Если Алекс употреблял вещества или алкоголь, ему пришлось бы на время ограничить или прекратить их употребление. Это было особенно важно в том случае, если он принимал кокаин или психоделики, что могло бы повлиять на его реакцию на ДМТ.
Информация о предыдущем опыте употребления психоделических веществ была очень важна. То, сколько раз он принимал вещества, было не столь важно по сравнению с тем, был ли его опыт полноценно психоделическим. Из-за того, что высокая доза ДМТ, скорее всего, уведет его гораздо дальше в психоделическое пространство, чем он когда-либо заходил, мне нужно было убедиться в том, что Алекс был по меньшей мере знаком с этими ощущениями.
«Каковы были самые сильные ощущения, которые ты когда-либо получал от психоделика?», спросил я Алекса. «Тебе когда-нибудь казалось, что ты умер? Как насчет потери связи со своим телом и окружающим миром?».
Настолько же важно было выяснить, насколько спокойным и ответственным был Алекс под воздействием вещества. В какой-то степени, мне было более интересно узнать о бэдах, чем о приятных ощущениях, потому что в нашем сеттинге была большая вероятность получить неприятный опыт.
В идеальном случае природа психоделических исследований характеризуется высоким уровнем сотрудничества. Помимо того, насколько комфортно я буду ощущать себя, общаясь с Алексом, у него было право, и обязательство перед самим собой, понять, как он будет относиться к тому, что я буду давать ему ДМТ. Алекс спросил меня о мотивации моего исследования, о том, что я надеялся открыть, и о том, как мы будем контролировать сессии. Он поинтересовался моим религиозным опытом и моим собственным опытом с психоделиками. То, как я ответил на его вопросы, предоставило ему важную эмоциональную информацию.
Неделю спустя мы встретились в 5-Ист, исследовательском крыле больницы Университета Нью-Мехико, для проведения медицинского осмотра. Мы взяли у него кровь для основных анализов, и сделали электрокардиограмму, или ЭКГ, чтобы оценить здоровье его сердца.
Мы все собрались вокруг Алекса, посмотреть, как надуются его вены после того, как медсестра обвязала его предплечье жгутом. Хорошие вены были важным элементом участия добровольца в проекте, потому что мы собирались очень часто брать кровь. Если бы вены Алекса быстро оседали или если его кровь быстро сворачивалась, это бы создало нам дополнительные трудности во время исследования.
Я составил очень тщательную историю болезни и провел медицинский осмотр. Результаты медицинской проверки были важны, но настолько же важно было установить тесные и близкие отношения до того, как начать прием ДМТ. То, что я задавал Алексу очень личные вопросы о здоровье, дотрагивался до него и другими способами взаимодействовал с ним на фундаментальном и физическом уровне, сформировало основу доверительных и фамильярных отношений, на которые я надеялся рассчитывать во время мощных, дезориентирующих и потенциально регрессивных сессий с ДМТ.
Медицинские показатели Алекса и результаты ЭКГ были нормальными, поэтому мы назначили день психиатрического осмотра. Перед формальной психиатрической беседой нужно было заполнить анкету на 90 листов, что могло занять несколько часов. Беседу проводила Лора, наша медсестра. Это была их первая возможность познакомиться друг с другом. Потом Лора выдала Алексу еще одну стопку анкет и оценочную шкалу.
После того, как он вернул их нам, мы назначили день первых, не-слепых сессий Алекса с ДМТ: маленькая доза в 0,05 мг./кг., а на следующий день большая доза в 0,4 мг./кг. Первые сессии Алекса и других добровольцев-мужчин могли проводиться в любой момент, когда это позволяло наше расписание. В случае с добровольцами-женщинами нам надо было стандартизировать то, в какой момент менструального цикла мы их изучали. Мы организовали работу с женщинами в первые 10 дней с момента прекращения их менструального кровотечения.
Утром в день своего приема в больницу, Алекс оставил свою машину через дорогу от больницы, на парковке. Он сказал охраннику, что участвует в проведении исследования, и получил соответствующий пропуск. Пройдя по мосту над оживленным бульваром Ломас, он нашел приемное отделение, в котором клерк зарегистрировал его как ДМТ-22. Потом Алекса отвели на пятый этаж Исследовательского Центра. Он прошел мимо амбулатории, и зашел в отделение через двойные двери.
