Этот опыт полного внутреннего обладания объектом, обладания более глубокого, чем может дать интеллектуальная деятельность, образует главный источник доктрин, учений, называемых антиинтеллектуалистическими. Такие учения периодически возрождаются, и при каждом возрождении, при каждом новом появлении они встречают некоторый успех: ведь они обещают то, на достижение чего не могут претендовать ни чистая положительная наука, ни другие философские учения. Они обещают внутреннее и непосредственное общение с существом через интуицию, взаимопроникновение, взаимоприобщенность субъекта и объекта, через полную сопричастность, одним словом, через то, что Плотин описал под названием экстаза. Они показывают, что познание, подчиненное логическим формам, бессильно преодолеть двойственность, что оно не есть настоящее обладание, что оно не идет дальше внешней поверхности вещей. Но ведь потребность в сопричастности остается безусловно даже в наших обществах более властной и интенсивной, чем потребность в познании или в сообразовании с требованиями логической дисциплины. Потребность в сопричастности более глубока. Она была несомненно всемогущей в человеческих обществах в течение долгих веков праистории, когда логическая дисциплина едва давала себя чувствовать. И ныне умственная деятельность, которая считает себя обладающей, благодаря внутренней сопричастности, своим объектом, живет этим объектом и оживляет его собой, не стремится больше ни к чему и находит в таком обладании полное удовлетворение. А между тем простое знание, сообразно с логическими требованиями, всегда незаконченно. Оно вызывает новый процесс познания, который продолжает первый, и создается впечатление, что душа стремится к чему-то более глубокому, чем знание, к чему-то такому, что округлило и завершило бы его.
Диалектическая борьба между интеллектуалистическими учениями и контручениями может, следовательно, продолжаться еще неопределенное время с перемежающимися победами и поражениями. Изучение пра-логического и мистического мышления низших обществ позволит, возможно, предвидеть конец этой борьбы, показывая, что проблемы, которые служат предметом разделения указанных учений, плохо поставлены. Философы, психологи и логики, не применяя сравнительного метода, все допустили один общий постулат. Они взяли в качестве отправной точки изысканий человеческое сознание, всегда и всюду одинаковое, т. е. один-единственный тип мыслящего субъекта, подчиненного в своих умственных операциях тождественным повсюду психологическим и логическим законам. Они полагали, что различие между институтами и верованиями разных обществ можно объяснить более или менее ребяческим или неправильным применением общих принципов в разных обществах.
Однако этот постулат не совместим с фактами, которые обнаруживаются сравнительным изучением мышления разных человеческих обществ. Сравнительное исследование показывает, что мышление низших обществ имеет мистический и пра-логический характер, что оно направлено иначе, чем наше, что коллективные представления управляются в нем законом сопричастности, игнорируя противоречия, что они (представления) соединены между собой ассоциациями и предассоциациями, сбивающими с толку наше логическое мышление.
Это сравнительное исследование освещает нам также и нашу собственную умственную деятельность. Оно приводит нас к познанию того, что логическое единство мыслящего субъекта, которое признается как данное большинством философов, является лишь desideratum (чем-то желаемым), но не фактом. Даже в нашем обществе еще не исчезли представления и ассоциации представлений, подчиненные закону сопричастности. Они сохраняются, более или менее независимые, более или менее ущербные, но неискоренимые, бок о бок с теми представлениями, которые подчиняются логическим законам. Разумение в собственном смысле стремится к логическому единству, оно провозглашает необходимость такого единства. В действительности, однако, наша умственная деятельность одновременно рациональна и иррациональна: пра-логический и мистический элементы сосуществуют с логическим.
