Я все-таки решаюсь опубликовать давно задуманную серию статей на тему "дедовщины" в нашей армии. Тема очевидно набирает все большую актуальность, а у меня наработки пылятся без дела уже больше 10 лет! В конце концов, пора применить некогда приобретенные знания и навыки социального психолога…
* * *
Общественный интерес к проблеме «дедовщины» в армии то вспыхивает, то угасает. Предыдущий всплеск публикаций пришелся на конец 80-х годов прошлого века и удивительным образом совпал не столько с расцветом «эпохи гласности», когда освобожденные СМИ принялись яростно бичевать многоразличные пороки позднесоветского общества, сколько с тем периодом, когда в СССР действовал массовый призыв студентов на срочную военную службу.
После отмены студенческой воинской повинности решением Верховного Совета СССР в 1989 году волна публикаций быстро пошла на убыль, и в дальнейшем, на протяжении почти всех 90-х годов, да и вплоть до последнего времени, тема «дедовщины» пребывала на периферии общественного внимания. Периодически СМИ освещали какой-нибудь особо вопиющий случай убийств или самоубийств в солдатской среде — но в целом жизнь бесчисленных казарм на просторах все еще бескрайней России оставалась «вещью в себе» и интересовала разве что родителей призывников и активисток из числа «солдатских матерей».
Однако в этом году[1], похоже, пошла новая волна, и армия с ее специфическими казарменными проблемами опять неуклонно выдвигается на авансцену. Причина странных приливов и отливов общественного интереса к данной теме в общем-то очевидна: они зависят от того, насколько велик риск «загреметь в армию» для детей нашего образованного сословия. Пока существует довольно простая и легальная возможность «уберечь» родимое дитя (посредством поступления в ВУЗ или покупки справки о каком-либо необременительном заболевании) — вникать в проблемы новобранцев из бедных и малообразованных семей никто не спешит, а для обсуждения в СМИ или же на кухнях находится множество значительно более актуальных тем.
Но увы! — шансы «отвертеться», похоже, тают на глазах. Российская армия вползает в очередную полосу «демографического провала»: граждан в призывной возраст вступает все меньше, призыв «обычными средствами» все чаще не выполняется, и вот уже в Думе вовсю готовится законопроект о возвращении призыва в армию студентов, министр Обороны делает грозные и недвусмысленные заявления, готовится также сокращение списка медицинских оснований для отказа от призыва. Военные потирают руки, предвкушая очередной «резкий подъем интеллектуального уровня призывников», как это было в еще памятные времена 1985–1989 гг.
А у «читающей общественности» растет тревога: казармы из далекой страшилки для «плохих ЧУЖИХ мальчиков» превращаются в пугающую своей реальностью перспективу для любимого чада, для детей родных и близких людей. Естественным образом возникает желание узнать — а что же там происходит НА САМОМ ДЕЛЕ? В глубине души, конечно же, теплится надежда: а может быть, «за отчетный период» в армии и впрямь случились какие-то резкие перемены к лучшему? Может быть, и страшная «дедовщина» как-то благополучно «рассосалась»?
Если верить последним победным реляциям российских военных, так оно и есть. В октябре, к примеру, Интерфакс передал такую оптимистическую реляцию: «По данным Минобороны, 90 % воинских коллективов последние годы живут без «дедовщины». Само Минобороны, похоже, решило впредь вовсе обходиться без неблагозвучного термина «дедовщина», заменив его на куда более «политкорректное» «казарменное хулиганство».
Ход, без сомнения, умный: название неясной угрозы, тревожащей как призывников, так и их родителей, лишается специфического и непонятного оттенка (какие «деды»? кто такие? Почему их надо бояться?) и приобретает вполне ясные и «бытовые» очертания. Ну, хулиганство, да, в казарме; почему в казарме? Да потому что армия! А что, на «гражданке» хулиганов не бывает?
Нынешний эвфемизм, созданный в недрах российского Минобороны, в пиар-смысле выгодно отличается от творения ГПУ МО СССР, которое в свое время билось над той же проблемой. «Замполиты, политруки» придумали тогда, в 80-х годах прошлого века, термин «неуставные отношения», который в силу своей расплывчатости и крайней двусмысленности тут же стал предметом различных анекдотов на «армейскую тематику».