Он зарегистрировался у стойки медсестер, где с ним поздоровалась одна из постоянных медсестер отделения.
«Привет, ДМТ-22», сказала она. «Как у тебя дела?»
«Нормально, хотя немножко странно называться ДМТ-22».
«О, не беспокойся. Мы к этому привыкли. Давай я надену тебе идентификационный браслет».
Она надела браслет на его запястье, а потом проводила Алекса в палату 531.
Сначала мы использовали любую свободную палату в Исследовательском Центре. Лучше всего было проводить исследования в тихой палате — подальше от поста медсестер, от кухни, в которой постоянно шла суета, но не слишком близко к двойным дверям, ведущим в 5-Ист.
Иногда мы не могли выбирать, в какой палате проводить сессию, и сеттинг мог быть очень мрачным. Например, иногда нам приходилось проводить сессии в освинцованной комнате, расположенной в самом дальнем конце отделения, в которой раковым больным устанавливали радиоактивные имплантаты. В другие дни нам приходилось идти в «палату вытяжки», где лежали пациенты, страдавшие от многочисленных травм и множественных переломов. «Клетка» над кроватью предоставляла удобный доступ к веревкам, блокам и тросам, используемым для подвешивания загипсованных конечностей. Некоторые добровольцы утверждали, что клетка им не мешает, но я находил ее пугающей и сбивающей с толку. После того, как в течение одной или двух сессий мне приходилось маневрировать вокруг нее, я начал разбирать эту конструкцию до начала сессии.
В этом же крыле отделения была расположена палата трансплантации костного мозга. Полностью дезинфицированная, с мощными вентиляторами на потолке, и двумя двойными дверями, отделяющими предбанник, эта комната представляла собой пространство без микробов, в котором эти пациенты, очень сильно подверженные инфекциям, могли находиться в безопасности. К счастью, был выключатель, которым можно было отключить вентиляторы.
Нам нужна была комната поприятнее. Я попросил разрешения переделать одну из палат в отделении, в отношении которой у нас будет приоритет использования. В бюджет гранта, который я получил от НИДА, входил этот вид затрат. Мы выбрали палату 531.
Это была квадратная комната, примерно 15 футов площадью. В ней было относительно тихо, так как она была последней палатой в северной части коридора. В конце коридора была дверь, ведущая на лестницу, а напротив палаты, поближе к лестнице, располагалась освинцованная комната. Прямо напротив палаты 531 был вход в палату для трансплантации костного мозга, но стоя в дверях нашей палаты нельзя было понять, кто там находится.
Мы встретились с представителями технического отдела больницы, и произвели несколько изменений в палате. Плотники соорудили ширму для трубок и шлангов, выходящих из панели за кроватью, и небольшой шкафчик под раковиной, прикрывающий трубы. Дополнительная изоляция сверху и снизу двери более эффективно предохраняла палату от звуков, слышных в коридоре. А после одной особенно напряженной сессии, в течение которой система оповещения постоянно звучала из громкоговорителя, расположенного на потолке, электрик приспособил выключатель, расположенный на посту медсестер и предназначенный для того, чтобы отключать громкоговоритель в палате.
С кроватью мало что можно было сделать, потому что она должна была соответствовать правилам, а изготовление больничных кроватей на заказ стоит возмутительно дорого. Деревянные передние и задние спинки позволили ей выглядеть поприятнее. Но красивая мебель очень сильно поменяла общий вид комнаты: кресло-качалка и скамеечка для ног для меня, удобное большое кресло для Лоры и других медсестер, и два стула для посетителей.
Мы с моей бывшей женой, художником по гобеленам, просмотрели множество образчиков обивочных тканей для стульев, прежде чем нашли ту, которая нам подходила. Дизайн должен был быть относительно успокаивающим, но не настолько скучным, чтобы нагнать тоску на добровольцев и притупить их восприятие после того, как они откроют глаза. Еще одним требованием было то, чтобы узор на ткани соответствовал определенным визуальным эффектам, вызываемым ДМТ, но не настолько, чтобы добровольцы пугались или терялись, глядя на мебель в состоянии измененного сознания. Лучше всего подходил приятный голубой цвет, с разноцветными узорами, такими, как крапинки и пятнышки. Последним штрихом в обновлении комнаты стал однотонный светло-голубой ковер и приятная светло-голубая окраска стен, вместо яркого белого цвета.
