Комментировать эти красноречивые и страшные документы нет необходимости. Ленин, подчеркнем лишь, оказался в XX веке „пионером" этого чудовищного „метода".
Но Ленин полагал, что жестокость уместна не только на войне. На заседании коммунистической фракции ВЦСПС он говорил 12 января 1920 года: „Кровавая война окончена, а война бескровная, но настоящая война, с военной дисциплиной… не окончена". Ленин хотел бросить армию на трудовой фронт, милитаризовав труд, и не испытывал в этом колебаний. „Если мы не останавливались перед тем, чтобы тысячи людей перестрелять, мы не остановимся и перед этим…" Готовность к жестокости во имя революционной целесообразности была имманентно присуща Ленину. Только Сталин и Троцкий, из большевистских лидеров, могут быть сопоставимы с этой тотальной готовностью к жестокостям во имя достижения политических целей.
Для исторического Ленина присуще отсутствие нравственной щепетильности, если дело заходило об интересах партии и революции. В соотношении политики и морали последняя всегда занимала у Ленина подчиненное положение. Часто это касалось весьма важных вопросов. В июле 1921 года Ленин одобрил парафированное в Риге соглашение о поддержке дашнаков в вопросе о присоединении туpецкой Армении к Армянской республике. Но по представлению Чичерина через неделю на сто восемьдесят градусов изменил свою точку зрения. В политике так бывает, но какова в этом случае мораль? Ленин всегда жертвовал моралью во имя политического выигрыша.
Вождь одобрил сватовство и женитьбу большевика Виктора Таратуты во имя получения в партийную кассу денег фабриканта Шмита.
— Но каков Виктор? Ведь это подло по отношению к девушке? — заметил профессор Рожков.
— Ни Вы, ни я не смогли бы жениться на богатой купчихе из-за денег. А Виктор смог, значит, он весьма полезный для партии человек! — заключил с улыбкой Ульянов.
Нравственный релятивизм Ленина глубоко осознан и подчинен делу, которому он посвятил свою жизнь. Ведь „нравственно все то", гласит его знаменитая формула, „что способствует победе коммунизма". Если бы все люди придерживались таких принципов (в соответствии со своими политическими убеждениями), то жизнь была бы всеобщим кошмаром. В том-то и сила человеческой цивилизации, что, несмотря на попрание людьми, группами, общностями различных масштабов различных моральных установлений, основная часть людей основные нормы общечеловеческой нравственности соблюдает.
Может быть, в конце концов, в XXI веке нашу цивилизацию спасут именно общепринятые нормы морали, а не политики перед глобальными угрозами экологической опасности, военной конфронтации, расовыми и национальными аномалиями. Это было бы, в известном смысле, планетарное сознание, большевиков же волновала, лишь планетарная революция.
Исторический Ленин предпочитал исторической стратегии стратегию момента. Часто он действовал без ясного плана, имея в виду лишь общие цели. Был готов диаметрально изменить политические лозунги, если видел, что это быстрее продвинет его к цели.
Поддерживая длительное время Учредительное собрание, решительно отказался от него, как только убедился, что большевики будут там в меньшинстве. Заявлял до революции, что сепаратный мир недопустим с немцами; придя к власти, сразу же стал искать пути сепаратного мира с Германией. "Уже к 20-му году „военный коммунизм", основанный на сплошных реквизициях, завел страну в голодный тупик. Казарменная методология ставила под вопрос существование страны. Даже радикальный Троцкий, приехав в январе 1920 года с Урала, стал говорить в ЦК: „Надо отказаться от „военного коммунизма"… Методы „военного коммунизма", навязывавшиеся всей обстановкой гражданской войны, исчерпали себя, и для подъема хозяйства необходимо во что бы то ни стало ввести элемент личной заинтересованности, т.е. восстановить в той или другой степени внутренний рынок. Я представил Центральному Комитету проект замены продовольственной разверстки хлебным налогом и введения товарообмена".
Ленин был решительно против. ЦК поддержал Ленина. Еще почти год страна, благодаря ортодоксальному упорству Ленина, умирала. Продовольственные отряды опустошали уже разграбленные деревни. Вождь большевиков все еще продолжал верить, что нажим, напор, угрозы, репрессии заставят мужика безвозмездно трудиться. Аргументы у него были прежние: „Мы уложили десятки тысяч лучших коммунистов за десять тысяч белогвардейских офицеров и этим спасли страну. Эти методы нужно сейчас применять — без этого хлеба не подвезете…"
Ленин продолжал упорствовать в сохранении курса „военного коммунизма". И лишь когда погибли еще сотни тысяч людей — от расстрелов, мятежей, голода, — он сдался. Родился нэп. И Ленина стали считать „отцом новой экономической политики". Но это совсем не так. Вождь большевиков был вынужден сделать шаг навстречу элементарному товарообороту. Иначе — гибель.
