Маннони: — Меня смущает другое: у меня такое чувство, что эта воображаемая подкладка не только создает символическому языку помехи, но и подпитывает его, и что язык, если мы лишим его этого питания полностью, становится машиной, то есть чем-то уже больше не человеческим.
Лакан: — Не надо сантиментов. Надеюсь, Вы не собираетесь говорить, что машина — это зло и что она портит нам существование. Речь идет не об этом. Машина — это просто чередование ноликов и единичек, и потому вопрос о том, человечна она или нет, решен раз и навсегда — конечно, нет. Только вот хорошо бы проверить сначала, является ли само человечное, в том смысле, в каком вы о нем говорите, таким уж человечным.
Маннони: - Это очень серьезный вопрос.
Лакан: — Как бы то ни было, понятие "гуманизм", специального семинара которому я посвящать не собираюсь, обременено историей уже настолько, что мы вправе, наверное, видеть в нем лишь частную позицию, реализованную в той весьма ограниченной области, которую мы продолжаем неосторожно называть человечеством. И не стоит удивляться, если символический порядок совершенно не сводим оказывается к тому, что обычно называют человеческим опытом. Вы говорите, что ничего не было бы, если бы все это не облекалось плотью воображения. Мы в этом не сомневаемся, но неужели все корни лежат именно в нем? Ничто не дает нам оснований так думать. Эмпирическая дедукция целых чисел так и не была сделана — более того, похоже, удалось уже доказать, что она невозможна.
Я попытаюсь свести все эти соображения к маленькой итоговой схеме, которую я уже рисовал вам раньше.
В начале третьей главы работы По ту сторону принципа удовольствия Фрейд рассказывает об этапах анализа. Это текст, который на многое проливает свет, — копию его не мешало бы носить с собою в кармане, чтобы постоянно с нею сверяться.
Поначалу, говорит Фрейд, мы стремимся разрешить симптом, высказав его значение. Идя этим путем, удалось кое-что прояснить и даже достичь кое-каких результатов.
О. Бернерт: — Почему?
Лакан: — Все, о чем рассказываю здесь я, сводится к объяснению того единственного условия, при котором то, о чем говорит Фрейд, оказывается возможным. Почему, спрашиваете вы? Потому что сам по себе симптом от начала и до конца является не чем иным, как значением, то есть истиной — истиной, которой придана определенная форма. От естественного признака он отличается тем, что с самого начала выступает организованным в терминах означаемого и означающего, со всей той игрой означающих, которая отсюда следует. Непосредственно внутри конкретных данных симптома с самого начала имеется осадок означающего материала. Симптом — это изнанка дискурса.
О. Бернерт: — Но почему прямое сообщение, сделанное больному, оказывается действенным?
Лакан: — Сообщение больному значения исцеляет его постольку, поскольку порождает у него Überzeugung, то есть убеждение. Субъект включает в совокупность значений, уже им принятых, объяснение, которое даете вы, и в анализе, который проводится "диким", неорганизованным способом, это может на краткое время свои плоды принести. Но это не правило.
Вот почему мы переходим ко второму этапу, где признание получает необходимость включения в Воображаемое. Возникнуть должно не просто понимание значения, а в собственном смысле слова припоминание, то есть переход в Воображаемое. Больной должен признать своей собственной, вписать в свою биографию, вновь включить в воображаемый континуум, который именуется собственным Я, последовательность значений, в которой прежде, как правило, он себе отчета не отдавал. Мы находимся в данный момент в начале третьей главы Очерков психоанализа.
На третьем этапе становится ясно, что этого недостаточно, то есть что существует некоторая инерция, свойственная тому, что с самого начала выступает внутри Воображаемого как готовая структура.
В результате определенных усилий, — продолжает текст, — удается, наконец, коснуться сопротивлений больного. С этого момента все искусство состоит в том, чтобы как можно быстрее открыть эти сопротивления, продемонстрировать их больному и подвигнуть, по-человечески побудить его от этих сопротивлений отказаться. Переход к сознанию, становление бессознательного сознательным даже на этом пути не всегда достигается полностью. Все это припоминание не имеет, строго говоря, серьезного значения, если не приходит вместе с ним Überzeugung,убеждение.