С одной стороны, логическая дисциплина стремится навязать себя всему, что представляется и мыслится. С другой стороны, коллективные представления социальной группы, даже когда они носят чисто пра-логический и мистический характер, стремятся сохраниться возможно дольше, подобно религиозным, политическим и т. д. институтам, выражением которых, а в другом смысле, и основанием которых, они являются. Отсюда и проистекают конфликты мышления, столь же трагические, как и конфликты совести. Источником этих конфликтов является борьба между коллективными привычками, более древними и более новыми, разнонаправленными, которые также оспаривают друг у друга руководство сознанием, как различные по своему происхождению требования морали раздирают совесть. Именно этим, несомненно, и следовало бы объяснить мнимые битвы разума с самим собой, а также то, что есть реального в антимониях разума. И если только верно, что наша умственная деятельность является одновременно логической и пра-логической, то история религиозных догматов и философских систем может впредь озариться новым светом.
Сверхъестественное в первобытном мышлении
Введение
Аффективная категория сверхъестественного
Наше общее исследование по необходимости отвлекается от различий, которые в тех или иных деталях наблюдаются между первобытными обществами, даже если они живут в близком соседстве друг с другом и связаны между собой тесным родством. В любом ограниченном районе, например на маленьком острове, верования, обычаи и обряды более или менее различны для различных племен, так же как диалекты. Если взять отдельную группу, то, как бы она ни была малочисленна, некоторые лица в ней часто разнятся темпераментом и характером. Время от времени встречаются, как и у нас, натуры, более других склонные к критике, менее других послушные общественному мнению, не очень почтительные к традициям, доходящие даже в некоторых случаях до скептицизма и неверия[28].
Это факт неоспоримый. Однако он без труда уживается с другим, не менее твердо установленным фактом: существованием общепринятых обычаев и верований. И те и другие с одинаковым правом могут вполне законно служить объектом научного исследования. Отнюдь не игнорируя почти бесконечного разнообразия представлений и обычаев, относящихся к невидимым силам, мы попытаемся отыскать их общие черты и показать, как последние вытекают из структуры и навыков, свойственных первобытному мышлению. Если это нам удастся, мы добьемся двойного результата. Мы осветим если не во всех деталях, то по крайней мере в основных чертах многие представления, а вместе с тем наш анализ первобытного мышления получит новое подтверждение.
1. Во власти невидимых сил
Мы никогда не должны забывать следующее соображение: в той области, которую мы здесь исследуем, как и во многих других, первобытное мышление ориентируется совершенно в ином направлении, чем наше. С известной точки зрения первобытные люди — метафизики. Они даже являются таковыми с большими непринужденностью и постоянством, чем многие люди нашего общества. Однако это отнюдь не означает, что они — метафизики в том же смысле, что и мы.
Сталкиваясь с различными физическими силами, которые на нас действуют и от которых чувствуем зависимость, мы всегда прежде всего полагаемся на возможно более широкое и точное знание законов природы. «Знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы мочь» — мы все руководствуемся этой формулой, вовсе о ней не думая, настолько приученные нашим воспитанием доверять науке и уверенно использовать те выгоды, которые доставляет ее практическое применение.
Совершенно иной характер имеют привычки, а следовательно, и направленность мышления у первобытных людей. Ничто не наводит их на мысль о выгоде, которую могла бы им принести попытка узнать законы естественных явлений, у них отсутствует даже само представление об этих законах. Что прежде всего захватывает их внимание и почти полностью занимает его с того момента, когда оно было чем-нибудь пробуждено, что целиком заполняет и удерживает его — это присутствие и более или менее определенное влияние невидимых сил, действие которых они чувствуют на себе и вокруг себя.
Для самоохранения и защиты в их распоряжении есть традиции, унаследованные от предков. Их вера в эти традиции кажется непоколебимой. Они дальше и не заглядывают, не столько из-за умственной лености, сколько из-за религиозного благоговения и боязни худшего. В таких делах, больше чем в какой бы то ни было другой области, всякое новшество могло бы, на их взгляд, оказаться опасным. Они не смеют решиться на него. Им и в голову не приходит, что более полное и точное знание условий, в которых совершается действие невидимых сил, обогатило бы их действенными методами самозащиты.
