Столь же несомненно, что готовившиеся массовые репрессии сохранили свою прежнюю направленность.
«Материалами следствия по делам антисоветских формирований, — беззастенчиво фантазировал Ежов, в первом абзаце приказа ссылаясь на нечто не существующее в природе, — устанавливается, что в деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей и трудпоселков. Осело много в прошлом репрессированных церковников и сектантов».
Под всеми ими нарком, так же как и первые секретари, имел прежде всего в виду крестьян, уже отбывших наказание по указу от 7 августа 1932 г. либо досрочно освобожденных по решению ПБ, а также тех, кого в свое время раскулачили и выслали в отдаленные районы Сибири. Тех крестьян, кому новая конституция, новый избирательный закон возвратили гражданские права, в том числе право выдвигать собственных кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР, открыто агитировать за них и, главное, голосовать за них.
Лишь затем нарком добавил к крестьянам политических противников, в годы революции и гражданской войны выступавших против советской власти — открыто, на поле боя, либо в органах власти, провозгласивших независимость Украины и Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана, Бухары и Хивы. Тех самых, кого предельно легко можно было обнаружить самым излюбленным Ежовым способом — простым прочтением анкет и автобиографий, ибо все они, вновь становившиеся «врагами», хотя не так давно были помилованы той же советской властью, не скрывали, да и не могли скрыть свое прошлое.
«Остались почти нетронутыми в деревне, — многозначительно отмечал Ежов, опять же помещая всех новоявленных противников лишь в сельскую местность, — значительные кадры антисоветских политических партий: (эсеров, грузменов [грузинских меньшевиков —Ю.Ж.], дашнаков, мусаватистов, иттихадистов), а также кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов».
Пришлось Ежову дать четкое определение тех, кого вот уже месяц относили к весьма расплывчатой категории «уголовников». Приказом устанавливалось: «Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, ското-конокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой…. находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность».
Не довольствуясь даже таким поистине всеобъемлющим перечнем «новых врагов», объявил нарком и о том, что репрессиям подлежат еще две значительные по численности группы граждан СССР:
«Семьи, члены которых способны к активным антисоветских действиям. Члены такой семьи с особого решения тройки подлежат выдворению в лагеря или трудпоселки. Семьи лиц, репрессированных по 1-й категории, проживающие в пограничной полосе, подлежат переселению за пределы пограничной полосы внутри республик, краев и областей. Семьи репрессированных по 1-й категории, проживающие в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Баку, Ростове-на-Дону, Таганроге и в районах Сочи, Гагры, и Сухуми (регионе, где находились правительственные дачи — Ю.Ж.) подлежат выселению из этих пунктов в другие области по их выбору, за исключением пограничной полосы».
Так Ежов определил объект карательной акции. Определил он и время ее проведения:
«Приказываю — с 5 августа 1937 г. во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. В Узбекской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с.г., а в Дальне-Восточном и Красноярском краях и Восточно-Сибирской области — с 15 августа с.г.».
Завершить же акцию органам НКВД следовало через четыре месяца, к 5—15 декабря[555]. Именно тогда, когда предполагались выборы в Верховный Совет СССР. Таким образом, массовые репрессии обязательно должны были сопровождать, создавая угрожающий фон, всю избирательную кампанию — и выдвижение кандидатов, и агитацию в их поддержку, и сами выборы. При всем желании подобную временную накладку двух столь значимых событий как случайное совпадение расценить невозможно. Не может возникнуть ни малейшего сомнения в том, что карательная операция и задумывалась как предельно жесткое средство, позволявшее воздействовать на выборы и добиться в ходе их вполне определенных, заведомо необходимых ее организаторам результатов.
Содержалось в приказе Ежова и еще одно многозначительное положение, принципиально менявшее его лично реальное положение на вершине власти, которое представляло ему поистине неограниченные полномочия. Пятый раздел документа гласил: отныне не ПБ, а только он, нарком, утверждает «персональный состав республиканских, краевых и областных троек». Далее шло уточнение, в соответствии с которым один из трех непременных поначалу членов таких внесудебных, незаконных органов — прокурор — «на заседании троек может присутствовать». При такой формулировке любому становилось понятно: но может и не присутствовать. А еще один пункт того же раздела практически превращал «тройки» из межведомственного органа в инструмент исключительно Наркомвнудела. «Тройки», указывалось в приказе, будут собираться для работы «в пунктах расположения соответствующих НКВД, УНКВД»[556].
Так начиналась самая страшная 15-месячная полоса в жизни СССР, почти сразу же окрещенная в народе «ежовщиной».
