И что же получается? Что по одну сторону железного занавеса — Бахтин, вмонтированный в андроповскую систему, а по другую сторону железного занавеса — Кристева, вмонтированная в систему, окормляемую, скажем так, «кругом Мельника — Арона». Между Бахтиным и Кристевой — некий мост. А между Андроповым и Мельником с Ароном — тоже?
Константин Мельник как-то рассказал в интервью, что когда он впервые встретился с Леонидом Шебаршиным (которого он характеризует как «одного из самых блестящих разведчиков»), то сразу же по фотографиям узнал его. А Шебаршин, узнав, в свою очередь, Мельника, тут же сообщил ему: «Я вчера читал книгу вашего прадеда С. П. Боткина о русско-турецкой войне в 70-х годах». А когда Мельник поинтересовался, почему он читает такие книги, сказал: «Потому что я читаю книги до русского несчастья». Заинтригованный Мельник уточнил, а когда же начинается русское несчастье? «И — что удивительно для начальника КГБ — он мне ответил: «17-й год».
И это говорит руководитель советской разведки? Член парткома, борец с «чудовищным Западом», подчиненные которого шли на предельный риск во имя коммунистической идеи? Сознание — сломано. Использовались ли в этом конкретном случае рецепты Бахтина и Кристевой, не знаю. Но то, что данный слом адресует нас к любимому Бахтиным Достоевскому с его диалогизацией сознания — это точно. Фраза Шебаршина вполне достойна «подпольного человека» Достоевского.
Впрочем, таких отдельных эпизодов недостаточно для существа дела. Устройство упомянутого нами моста мы обсудим детально в следующих статьях.
Доктрина Великой войны. Анатомия агрессии
Являясь частью нового, очень тонкого и нетривиального общества, советская армия выдержала удары противника, реально обладающего многократным преимуществом. А советское общество включило такой потенциал, который создал и военно-промышленное, и военное чудо
Юрий Бардахчиев
В русском лагере для немецких военнопленных на стене висит политическая карта. Немецкий солдат подходит к ней и спрашивает
— Что это такое маленькое коричневое в центре Европы?
— Это наша Германия.
— А вот это огромное розовое до Тихого океана?
— Это Советский Союз.
— А фюрер видел эту карту, когда посылал нас сюда?
Немецкий анекдот 1946 года.
Следуя линии на последовательное и более или менее хронологическое описание хода Великой Отечественной войны, я намеревался в этой статье перейти к анализу драматической Московской битвы. Но перечитав предыдущие статьи (а также получив на них несколько откликов), понял, что надо сделать остановку. Для того чтобы еще раз проговорить, как была устроена немецкая военная машина, почему она побеждала всех, с кем сталкивалась, — кроме Красной Армии.
Немцы разработали стратегию блицкрига («план Шлиффена») для Первой мировой войны. Согласно плану, Францию предполагалось захватить за полтора — два месяца, и тут же переключиться на Россию. Этим Германия избегала затяжной войны на два фронта, в которой она неминуемо проигрывала.
Однако произошло именно то, чего немцы опасались больше всего — французские и бельгийские войска выдержали первый натиск и навязали немецкой армии траншейную войну. Русская армия в это же время совершила стремительное наступление на Восточную Пруссию. Итогом стала война на два фронта.
То есть в Первую мировую стратегия блицкрига не выдержала испытания практикой или, точнее, не смогла себя показать. Однако новая мировая война дала еще один шанс — и уж Францию, во всяком случае, немцы сокрушили в полном соответствии со всеми его правилами.
Конечно, за годы между двумя войнами серьезно улучшилась военная техника, возросли возможности тылового обеспечения (появились мощные грузовые автомобили, заправщики и многое другое). Именно поэтому среди западных военных историков распространилось мнение о преимуществе немцев в бронетехнике, боевой авиации и другом вооружении современной маневренной войны. Но на самом деле можно уверенно утверждать, что во Второй мировой войне решающее преимущество вермахту дала именно военная доктрина, а не технологии.
