Как выяснилось позже, в фильме у нас снялось больше чудаков, чем их нашлось среди публики.
Как бы критики ни поносили “Рай”, мне он все равно нравится. И работать над ним было интересно – как и над “Забронировано”, “Натюрмортами” и “Религиозными деяниями”. Наверное, если бы не мой статус кинозвезды, эти фильмы и книги никогда бы не увидели свет. Но мне кажется, что все это было не зря.
“Рай” помог мне в очередной раз столкнуться с Ал Пачино. Я встретила его в киноцентре, где проходил монтаж “Рая”. Ал как раз работал там над своим фильмом “Местный стигматик”. Ал, как всегда, был неотразим, и между нами вновь вспыхнул огонь. Правда, на этот раз все было иначе – мы оба заметно постарели. Он уже не был Крестным отцом, я не была Кей Корлеоне. Мы были просто двумя людьми, занятыми в независимом кино. Ал, взъерошенный и неухоженный, был похож на очаровательную, любимую до дрожи дворняжку. Как-то в одно воскресенье он пригласил меня в гости, потом еще раз, и еще раз. В доме у Ала все было по-прежнему. После бейсбольного матча с друзьями Ал вместе с Салли Бойер, Марком (сводным братом Ала), Адамом Страсбергом, Джоном Хэлси и Майклом Хеджесом отправлялся в свой особняк в Хадсоне. Там всегда было шумно и людно. По дому носились три собаки Ала. На огонек то и дело заглядывали начинающие актеры вроде Уильяма Конверса-Робертса или Кристин Эстабрук. Ал вместе со своим учителем Чарли Лафтоном и его супругой Пенни обсуждали неминуемую гибель театра. Ал говорил о своих планах поставить “Саломею” и “Макбета”, и такие разговоры могли тянуться часами. Больше всего в жизни Ал любит театр и бейсбол.
Он – настоящий артист. Именно Ал заставил меня задуматься о разнице между понятиями “артист” и “артистичный”. Я – артистичная, но не артист. Правда, впервые в жизни меня это не волновало – я просто хотела, чтобы Ал меня любил. Я практически уверена, что для Ала я всегда была хорошим другом, с которым можно поговорить по душам. Но, как бы я ни любила слушать, на этот раз мне хотелось куда большего. Я хотела, чтобы Ал хотел меня – так же сильно, как я его.
Посредине этого романа на экраны вышел гомерически смешной фильм “Бэби-бум” о женщине, вынужденной усыновить ребенка. Чарльз Шайер и Нэнси Мейерс выступили в роли сценаристов, режиссеров и продюсеров. Благодаря Нэнси и костюмеру Сьюзи Бейкер, ставшей моей близкой подругой, я в фильме получилась хорошенькой, элегантной и наконец-то смешной. Мне нравилась моя героиня – остроумная и бойкая авантюристка. Я наконец-то вернулась в кино! И помог мне в этом совсем не “Рай”.
Будущее уже не то, что прежде
Когда я приехала в больницу Глендейл, бабушка Холл уже сидела на краю койки и ждала, когда же ее заберут домой. Ее белоснежные волосы были заколоты тремя ржавыми шпильками, а радиоактивного цвета штаны с оранжевыми, красными и желтыми цветами оттеняла бешеного цвета блузка с абстрактными узорами.
– Ты знаешь, что новый дружок Дорри – еврей? Представляешь? А у местной медсестры Холли жених – итальянец. А санитарка тут вообще родом из Ливана. Кажется, она сестра комика Дэнни Томаса.
– Ты как себя чувствуешь?
– Проблемы в основном с головой – там, где железы. Говорят, кровь в мозг плохо поступает, сделали даже рентген. Похоже, врачи считают, что мне кранты. Да ты не переживай так, Дайан! Я прожила долгую жизнь, даже чересчур долгую. Я уже даже планы на будущее строить перестала, так мне надоело жить.
Я была близка с бабушкой – настолько, насколько она меня к себе подпускала. Она умерла в девяносто четыре года. В пятидесятые годы я ее не любила – уж слишком безрадостную картинку мира она всем рисовала. Да и подарки на Рождество она делала ужасные: например, годовой запас грушевого пюре, которое нам доставляли прямо на дом раз в месяц. По-моему, никто из нас даже груши-то не ел. И только с возрастом я начала уважать бабушку – она не была особенной интеллектуалкой, но и двуличием никогда не отличалась. Она была прямолинейной и честной, скептически относилась к миру и была ярой католичкой – странное сочетание, особенно если учесть, что она не верила ни в Иисуса, ни в загробный мир. Она не отрицала двойственности своей позиции, но отметала все претензии в сторону:
– Не верится мне что-то в этого твоего Иисуса, Дайан. Ничто и никогда в этом мире не меняется и вряд ли когда изменится.
Бабушка умерла, считая себя ярой католичкой. Я, бабуль, в общем-то с тобой согласна: лучше верить хотя бы немножко, просто на тот случай, если загробная жизнь все-таки существует.