Текст этот нужно читать, как читаю его я, то есть по-немецки, так как французский перевод — все дело тут в искусстве переводчика — несколько смазывает, скрадывает выразительную рельефность оригинала.
Фрейд настаивает на том, что после устранения сопротивлений сохраняется какой-то остаток, который, быть может, и есть самое существенное. И здесь Фрейд вводит понятие повторения, Wiederholung. Состоит оно, по сути дела, в том, что со стороны вытесненного, со стороны бессознательного, никакого сопротивления нет, а есть лишь стремление повторять себя снова и снова.
В этом же тексте Фрейд обращает внимание на оригинальность своей новой техники. Простое качественное соозначение бессознательное/сознательное здесь несущественно. Линия раздела проходит не между сознательным и бессознательным, а между тем, что вытеснено и стремится лишь к самоповторению, настаивающей на себе речи, то есть той модуляции бессознательного, о которой говорю вам я, с одной стороны, и тем, что организовано совсем иным образом, то есть собственным Я, с другой. Если вы прочтете теперь этот текст всвете тех понятий, навык к которым вы успели, надеюсь, приобрести, вы убедитесь,
что место, которое в них отведено Я, не оставляет сомнений в исключительной принадлежности его к порядку Воображаемого. И Фрейд подчеркивает, что любое сопротивление именно в этом порядке берет начало.
Поскольку мне необходимо сегодня окончательно расставить акценты, поставить ту финальную точку, которая послужит вам в дальнейшем схемой ориентирования, то я вернусь к тем четырем полюсам, которые не раз изображал для вас на этой доске.
Начну с А. А — это Другой (Autre) в радикальном смысле, Другой из восьмой или девятой гипотезы Парменида. Он же — реальный полюс субъективного отношения, то самое, с чем связывает Фрейд отношение к инстинкту смерти.
Далее, перед вами m (moi), собственное Я, и а, другой (autre), который на самом деле не другой вовсе, поскольку природа его такова, что он всегда выступает в паре с собственным Я, поддерживая с ним зеркальные отношения взаимозаменяемости: ego — это всегда alter-ego.
А здесь перед вами S, который является одновременно субъектом, символом, и еще фрейдовским Es. Символическая реализация субъекта, всегда представляющего собой создание символическое, — это связь, идущая в направлении от А к S. Связь эта присуща любой субъективной ситуации и носит характер скрытый и бессознательный.
В основу этой схемы не кладется субъект отрешенный, изолированный. С тех пор, как в мире есть люди и они говорят, все в нем увязано с порядком символическим. То, что передается и стремится обрести конкретные черты, представляет собой огромное сообщение, где все Реальное предстает мало-помалу на новом месте, в переделанном, пересозданном виде. Символизация Реального стремится стать равноценной вселенной, и субъекты являются в ней лишь ретрансляторами, опорами. Наша роль в ней сводится к роли разрыва в одном из соединений цепи.
Что-то понять можно только исходя из этого, и каждая работа Фрейда напоминает нам именно это, дает нам именно этот урок. Возьмите схему психического аппарата, фигурирующего в небольших рукописях, адресованных Фрейдом Флиссу, возьмите также последнюю часть Толкования сновидений. Можно подумать, что он просто пытался формализовать то, что называется научной символикой, — ничего подобного. Острие мысли Фрейда, идея, которую не найти больше ни у кого, состоит в том, на чем он в особенности настаивал в главе VII- функция сознательная и функция бессознательная прямо противоположны друг другу. Это исходное положение (оправдано оно или нет, не имеет значения, так мы здесь просто комментируем Фрейда) кажется ему принципиально важным для объяснения того, что конкретно с субъектами его анализа происходит, для понимания областей психической жизни. То, что происходит на уровне чистого сознания, на уровне коры головного мозга, где то отражение мира, которое мы называем сознанием, помещается, стирается впоследствии, не оставляя следов. Следы переходят в другое место.
