе Варбурги, Леманы, Куны и Л. Маршалл. Еврейских большевиков в переговорах с сионистами представлял Смидович. Было выработано секретное соглашение между «Джойнт» и советским правительством. Последнее гарантировало заселение Крыма евреями, а «Джойнт» принимал на себя крупные финансовые обязательства. Процесс захвата Крыма евреями начался в конце 20-х – начале 30-х годов, но натолкнулся на сопротивление крымского населения. Чтобы подавить сопротивление, еврейские чекисты организовали в Крыму репрессии в отношении недовольных. Были расстреляны тысячи человек. Укрепление власти Сталина, не разделявшего планы заселения Крыма евреями, привело к приостановке проекта. Тем не менее «Джойнт» и другие сионистские организации настаивали на выполнении обязательств советского правительства. Самое крупное давление на советское руководство они стали оказывать перед окончанием войны, в 1944 году, обещая финансовую помощь. Но в этот раз никто из членов советского правительства открыто поддерживать сионистов не решился. Проводником сионистских интересов выступили так называемый «Еврейский антифашистский комитет» (ЕАК) во главе с сионистом Михоэлсом и большое количество деятелей еврейской культуры. Они сумели найти пути и к членам правительства – Молотову (женатому на еврейке), Кагановичу, Берии.
