И когда обсессивный пациент дотрагивается до слабого места в надежности нашей психической жизни - до недостоверности нашей памяти - его обнаружение позволяет ему расширить свои сомнения на все, даже на действия, которые уже были проделаны и которые так долго оставались без связи с комплексом любви-ненависти и было это давным-давно. Я могу припомнить случай с женщиной, которая только что купила расческу для своей маленькой дочери в магазине, и ставши подозрительной в отношении мужа, начала сомневаться в том, что не обладала ли она этой расческой давно. Говорила ли эта женщина не прямо: “Если я могу сомневаться в твоей любви” (и это было лишь проекцией ее сомнения в своей собственной любви), “тогда я могу сомневаться в этом тоже, тогда я могу сомневаться во всем” - таким образом свидетельствуя нам о скрывающем значении невротического сомнения?
С другой стороны, компульсия есть попытка компенсации сомнения и исправления непереносимого состояния заторможенности, о котором свидетельствует сомнение. Если пациент, при помощи смещения, достигает, наконец, успеха к приведению одного из своих заторможенных намерений к решению, то намерение должно быть доведено до конца. Верно, что это намерение не совпадает с первоначальным, но блокированная энергия последнего не может упустить возможность найти выход для своей разрядки в замещающем действии. Так, эта энергия делает себя ощущаемой теперь в командах и в запрещениях соответственно тому, любовный импульс или враждебный захватывает контроль над путем, ведущим к разрядке. Если случается, что компульсивная команда не может быть исполнена, напряжение становится непереносимым и переживается пациентом в виде экстремальной тревоге. Но путь, ведущий к замещающему действию, даже если смещение было совершено на что-то незначительное, столь страстно оспаривается, что такое действие может быть завершено только в форме защитного мероприятия, тесно ассоциированного именно с тем импульсом, который оно должно отвратить.
Более того, посредством чего-то вроде регрессии подготовительные акты заменяют конечное решение, мышление заменяет действие, и, вместо замещающего действия некая мысль, предварительная ему, заявляет о себе со всей силой компульсии. Соответственно тому, является ли эта регрессия более или менее заметной, случай обсессивного невроза будет представлен характеристиками обсессивного мышления (обсессивными идеями) или обсессивного действия в более узком смысле слова. Истинные обсессивные действия, такие как эти, однако, становятся возможными только потому, что они устанавливают способ согласования в форме компромисса между двумя антагонистическими импульсами. У обсессивных действий имеется тенденция приближаться все больше и больше - и, по мере того, как длится расстройство, все более явным это становится - к инфантильным сексуальным действиям онанистического характера. Так при этой форме невроза любовные действия завершаются несмотря ни на что, но только при помощи нового вида регрессии; теперь такие действия больше не относятся к другому человеку, объекту любви или ненависти, но теперь это - аутоэротические действия, такие, какие встречаются в детстве.
Первый вид регрессии, тот который от действия к мышлению, облегчается другим фактором, связанным со становлением невроза. Истории обсессивных пациентов почти всегда обнаруживают раннее развитие и преждевременное вытеснение сексуального влечения разглядывания и узнавания (скоптофилический и эпистемофилический инстинкт); и, насколько нам известно, часть инфантильной сексуальной активности пациента управлялась этим влечением. (Очень высокое среднее значение интеллектуального уровня обсессивных пациентов, вероятно также связано с этим фактом.).
Мы уже отмечали важную роль, которую играет садистический инстинктивный компонент в генезисе обсессивных неврозов. Там, где эпистемофилическое влечение является преобладающей чертой конституции обсессивного пациента, размышление становится основным симптомом невроза. Мыслительный процесс сам по себе становится сексуализированным, так что сексуальное удовольствие, которое в норме относится к содержанию, становится смещенным на сам по себе мыслительный акт, и удовольствие, извлекаемое от достижения завершения мысленной цепочки, переживается как сексуальное удовлетворение. При различных формах обсессивного невроза, в которых задействован эпистемофилический инстинкт, его отношение к мыслительным процессам делает его особенно хорошо адаптированным к привлечению энергии, которая тщетно пытается проложить путь по направлению к действию, и отклоняет ее в мыслительную сферу, где существует возможность получения приемлемого удовольствия другого сорта. На это пути, с помощью эпистемофилического влечения, замещающее действие может, в свою очередь, быть замещено подготовительными мысленными действиями. А промедление в действии скоро замещается замедлением в мышлении, и постепенно целый процесс, со всеми своими особенностями, переносится в новую сферу, также как в Америке целый дом иногда может быть перемещен с одного места на другое.