Однако уже через год Ленин и сам уверовал, что против нэпа он не выступал. Хотя и признавал, что „на экономическом фронте с попыткой перехода к коммунизму мы к весне 1921 года потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение гораздо более серьезное, гораздо более существенное и опасное". Всего через год после того, как Ленин настаивал на сохранении политики „военного коммунизма", он уже уверенно говорил другое: „Мы не должны рассчитывать на непосредственно коммунистический переход…"
Стратегия момента для Ленина всегда играла особое значение.
Я должен высказаться еще об одной черте исторического Ленина, изложение которой, вероятно, вызовет наибольшие возражения, протесты и опровержения. Но все же…
Все идеи Ленина совершить кардинальные экономические и социальные преобразования в России, создать общество коммунистического равенства и справедливости есть идея бредовая и безумная. Впрочем, Плеханов так и характеризовал ленинскую попытку. Но тем не менее ленинский бред и безумие имели свою железную логику. Дело в том, что Ленин, затевая российскую авантюру, видел в ней только начало. Россия должна была стать запалом, детонатором, взрывателем мировой ситуации. А в условиях глубочайшего мирового кризиса, вызванного всеобщей войной, крушения ряда великих монархий, всеобщего смятения определенные шансы на возгорание (хотя бы временное) мирового пожара были: Китай, Индия, Россия, Персия, Италия, Венгрия, Германия… Ленин был готов пожертвовать Россией, чтобы инициировать хотя бы континентальный пожар. Поход на Варшаву, напомним, был осуществлен по личной инициативе вождя, и попытка эта, по словам Троцкого, „обошлась страшно дорого". Он писал, что польская „ошибка" не только „привела нас к рижскому миру, который отрезал нас от Германии, но и дала, наряду с другими событиями того же периода, могущественный толчок консолидации буржуазной Европы". И тем не менее Троцкий, такой же якобинец, как и Ленин, воспевает ленинское „мужество замысла. Риск был велик, но цель превосходила риск".
Троцкий не пишет, что безумная идея зажечь революционный факел в Европе стоила жизни нескольким десяткам тысяч российских солдат. Я уже не говорю о том, что великое государство, благодаря бредовой политике Ленина, унижаясь, платило военную контрибуцию своей бывшей провинции — Польше (более 30 млн. рублей золотом). Буквально за два месяца до военного краха Германии в 1918 году Ленин соглашается на отправку в Берлин 93 тонн царккого золота (оговоренных брестскими соглашениями).
Для Ленина соображения морального порядка не имели никакого значения в его международных проектах и планах, имевших часто тоже просто бредовый характер. Если выразиться точнее и корректнее, вождь большевиков был главным носителем исторической безответственности. Идея сделать планету „красной" основывалась на ложной посылке кабинетного человека, который на протяжении долгих лет строил многочисленные схемы мировой коммунистической революции, не учитывая множество таких факторов, как этнический, национальный, религиозный, географический, культурный, научный и т.д. Ленин признавал только классовые политику и экономику. Для него существовала лишь одна ценность, которую он был готов защищать какой угодно ценой, — власть. Именно с помощью этого рычага вождь надеялся рано или поздно сделать российскую революцию международной.
Исторический Ленин чувствовал ответственность только перед большевистской властью. Но его никогда не смущали „химеры" общечеловеческого, демократического, гуманистического характара. Как я мог установить (не нашел ни одного свидетельства!), Ленина никогда не мучили угрызения совести: за то, что он похоронил первое в истории России демократическое правительство; унизил Россию преступным миром; разогнал Учредительное собрание; ликвидировал имевшиеся гражданские свободы и права человека; разрушил экономику гигантской страны; низвел Советы до придатка партийных комитетов; изгнал цвет национальной интеллигенции за пределы отечества; ликвидировал российскую социал-демократию; уничтожил царскую семью; подавил в крови тамбовское, кронштадтское, донское, ярославское и другие народные восстания; почти уничтожил церковь; с помощью террора, голода и развязанной гражданской войны в стране погубил в России 13 миллионов человеческих жизней…