…С каждой неделей массовые репрессии ширились, поражая не только крестьянство, но и тех, кто развязал против них некое подобие гражданской войны. А потому сегодня может сложиться впечатление, что реформаторы, воспользовавшись ситуацией, решили под шумок продолжить расправу со своими старыми противниками. Уже не прибегая к таким формальностям, как одобрение пленума, они за три месяца сумели вывести из состава ЦК, КПК и ЦРК шест надцать первых секретарей, почти сразу же арестованных, а затем расстрелянных.
В июле семерых: Воронежского обкома — Е.И. Рындина, Красноярского — П.Д. Акулинушкина, Саратовского — А.Д. Криницкого, Ивановского — И.П. Носова, Северо-Осетинского — Г.В. Маурера, Мордовского — В.М. Путнина, ЦК КП(б) Белоруссии — В.Ф. Шаранговича.
В августе — сентябре девятерых: Винницкого обкома — В.И. Чернявского, Татарского — А.К. Лепу, Черниговского — П.Ф. Маркитина, Харьковского — М.М. Хатаевича, Сталинградского — Б.А. Семенова, Башкирского — Я.Б. Быкина, Молдавского — В.З. Тодреса, Кара-Калпакского — Д. Ризаева, очередного Мордовского — М.К. Полякова.
В этот условный, ибо он составлен постфактум, проскрипционный список с полным на то основанием следует внести снятых в августе еще двоих: кандидата в члены ЦК, второго секретаря Дальне-Восточного крайкома В.В. Птуху, незадолго перед тем возглавлявшего Сталинградский (прежде Нижне-Волжский) крайком, и члена ЦК И.А. Зеленского, в 1921 — 1923 гг. первого секретаря МК, в 1924 г. секретаря ЦК РКП(б), затем, как открытого сторонника Зиновьева, направленного в почетную ссылку — председателем Средне-Азиатского бюро ЦК ВКП(б), в 1930 г. его вновь понизили в должности, перевели на хозяйственную работу, утвердив председателем Центросоюза.
Все они, как и те, кого вывели из ЦК в мае и июне, были профессиональными партработниками. Большинство из них занимало свои весьма высокие посты от десяти (Быкин, Криницкий, Хатаевич) до четырех лет. Одни прежде работали областными уполномоченными ЦКК (Акулинушкин, Шарангович), другие возглавляли крайкомы или обкомы (Криницкий, Маурер, Семенов, Хатаевич) либо трудились в них на подчиненных ролях, никогда (кроме Зеленского) не примыкали ни к какой оппозиции и являлись, казалось бы, самыми верными и надежными солдатами партии.
В свою очередь, первые секретари, пока еще остававшиеся на своих постах, не обращали внимания на происходившее с их коллегами. Как и прежде, они выступали горячими приверженцами самых жестких, насильственных мер, и не только по отношению к троцкистам, зиновьевцам, правым, к беспартийной массе крестьян. Пытались проводить репрессии уже и советских работников на своих подконтрольных территориях с таким рвением, что ПБ и Сталину, но лишь до конца июня 1937 г., не раз приходилось их одергивать, резко осаживать. Теперь же, когда они фактически получили полную свободу действий, их ретивость стала неумолимо оборачиваться уже ничем не ограниченной «охотой на ведьм».
Вот несколько наиболее характерных примеров.
24 июня 1937 г. ПБ без каких-либо комментариев молниеносно утвердило следующую просьбу первого секретаря ЦК КП(б) Узбекистана А.И. Икрамова:
«ЦК КП(б) Узбекистана просит санкции ЦК ВКП(б) на снятие Файзуллы Ходжаева с поста председателя Совнаркома Узбекистана за связь с националистическими контрреволюционными террористами. Файзулла Ходжаев систематически поддерживал связь с рядом крупных националистов-террористов, ныне арестованных: Аминов, Санджаев, Атаходжаев, Курбанов Н., Сатарходжаев, Бурханов, Ибад Ходжаев и др. Когда часть из них во время проверки партдокументов была исключена из партии как националисты, он не только не порвал связь с ними, но защищал их, ходатайствовал о восстановлении их в партии как неправильно исключенных, демонстративно поддерживал с ними личные связи. Также он защищал вредительскую национал-троцкистскую группу, орудовавшую в Бухаре. На квартире его брата Ибад Ходжаева (покончившего самоубийством) было совещание национал-террористов, на котором обсуждался вопрос о подготовке к терактам. Все участники этого совещания уже арестованы и признали себя виновными. Несмотря на это, Ф. Ходжаев в своем выступлении на пленуме ЦК КП (б) Узбекистана в марте и па съезде всячески старался смазать это дело, более того, Ф. Ходжаев распространял слухи, что его брат-самоубийца Ибад Ходжаев — жертва неправильного исключения из партии. Я убежден, что при более тщательном расследовании вскроется его руководящая роль в этом деле»[557].
