Ознакомительная версия.
По правде говоря, даже в самых смелых своих пророчествах Черчилль, похоже, не видел Великобританию составной частью Соединенных Штатов Европы, хотя и полагал, что она должна поощрять и поддерживать их. Еще в 1930 году в статье по поводу тогдашних федералистских идей, которая была написана для нью-йоркской газеты Saturday Evening Post он так выразил свой взгляд:
Отношение Великобритании к объединению или федеративным связям» будет, прежде всего, определяться исходя из преобладающей концепции Объединенной Британской империи. Любой шаг, который делает Европу более процветающей и более мирной, осуществляется в британских интересах… У нас есть собственная мечта и собственная цель. Мы с Европой, но не в ней. Мы связаны, но не включены в состав. Мы заинтересованы и ассоциированы, но не присоединены[306].
В послевоенные годы Черчилль продолжал придерживаться этого взгляда, который нельзя назвать недальновидным или нереальным. Он был совершенно прав тогда, представляя Великобританию как страну с уникальным международным положением, которое дает ей уникальные преимущества. Она находилась внутри трех взаимосвязанных орбит — Содружества, англо-американских отношений и Европы, иными словами в выигрышной позиции, для использования которой требовалась значительная свобода действий. Отказ Великобритании от своих суверенных прав в пользу федеративной Европы поэтому полностью исключался. Именно по этой причине Черчилль, вновь оказавшись на посту премьер-министра в 1951 году, отодвинул на задний план проевропейскую риторику и продолжил линию прежнего лейбористского правительства, которая не предполагала присоединения Великобритании ни к Европейскому объединению угля и стали, ни к Европейскому оборонительному сообществу. Нетрудно заметить, что в 1953 году Черчилль выступал в палате общин практически в том же ключе, в котором была написана статья 1930 года.
Какова же наша позиция? Мы не члены Европейского оборонительного сообщества и не собираемся становиться частью федеративной европейской системы. В то же время у нас сложились особые отношения и с тем, и с другим. Ситуацию можно охарактеризовать с помощью предлога но не мы с ними, но не в них[307].
Ностальгические мотивы в отношении к Европе у Черчилля не появились и к концу жизни. Эндрю Робертс, один из лучших знатоков того периода, рассказывает, как 1962 году фельдмаршал Монтгомери застал [Черчилля] в постели с сигарой в зубах, когда тот требовал принести ему еще бренди и осуждал намерение Великобритании вступить в Общий рынок)[308].
Вместе с тем к тому времени в мире произошло три важнейших изменения. Первое и самое важное было следствием удара по британской самонадеянности в результате неудачи в конфликте вокруг Суэцкого канала в 1956 году. Можно долго приводить аргументы в поддержку суэцкой операции и против нее, я хорошо помню, как сама участвовала в дебатах того времени[309]. Однако вывод, который большинство британских политиков извлекли из этого, был однозначным: Великобритания не может больше полагаться на Соединенные Штаты и, ввиду убывающего политического значения Содружества, ей необходимо присоединиться к европейскому Общему рынку, или, точнее, к Европейскому экономическому сообществу (ЕЭС). Вторым было признание того, что входящая в ЕЭС «шестерка» (Франция, Западная Германия, Италия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург) развивались более успешно, чем первоначально предсказывалось. В ретроспективе это вовсе не кажется удивительным: экономика опустошенных войной стран с хорошо образованной и высоко-мотивированной рабочей силой просто обязана демонстрировать высокие темпы роста в процессе восстановления. В то время Великобритания, которая погрязла в ограничительной практике, усугубленной военными условиями, завидовала европейским достижениям. Европа, казалось, показывает нам путь преодоления трудностей, вдвойне привлекательный оттого, что не требует проведения болезненных реформ. Ну а третьим моментом стало то, что Европейская ассоциация свободной торговли (ЕАСТ), на которую мы возлагали большие надежды, довольно быстро, справедливо ли, нет ли, но вызвала разочарование.
Гарольда Макмиллана, сменившего Антони Идена на посту премьер-министра после отставки последнего в результате провала суэцкой операции, вполне можно назвать горячим сторонником Европы. Однако он был тонким политиком, да к тому же еще и прагматиком. Его оценки геополитических реалий даже сейчас вызывают уважение, что бы там ни говорили о сделанных выводах. Взять, например, его отчет перед кабинетом министров в апреле 1961 года после возвращения из Вашингтона. Протокол выступления дает ясное представление о позиции премьер-министра.
