Но он не хочет искать счастья в прошлом и с горечью замечает, что должен быть доволен и тем,
Что зрел, как ты жалела о другом! – [180]
В декабрьских стихах 1831 года перепевы мотивов недавней близости[181] сменяются припадками тоски и отчаяния, доходящими до предела, когда любовь готова перейти в ненависть:
Как дух отчаянья и зла
Мою ты душу обняла…
Иногда Лермонтову начинает казаться, что любовь прошла:
В его душе уживаются самые противоречивые чувства. Юноша-поэт то готов воздвигнуть алтарь своей героине, то оскорбить свое божество. В лирике этой зимы постоянно мелькает образ демона. Это демон, любовь которого оттолкнула Тамара.
Как демон мой, я зла избранник.
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой…[182]
Или:
Живу – как неба властелин –
В прекрасном мире – но одни.
Переживания этой зимы дадут Лермонтову материал для изображения внутреннего мира Вадима, героя его неоконченного романа.
Так подготовляется почва для эпиграммы «Н. Ф. И.». Новогодняя ночь является как бы гранью романа Лермонтова с Ивановой, рубежом, за которым начинается уже последний его этап.
Эпиграмма «Н. Ф. И.» расположена в тетради[183] Лермонтова на одной и той же странице с двумя другими стихотворениями. Все три служат выражением одного и того же строя чувств, объединяются единым сюжетным стержнем:
Как дух отчаянья и зла Мою ты душу обняла…
И дальше:
Я не люблю тебя; страстей
И мук умчался прежний сон;
Но образ твой в душе моей
Все жив, хотя бессилен он…[184]
Читая эти стихотворения, мы видим, как душа юноши-поэта мечется в отчаянии, бросаясь от одной крайности в другую. Здесь напряжение чувств достигает кульминации, и после этой новогодней ночи роман Лермонтова с Н. Ф. Ивановой идет к своему концу.
Проснувшись после бала от ярких лучей январского солнца у себя в мезонине на Молчановке, Лермонтов вспомнил вчерашнее, свою злую эпиграмму, которую он преподнес Наташе, и новые встречи на балу. Казалось, что для него все в жизни кончено после этой эпиграммы, которой он так оскорбил ее, что душа его мертва. Подойдя к окну и взглянув на улицу, залитую ярким холодным солнцем, он написал:
Как солнце зимнее прекрасно,
Когда, бродя меж серых туч.
На белые снега напрасно
Оно кидает слабый луч!..
Так точно, дева молодая,
Твой образ предо мной блестит;
Но взор твой, счастье обещая,
Мою лн душу оживит? – [185]
«Дева», «образ» которой стоял в этот момент перед Лермонтовым, была Додо Сушкова. В то время как он оскорбил Наташу эпиграммой, он преподнес Додо мадригал. Это было уже третье стихотворение за истекший месяц.
Но дружба с Додо не могла залечить раны, нанесенной Наташей. Ее образ все еще заполняет его душу.
Другим предавшися мечтам,
Я все забыть его не мог…[186]
Наташе, невидимому, не понравилось, что Лермонтов преподнес Додо мадригал. Она в свою очередь обиделась на него и мстила своей холодностью. Ему пришлось просить у нее прощения.
Объяснение Лермонтова с героиней по поводу этого мадригала, в котором он осмелился «хвалить» «другую», мы находим в одном из последующих стихотворений:
Скажи мне, для чего такое мщенье?
Я виноват, другую мог хвалить,
Но разве я не требовал прощенья
У ног твоих?
Здесь же, раскаиваясь в мадригале «Додо», он живо рисует одну из тех сцен, которые заставили его написать эпиграмму «Н. Ф. И.»:
…..но разве я любить
Тебя переставал, когда толпою
Безумцев молодых окружена,
Г орда одной своею красотою,
Ты привлекала взоры их одна? –
Я издали смотрел, почти желая,
Чтоб для других очей твой блеск исчез;
Ты для меня была как счастье рая
Для демона, изгнанника небес[187].
Вариант такой сцены есть и в драме «Странный человек». При входе в гостиную Владимир Арбенин видел, как «какой-то адъютантик, потряхивая эполетами», рассказывал Наташе последнюю светскую сплетню и как Наташа «смеялась от души». «Посмотрите, как я буду весел сегодня», – мрачно заявляет при этом Арбенин[188].
Конец зимы и весна 1832 года – период завершения юношеского романа Лермонтова с Н. Ф. Ивановой, последние вспышки догорающего пламени. В стихотворениях этого времени Лермонтов живет воспоминаниями. Он любит возвращаться к теме их большой внутренней близости, которая никогда не позволит им позабыть друг друга, опять вспоминает все о том же поцелуе:
Волшебные глаза и поцелуй прощанья,
За мной бегущие повсюду[189].
Иванова со своей стороны не хочет лишиться его дружбы. Она пытается охладить его чувства и в то же время сама ревнует его, если видит, что он начинает ухаживать за другими. Но юноша Лермонтов постепенно уже освобождается от власти Наташи.
В стихотворении «К*» («Я не унижусь пред тобою…») Лермонтов как бы подытоживает весь пройденный путь, всю историю своей трехлетней любви к Н. Ф. И. Теперь она уже не имеет над ним прежней власти:
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ии твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для заблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней,
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья.
Что протекли у ног твоих.
Я отнимал у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслею небесной
И силой духа убежден
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он? –
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец?
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец?
Я горд! – прости – люби другого.
Мечтай любовь найти в другом: –
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга.
Чтобы друг друга позабыть.
Мучительный опыт этой первой неудачной любви юноша переносит на других женщин:
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ии с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил –
Иль женщин уважать возможно,
Когда мие ангел изменил?[190]
От стихотворных бесед с героиней, от лирической исповеди и биографического документа в стихотворной форме Лермонтов переходит к художественным обобщениям. Здесь и образ покинутого храма, где все еще продолжает царить божество:
Так храм оставленный – все храм,
Кумир поверженный – все бог! –
и образ скалы, разбитой надвое ударом грома:
Вновь двум утесам не сойтись, – но всё они хранят
Союза прежнего следы, глубоких трещин ряд[191].
В «Сонете» Лермонтов так рисует свои отношения с Н. Ф. И.:
Я памятью живу с увядшими мечтами,
Виденья прежних лет толпятся предо мной,
И образ твой меж них, как месяц в час ночной
Между бродящими блистает облаками.
Мне тягостно твое владычество порой;
Твоей улыбкою, волшебными глазами
Порабощен мой дух и скован, как цепями.
Что ж пользы для меня, – я не любим тобой.
Я знаю, ты любовь мою не презираешь;
Но холодно ее молениям внимаешь;
Так мраморный кумир на берегу морском
Стоит, – у ног его волна кипит, клокочет,
А он, бесчувственным исполнен божеством,
Не внемлет, хоть ее отталкивать не хочет[192].
Но и здесь снова проскальзывают отклики прежних бесед. Рядом с образом мраморного кумира, у ног которого кипит и клокочет волна, совсем прозаически звучат слова: «Я знаю, ты любовь мою не презираешь», напоминая нам бесконечные стихотворные беседы, которые Лермонтов в течение трех лет вел со своей героиней.