Дороти, шестьдесят три года
Я – женщина среднего роста (173 сантиметра). Я веду записи в обтянутом кожей дневнике, на котором выбито число 1980. У меня нет неоплаченных счетов или долговых обязательств. Номер моего банковского счета: 45572 1470. У меня четыре иждивенца (ребенка), которые родились 5 января 1946 года, 21 марта 1948 года, 27 марта 1951 года и 1 апреля 1953 года. Их имена: Дайан, Рэнди, Робин и Дорри. Я замужем за Джеком Ньютоном Холлом, гражданином США. У него голубые глаза и волосы с сединой. Его рост – 183 сантиметра. Мы живем в частном доме на участке площадью в 108 квадратных метров. Участок небольшой, но нам удалось построить тут дом, который нам очень нравится. Дом и участок застрахованы от наводнения и пожара. Мы с мужем не стали страховать свои жизни. Мы оба водим. Я – серебристый “ягуар”, регистрационный номер 1FTU749, Джек – “тойоту” с регистрационным номером JNH, выбитым серебристыми буквами на черном фоне. Недавно я составила и подписала завещание. Все предыдущие завещания утратили силу.
Я родилась в Уинфилд-Сити в Канзасе, в округе Кроули, 31 октября 1921 года. В этот год начался президентский срок мистера Гардинга, а в штате Нью-Йорк запустили линию по производству масла “Страна озер”. Мой отец, Сэмюэль Рой Китон, был среднего роста и работал кровельщиком. Мать, Бола, была домохозяйкой с серыми глазами. У них было три дочери: Орфа, Марта и я.
Мне шестьдесят три года, и у меня длинные седые волосы, которые я мою шампунем “Сассун” и кондиционером “Силкаенс”. Сушу мокрые волосы ручным феном “Ревлон” и завиваю щипцами “Клейрол”. Я люблю принимать очень горячую ванну. Чищу зубы щеткой “Орофлекс”, которую смачиваю перекисью водорода. У меня крепкие зубы, и я нахожусь в твердом уме и трезвой памяти. Я стараюсь выпивать минимум 8 стаканов воды в день. Сплю в ночной рубашке под двумя белыми одеялами. Муж спит рядом. По утрам я включаю радио и сразу же надеваю один из четырех своих теплых халатов. Один из них я купила вместе с Дайан в “Мэйсис” за пятьдесят долларов. Еще один – короткий, на шести кнопках – мне подарила Дорри. Есть еще персиково-розовый халат в цветочек. Но мой любимый – поношенный фиолетовый халат из “Сакс” на Пятой авеню. Он уже стал неотъемлемой частью меня и знает все мои мысли и чувства.
На шее и лице у меня есть морщины, но их не слишком много. Я стараюсь ухаживать за собой. На ночь наношу крем, восстанавливающий эпидермис, утром – подтягивающую эмульсию, днем – крем против морщин. Производители обещают невиданный эффект уже спустя 15 дней. Я пользуюсь кремами уже 90 дней и эффекта все еще не вижу. Я крашусь, но не сильно: подвожу коричневым карандашом глаза, использую помады и румяна. Почти всегда брызгаюсь одеколоном.
У нас повсюду стоят радиоприемники, даже в моей темной комнате, где я проявляю фотографии. На подоконнике в ванной стоит голубой приемник. На тумбочках по обе стороны кровати – тоже приемники. Самый новый из них украшает белую столешницу нашей белоснежной кухни. Мы постоянно слушаем радиопередачи. Я пью лекарства от артрита – “фельден” – и каждое утро принимаю витамины. Ношу очки для чтения и храню по паре в каждой комнате.
С возрастом я изменилась. В некотором смысле до неузнаваемости. Физические перемены играют тут не последнюю роль. Я сплю куда больше, чем в юности, и плохо запоминаю сны. Я с удовольствием сижу целыми днями дома. Вечером, когда приезжает Джек, мы ужинаем, разговариваем и выпиваем. Мне не нужны другие люди. Мы редко приглашаем гостей. Я разучилась петь и говорю теперь хриплым голосом. На пианино тоже не играю и не слушаю музыку. Чаще всего сижу в кабинете и раскладываю пасьянсы. Я слишком много времени провожу в одиночестве. Иногда я выезжаю в город, но к часу дня всегда возвращаюсь домой.
Переодевшись в одежду поудобнее, я иногда гуляю по кварталу. Смотрю, как снуют туда-сюда машины – кто уезжает, куда уезжает. Любуюсь Чампом – золотистым ретривером Джима Бочампа. Его жена Марта не любит собак. По-моему, это странно.
Иногда мне кажется, что в глубине души я – художник. Сейчас я тружусь над огромным листом белого картона – пытаюсь превратить его в коллаж. Получается неплохо, но я никому об этом не рассказываю. У меня уже стоят готовыми пять других работ. Две из них покажут на выставке в колледже Санта-Аны. Я работаю, сидя на полу. В основном делаю вырезки из Times. Своими хобби я занимаюсь только после того, как закончу с работой по дому – такая уж привычка. Я застилаю постели, убираюсь в ванной, мою посуду, расправляю занавески, продумываю меню на ужин, пишу список дел на день, одеваюсь и только потом отправляюсь к себе в кабинет. Иногда мне работается хорошо, иногда – не очень. Это неважно – все равно я это делаю только ради себя самой.