Я могу теперь отважиться, на основании предваряющего обсуждения и продолжительного поиска, определить психологические характеристики, которые придают плодам обсессивного невроза их “обсессивное” или компульсивное качество. Мыслительный процесс является обсессивным или компульсивным, когда ,вследствие замедления (обусловленного конфликтом противоположных импульсов) на моторном окончании психического аппарата, он предпринимается с растратой энергии, которая (как в отношении количества, так и качества) в норме предназначена исключительно для действий; или, другими словами, обсессивным или компульсивным является такое мышление, функция которого заключается в регрессивном представлении действия. Никто, я полагаю, не оспорит моего предположения о том, что процессы мышления обыкновенно связаны (по экономическим причинам) с меньшими перемещениями энергии, вероятно, на более высоком уровне, чем действия, направленные на разрядку аффекта или на преобразование внешнего мира.
Обсессивная мысль, которая втиснулась в сознание с таким чрезмерным усилием в последующем должна быть защищена от усилий сознательного мышления по ее разгадке. Как мы уже знаем, эта защита предоставляется отклонением, которое обсессивная мысль предпринимает перед тем, как стать сознательной. Но это не только средство обеспечения. Дополнительно, каждая отдельная обсессивная идея почти неизменно удаляется из ситуации, в которой она зародилась и, в которой, несмотря на ее отклонение, она может быть легко понята. Глядя с этой стороны, прежде всего между патогенной ситуацией и обсессией, которая из нее выросла вставляется временной интервал для того, чтобы сбить с пути любое сознательное исследование ее причинных связей; а во вторую очередь содержание обсессии изымается из своего специфического контекста при помощи генерализации. Примером этого у нашего пациента является “обсессия понимания. Но, возможно, лучший пример предоставлен другим пациентом. Это была женщина, которая запрещала себе носить любой тип личных украшений, хотя побудительный мотив запрещения был связан лишь с одним определенным украшением: она завидовала своей матери за обладание им и надеялась, что однажды она унаследует его. Наконец, если мы позаботимся отделить вербальное отклонение от отклонения содержания, обнаружится еще одно средство, при помощи которого обсессия защищается от сознательных попыток разрешения. Это выбор неопределенного или двусмысленного словесного оформления. После запутывания формулировка может найти свой способ выражения в “бреде”, и, какие бы последующие процессы развития или замещения не предпринимала его обсессия, она будет основана на недоразумении а не на правильном смысле. Наблюдение покажет, однако, что бред постоянно тендирует к образованию новых связей с той частью проблемы и выражения обсессии, которая не представлена в сознании.
Я бы хотел вернуться назад к инстинктивной жизни невротиков и добавить еще одно замечание. Оказалось, что наш пациент, вкупе со всеми его остальными особенностями, был ренифлер (или осфресиоланьяк). По его собственным словам, будучи ребенком, он узнавал каждого по его запаху, как собака; и даже когда он вырос, он оставался более чувствителен к запахам, чем большинство людей. (Я могу добавить, что в детстве он был подвержен сильному копрофилическому пристрастию.). Я встречал эту особенность у других невротиков, как у истерических, так и у обсессивных пациентов и узнал, что тенденция к осфресиолании, угасшей с возрастом, может играть роль в генезисе неврозов. (Например, при некоторых формах фетишизма.). И здесь я бы хотел поднять общий вопрос о том, а не принимала ли атрофия нюха (которая была неизбежным результатом приведения человека в положение прямохождения) и последующее органическое подавление его осфресиолании участие в его изначальной чувствительности к нервному расстройству. Это может предоставить нам некоторые объяснения того, почему по мере продвижения цивилизации именно сексуальной жизни уготовано стать жертвой подавления. Ибо мы имеем хорошо известную в организации животных тесную связь между сексуальным инстинктом и функцией обонятельного органа.
