Я: «А тебе становилось интересно?»
Он: «Ведь я был внутри, в клозете, когда она там была».
(Это соответствует действительности: хозяева нам это раз рассказали, и я припоминаю, что мы запретили Гансу делать это.)
Я: «Ты ей говорил, что хочешь пойти?»
Он: «Я входил сам и потому, что Берта мне это разрешила. Это ведь не стыдно».
Я: «И тебе было бы приятно увидеть Wiwimacher?»
Он: «Да, но я его не видел».
Я напоминаю ему сон в Гмундене относительно фантов и спрашиваю: «Тебе в Гмундене хотелось, чтобы Берта помогла тебе сделать wiwi?»
Он: «Я ей никогда этого не говорил».
Я: «А почему ты этого ей не говорил?»
Он: «Потому что я об этом никогда не думал (прерывает себя). Когда я обо всем этом напишу профессору, глупость скоро пройдет, не правда ли?»
Я: «Почему тебе хотелось, чтобы Берта помогла тебе делать wiwi?»
Он: «Я не знаю. Потому что она смотрела».
Я: «Ты думал о том, что она положит руку на Wiwimacher?» Он: «Да. (Отклоняется.) В Гмундене было очень весело. В маленьком саду, где растет редиска, есть маленькая куча песку, там я играл с лопаткой». (Это сад, где он делал wiwi.)
Я: «А когда ты в Гмундене ложился в постель, ты трогал рукой Wiwimacher?»
Он: «Нет, еще нет. В Гмундене я так хорошо спал, что об этом еще не думал. Только на прежней квартире и теперь я это делал».
Я: «А Берта никогда не трогала руками твоего Wiwimacher'a?»
Он: «Она этого никогда не делала, потому что я ей об этом никогда не говорил».
Я: «А когда тебе этого хотелось?»
Он: «Кажется, однажды в Гмундене».
Я: «Только один раз?»
Он: «Да, чаще».
Я: «Всегда, когда ты делал wiwi, она подглядывала,– может, ей было любопытно видеть, как ты делаешь wiwi?»
Он: «Может быть, ей было любопытно видеть, как выглядит мой Wiwimacher?»
Я: «Но и тебе это было любопытно, только по отношению к Берте?»
Он: «К Берте и к Ольге».
Я: «К кому еще?»
Он: «Больше ни к кому».
Я: «Ведь это неправда. Ведь и по отношению к маме?»
Он: «Ну, к маме, конечно».
Я: «Но теперь тебе больше уже не любопытно. Ведь ты знаешь, как выглядит Wiwimacher Анны?»
Он: «Но он ведь будет расти, не правда ли?»[23]
Я: «Да, конечно... Но когда он вырастет, он все-таки не будет походить на твой».
Он: «Это я знаю. Он будет такой, как теперь, только больше».
Я: «В Гмундене тебе было любопытно видеть, как мама раздевается?»
Он: «Да, и у Анны, когда ее купали, я видел маленький Wiwiniacher».
Я: «И у мамы?»
Он: «Нет!»
Я: «Тебе было противно видеть мамины панталоны?»
Он: «Только черные, когда она их купила, и я их увидел и плюнул. А когда она их надевала и снимала, я тогда не плевал. Я плевал тогда потому, что черные панталоны черны, как Lumpf, а желтые – как wiwi, и когда я смотрю на них, мне кажется, что нужно делать wiwi. Когда мама носит панталоны, я их не вижу, потому что сверху она носит платье».
Я: «А когда она раздевается?»
Он: «Тогда я не плюю. Но когда панталоны новые, они выглядят как Lumpf. А когда они старые, краска сходит с них, и они становятся грязными. Когда их покупают, они новые, а когда их не покупают, они старые».
Я: «Значит, старые панталоны не вызывают в тебе отвращение?»
Он: «Когда они старые, они ведь немного чернее, чем Lumpf, не правда ли? Немножечко чернее»[24].
Я: «Ты часто бывал с мамой в клозете?»
Он: «Очень часто».
Я: «Тебе там было противно?»
Он: «Да... Нет!»
Я: «Ты охотно присутствуешь при том, когда мама делает wiwij или Lumpf?»
Он: «Очень охотно».
Я: «Почему так охотно?»
Он: «Я этого не знаю».
Я: «Потому что ты думаешь, что увидишь Wiwimacher?»
Он: «Да, я тоже так думаю».
Я: «Почему ты в Лайнце никогда не хочешь идти в клозет?» (В Лайнце он всегда просит, чтобы я его не водил в клозет. Он один раз испугался шума воды, спущенной для промывания клозета.)
Он: «Потому что там, когда тянут ручку вниз, получается большой шум».
Я: «Этого ты боишься?»
Он: «Да!»
Я: «А здесь, в нашем клозете?»
Он: «Здесь—нет. В Лайнце я пугаюсь, когда ты спускаешь воду. И когда я нахожусь в клозете и вода стекает вниз, я тоже пугаюсь».
Чтобы показать мне, что в нашей квартире он не боится, он заставляет меня пойти в клозет и спустить воду. Затем он мне объясняет: «Сначала делается большой шум, а потом поменьше. Когда большой шум, я лучше остаюсь внутри клозета, а когда слабый шум, я предпочитаю выйти из клозета».