За последние годы коммунистический блок расширился в ущерб Западу. Чтобы этого не допустить в дальнейшем, ведущие западные страны должны сплотиться еще теснее. Вместе с тем события, происходящие в Европе, ведут в обратном направлении. Если страны Общего рынка создадут закрытое политическое объединение по главе с Францией, это еще больше усилит политическую разобщенность в Европе и окажет разрушительное действие на Североатлантическое сообщество. Такой перспективы можно избежать, если Соединенное Королевство совместно с некоторыми членами семерки [т. е. ЕАСТ] присоединятся к политическому объединению шести, помогут создать в Европе стабильную политическую структуру и не допустят чрезмерного господства Франции, а впоследствии и Германии[310].
В словах Макмиллана содержалось то, что можно назвать аргументом сторонника атлантизма в пользу Европы. Именно этот подход упорно навязывали ему во время визита в Соединенные Штаты. С того момента Америка непрерывно подталкивала Великобританию — по крайней мере до недавнего времени — к все более глубокой интеграции с Европой.
В определенном смысле этот аргумент был убедительным. Действительно, перед лицом советской экспансии Запад чрезвычайно нуждался в единстве. С этой точки зрения процветающая и объединенная (Западная) Европа вполне могла помочь одержать победу над Востоком в холодной войне В Вашингтоне в то время, как, впрочем, и впоследствии, полагали, что Великобритания, используя свой авторитет (и, между прочим, получая выгоду в результате процветания), сможет стать главным противовесом Франции, возглавляемой тогда непредсказуемым и вспыльчивым генералом де Голлем. Эхо того периода бродило по Госдепартаменту США вплоть до недавнего времени. На мой взгляд, его отголоски все еще слышатся в Министерстве иностранных дел и на Даунинстрит, хотя англосаксонские надежды на то, что Великобритания сможет видоизменить Европу, и галльские опасения по тому же поводу давным-давно потеряли актуальность.
Вашингтон, таким образом, на этот раз расценил Париж почти настолько же проблемным как и Москву. Как ни парадоксально, но именно де Голль, а не Кеннеди и не Макмиллан лучше других осознал значение ситуации. Де Голль не питал особой любви к Великобритании, но понимал нас очень хорошо. Возможно, именно иза того, что у него было меньше евро-идеализма и больше национализма, чем у Макмиллана, он и знал, как надо себя вести. В результате де Голль сказал британскому премьер-министру, что он против объединенной Европы;
эта идея бесполезна, неразумна и нежелательна, а ее итогом может быть только материалистическая, бездушная масса, в которой нет места для идеализма… Национальную самобытность европейских стран необходимо сохранить). А среди национальных государств Великобритания всегда чувствует себя третьим лишним. На знаменитой пресс-конференции в январе 1963 года де Голль так объяснил причины своих возражений относительно вступления Великобритании в ЕЭС:
Англия является… островным государством, морской державой, которая связана через торговлю, рынки, поставки продовольствия с очень разными и нередко далекими странами. Ее экономическая деятельность связана главным образом с промышленным производством и коммерцией и лишь в незначительной мере с сельским хозяйством. Она имеет… четко выраженные и своеобразные обычаи и традиции. Короче говоря, существо, структура и экономика Англии глубоко отличаются от того, что есть в континентальных государствах… Совершенно ясно, что единство всех ее членов, очень многочисленных и несходных, не может быть вечным и что в конце появится колоссальное Атлантическое сообщество, зависимое от Америки и возглавляемое ею, которое очень быстро поглотит Европейское сообщество[311].
Де Голль был прав лишь отчасти, но часть эта, с британской точки зрения, имела наибольшее значение. По своей истории и интересам Великобритания и в самом деле была принципиально иным национальным государством, чем те, которые участвовали в строительстве)) Европы. Следовало бы еще добавить, поскольку сам де Голль не мог сделать этого, что экономические различия — далеко не все. Богатая история непрерывного конституционного развития Великобритании, уважение к своим общественным институтам, честность ее политиков и неподкупность ее судей, тот факт, что со времен норманнского завоевания на ее землю не ступала нога окупанта, и то, что ни нацизм, ни коммунизм не смогли установить контроль над ее политической жизнью, — вот что отличает Великобританию от континентальной Европы. Но, повторяю, генерал был прав ровно настолько, насколько позволяла его гордость: Великобритания действительно иная. Именно поэтому у нее периодически возникают разногласия с другими европейскими странами, несмотря на все усилия британских политиков.
Ознакомительная версия.