Итак, выбор слов и словосочетаний широк: брутальная «дедовщина», загадочные «неуставные отношения», политкорректное «казарменное хулиганство». И со всем этим Минобороны вроде как успешно борется.
Так что же — бояться нечего?
От термина «казарменное хулиганство», тем не менее, за версту разит казенным лукавством. «Дедовщина» — это специфический тип групповой динамики внутри «воинского коллектива», и «хулиганство» всего лишь обозначает одно из возможных последствий данных отношений в юридическом смысле. Последствие далеко не единственно возможное. Строго говоря, если бы у военных «работников идеологического фронта» действительно было бы желание заменить «дедовщину» совокупностью юридических терминов, иллюстрирующих ее возможные последствия, они должны были бы параллельно ввести термины «казарменное изнасилование», «казарменное доведение до самоубийства», и «казарменное принуждение к дезертирству».
Основной вопрос, однако, заключается в следующем: что есть «дедовщина» — некая «болезнь» «воинского коллектива», которая поддается успешному излечению силами командиров и политработников? Или же «дедовщина» — специфическое СИСТЕМНОЕ явление, которое имманентно присуще воинскому подразделению советского типа комплектования? Последнее буквально означает, что «дедовщина» не может быть побеждена и изгнана без сущностного преобразования самого принципа комплектования Российской Армии.
Вывод, крайне неутешительный для Минобороны, но мы, тем не менее, постараемся его обосновать…
Глава 1. Договоримся о терминах
Прежде всего следует договориться о терминах. Именно непроясненность ситуации в научном плане дает почву для бесплодных дискуссий в духе «а вот еще был случай…» — «ерунда, это нетипично!» и т. д до бесконечности. В жонглировании примерами и цифрами понаторели за последние десятилетия обе стороны — и «солдатские матери», и Министерство обороны, при этом ни на йоту не приблизившись к существу проблемы.
Одна из наиболее распространенных ошибок — стремление рассматривать армейское подразделение как обычную группу, нечто вроде трудового коллектива, учебного класса или даже компании друзей на отдыхе. Мол, «армия — это срез общества», «какое общество — такая и армия» и так далее в том же духе. Обычные люди — солдаты; они так же, как и все прочие, хулиганят, иногда дерутся, а в общем — стараются заслужить похвалу начальства. В этой благостной «общечеловеческой» картинке проблема «дедовщины» просто растворяется без остатка, и говорить становится не о чем…
Но картинка неверна. Армия — не НИИ и не завод, и различие очевидно: в социальной психологии оно называется «характер членства в группе». Все дело в том, что солдат не вправе под угрозой уголовного преследования по собственной воле покинуть «родной армейский коллектив». Забавно, что в стандартных советских учебниках социальной психологии (по крайней мере, до начала 90-х) характер членства вообще не рассматривался как классифицирующий признак, и сам термин groups compulsory in membership я впервые обнаружил в американских пособиях.
«Группу принудительного членства» (далее ГПЧ) следует отличать от так называемой «закрытой группы» — то есть просто «группы, из которой нельзя выйти». Отличие тонко, но существенно: сам термин «закрытая группа» возник при изучении специфики самоощущения и групповых взаимодействий внутри экипажей затертых льдами полярников, космонавтов и прочих отрезанных на долгое время от мира сообществ. И наши, и западные исследователи обнаружили у членов таких групп нарастающую фрустрацию и депрессию, а также разработали множество методик, как с этими вредными явлениями бороться.
Таким образом, «закрытая группа» — группа, в которой люди вынуждены долгое время держаться вместе ввиду явной враждебности внешней, чаще всего физической среды (космоса или полярных льдов).
Группа же принудительного членства — это группа, участники которой вынуждены оставаться вместе под давлением «более широкой социальной организации», причем эта самая «более широкая организация» одновременно диктует участникам и группе в целом определенные цели и способы достижения этих целей. Проще говоря, «закрытая группа» — продукт воздействия внешней физической, а ГПЧ — внешней социальной среды.
Рассматривая армейское подразделение (АП) под социально-психологическим углом зрения дальше, отмечаем, что мы имеем дело не только с группой, но и с организацией. Т. е. она создана не самими участниками, а задана извне, с целями и правилами функционирования, которые совершенно не обязательно должны разделяться участниками. Этим АП отличается от, к примеру, группы друзей, выехавшей на шашлыки или выступившей в многодневный поход.