Я: «Потому что ты боишься?»
Он: «Потому что мне всегда ужасно хочется видеть большой шум (он поправляет себя), слышать, и я предпочитаю оставаться внутри, чтобы хорошо слышать его».
Я: «Что же напоминает тебе большой шум?»
Он: «Что мне в клозете нужно делать Lumpf» (то же самое, что при виде черных панталон).
Я: «Почему?»
Он: «Не знаю. Нет, я знаю, что большой шум напоминает мне шум, который слышен, когда делаешь Lumpf. Большой шум напоминает Lumpf, маленький—wiwi» (ср. черные и желтые панталоны).
Я: «Слушай, а не был ли омнибус такого же цвета, как Lumpf?» (По его словам – черного цвета.)
Он (пораженный): «Да!»
Я должен здесь вставить несколько слов. Отец расспрашивает слишком много и исследует по готовому плану вместо того, чтобы дать мальчику высказаться. Вследствие этого анализ становится неясным и сомнительным. Ганс идет по своему пути, и когда его хотят свести с него, он умолкает. Очевидно, его интерес, неизвестно почему, направлен теперь на Lumpf и на wiwi. История с шумом выяснена так же мало, как и история с черными и желтыми панталонами. Я готов думать, что его тонкий слух отметил разницу в шуме, который производят при мочеиспускании мужчины и женщины. Анализ искусственно сжал материал и свел его к разнице между мочеиспусканием и дефекацией. Читателю, который сам еще не производил психоанализа, я могу посоветовать не стремиться понимать все сразу. Необходимо ко всему отнестись с беспристрастным вниманием и ждать дальнейшего.
«11 апреля. Сегодня утром Ганс опять приходит в спальню и, как всегда в последние дни, его сейчас же выводят вон.
После он рассказывает: «Слушай, я кое о чем подумал. Я сижу в ванне[25], тут приходит слесарь и отвинчивает ее[26]. Затем берет большой бурав и ударяет меня в живот».
Отец переводит для себя эту фантазию: «Я – в кровати у мамы. Приходит папа и выгоняет меня. Своим большим пенисом он отталкивает меня от мамы».
Оставим пока наше заключение невысказанным.
«Далее он рассказывает еще нечто другое, что он себе придумал: „Мы едем в поезде, идущем в Гмунден. На станции мы начинаем надевать верхнее платье, но не успеваем этого сделать, и поезд уходит вместе с нами“.
Позже я спрашиваю: «Видел ли ты, как лошадь делает Lumpf?»
Ганс: «Да, очень часто».
Я: «Что же, она при этом производит сильный шум?»
Ганс: «Да!»
Я: «Что же напоминает тебе этот шум?»
Ганс: «Такой же шум бывает, когда Lumpf падает в горшочек».
Вьючная лошадь, которая падает и производит шум ногами, вероятно, и есть Lumpf, который при падении производит шум. Страх перед дефекацией, страх перед перегруженным возом главным образом соответствует страху перед перегруженным животом».
По этим окольным путям начинает для отца выясняться истинное положение вещей.
«11 апреля за обедом Ганс говорит: „Хорошо, если бы мы в Гмундене имели ванну, чтобы мне не нужно было ходить в баню“. Дело в том, что в Гмундене его, чтобы вымыть, водили всегда в соседнюю баню, против чего он обыкновенно с плачем протестовал. И в Вене он всегда подымает крик, когда его, чтобы выкупать, сажают или кладут в большую ванну. Он должен купаться стоя или на коленях».
Эти слова Ганса, который теперь начинает своими самостоятельными показаниями давать пищу для психоанализа, устанавливают связь между обеими последними фантазиями (о слесаре, отвинчивающем ванну, и о неудавшейся поездке в Гмунден). Из последней фантазии отец совершенно справедливо сделал вывод об отвращении к Гмундену. Кроме того, мы имеем здесь опять хороший пример того, как выплывающее из области бессознательного становится понятным не при помощи предыдущего, а при помощи последующего.
«Я спрашиваю его, чего и почему он боится в большой ванне.
Ганс: «Потому, что я упаду туда».
Я: «Почему же ты раньше никогда не боялся, когда тебя купали в маленькой ванне?»
Ганс: «Ведь я в ней сидел, ведь я в ней не мог лечь, потому что она была слишком мала».
Я: «А когда ты в Гмундене катался на лодке, ты не боялся, что упадешь в воду?»
Ганс: «Нет, потому что я удерживался руками, и тогда я не мог упасть. Я боюсь, что упаду, только тогда, когда купаюсь в большой ванне».
Я: «Тебя ведь купает мама. Разве ты боишься, что мама тебя бросит в ванну?»
Ганс: «Что она отнимет свои руки и я упаду в воду с головой».
Я: «Ты же знаешь, что мама любит тебя, ведь она не отнимет рук».
Ганс: «Я так подумал».
Я: «Почему?»
Ганс: «Этого я точно не знаю»
Я: «Быть может, потому, что ты шалил и поэтому думал, что она тебя больше не любит?»