С конца 1920-х годов немецкие стратеги упорно искали новую тактику, чтобы снова не попасть в безвыходную ситуацию вязкой позиционной войны 1914–1918 годов. В этом им, помимо всего прочего, помог Шарль де Голль, тогда еще полковник, который в изданной в 1934 г. книге «Vers l'armee de metier» («Профессиональная армия») предложил сделать основной упор на мобильные моторизованные части. Вместо наступающих пехотных колонн, с трудом преодолевающих 15–20 км в день, вместо артиллерийской перестрелки противоборствующих армий, от которой приходится зарываться в землю как кротам, вместо неподвижной линии фронта — скоростной бросок на 100 и более километров, окружение и разгром лишенных коммуникаций, тылов и подвоза боеприпасов армий противника.
Немецкие военные, тщательно проработав общую стратегию де Голля, успешно применили ее как раз для разгрома Франции. Среди наиболее известных теоретиков танковой войны вермахта были Гейнц Гудериан (один из создателей танковых войск как отдельного рода) и Эрвин Роммель, подчеркивавший важность прорыва и выхода в тыл противнику на предельно возможной скорости и с использованием фактора внезапности.
В результате сложилась стратегия молниеносных действий, ключом к которой была тактика прорыва мощными танковыми дивизиями («сжатым кулаком, а не раскрытой ладонью») в тесной координации с воздушной поддержкой. Координация достигалась благодаря использованию превосходной радиосвязи.
В немецком Генштабе и среди офицерского состава вермахта считалось неоспоримым, что скорость важнее численного преимущества, что выигрыш времени важнее обороны, что поддержание максимально высокого темпа дороже, чем осада и взятие укрепленных пунктов.
Технологически операции блицкрига проходили так.
Сначала в тылу противника разворачивала подрывную деятельность пятая колонна, собирая разведывательные данные, дезорганизуя действия тыловых служб, нарушая линии связи и т. д. Одновременно в тыл массово забрасывались тактические воздушные десанты и диверсионные отряды, просачивались группы автоматчиков.
Затем люфтваффе наносило массированные бомбовые удары, уничтожая военно-воздушные силы противника еще на аэродромах и в ангарах, выводя из строя коммуникации, транспортные и железнодорожные узлы, склады вооружений и горюче-смазочных материалов. Самолеты шли волна за волной, с воем сирен и специальных усилителей шума. Затем наносились бомбовые удары по скоплениям войск противника.
И только после этого в бой вводились мобильные подразделения — моторизованная пехота, легкие танки (обладающие наибольшей скоростью и максимальным моторесурсом) и самоходная артиллерия. Вслед за ними в атаку шли тяжелые танковые подразделения. И только в конце при поддержке полевой артиллерии в бой шла регулярная пехота.
Все это сопровождалось массовой (порой беспорядочной) стрельбой, психическими атаками мотопехоты и танков, ударами авиации по любому скоплению людей. Расчет был простой — вызвать растерянность и панику, ощущение, что враг везде вокруг, что обороняться бесполезно.
В ходе французской кампании в целом французы дрались довольно упорно, но были эпизоды, когда французские командиры настолько поддавались панике, что, получив отрывочные сведения о форсировании реки немецкими танками, в растерянности отводили свои войска. Паника действовала и на французских солдат в такой степени, что командиры не могли их остановить и были вынуждены «подчиниться ситуации», т. е. беспорядочно бежать вместе с ними.
Танковая дивизия была основной ударной единицей немецкого блицкрига. Она почти никогда не наступала на обороняющегося противника в лоб: либо в стыки между оборонительными линиями (их находила разведка, в основном, воздушная), либо в обход. Через разрывы и промежутки в обороне наступающие танковые подразделения быстро обходили опорные пункты и узлы сопротивления, блокировали или окружали их. Если по каким-то причинам не срабатывала разведка, танковые подразделения самостоятельно, как свора гончих, «прощупывали» оборону противника, ища любые слабые места. И как только такое место бывало найдено, танковая дивизия мгновенно перестраивалась и устремлялась в прорыв.
Тактика действий была достаточно разнообразной. Использовался великий тактический принцип, открытый еще древнегреческим стратегом Эпаминондом — неравномерное распределение сил по всему фронту. Это делалось, чтобы в случае необходимости войска можно было быстро сосредоточить на направлении главного удара.
