самопрославления, амбициозности и т. п.
Третью причину составляет механистичность эволюционистского подхода Фрейда. «Такой подход подразумевает, что текущие проявления не только обусловлены прошлым, но не содержат в себе ничего, кроме прошлого; ничего реально нового в процессе развития не создается: то, что мы видим сегодня – лишь старое в измененной форме» [90]. Это, согласно Уильяму Джемсу, «не что иное, как результат перераспределения изначального и неизменяемого материала». На почве таких философских предпосылок вполне принимается объяснение чрезмерной соревновательности как результата неразрешенного эдипова комплекса или соперничества сиблингов. Фантазии о всемогуществе считаются фиксациями или регрессом к инфантильному уровню «первичного нарциссизма» и т. д. Это совпадает с той точкой зрения, что только такие интерпретации, которые устанавливают связь с инфантильными переживаниями либидинозного характера, есть и могут считаться глубокими и достаточными.
С моей точки зрения, терапевтический эффект таких интерпретаций ограничен, если не откровенно вреден для важных инсайтов. Предположим, например, что пациент начал осознавать, что слишком легко чувствует себя униженным со стороны психоаналитика, и понял, что по отношению к женщинам он тоже пребывает в постоянном страхе перед унижением. Ему кажется, что он не имеет успеха у женщин, не такой мужественный, как другие. У него могут возникнуть воспоминания, в которых его унижал отец, возможно, в связи с его сексуальной активностью. Суммируя множество деталей подобного рода, относящихся к настоящему и прошлому, а также сновидения пациента, ему дают интерпретации в следующих направлениях: у пациента и психоаналитик, и другие авторитетные фигуры ассоциируются с отцом; в своем страхе пациент все еще следует инфантильным поведенческим стереотипам неразрешенного эдипова комплекса.
В результате такой работы может наступить облегчение, и пациент уже не так остро чувствует свое унижение. Этот этап психоанализа отчасти оказался ему полезен. Он узнал о себе кое-что и понял, что его чувство унижения иррационально. Но без работы с его гордыней глубоких перемен не достигнуть. Напротив, скорее всего, поверхностные улучшения во многом обеспечивает тот факт, что его гордыня не терпит ни его иррациональности, ни, в особенности, инфантильности. И скорее всего, он лишь выработал у себя новые надо и нельзя. Ему нельзя быть инфантильным и надо быть взрослым. Ему нельзя чувствовать себя униженным, потому что это инфантильно, – и он больше не чувствует унижения. Таким образом, видимый прогресс на самом деле может стать новым препятствием для роста пациента. Его чувство унижения ушло в глубину, и взглянуть на него честно теперь не так просто. Терапия укрепила гордыню пациента, вместо того чтобы ее ослабить.
Все эти причины теоретического характера не дали возможности Фрейду увидеть влияние погони за славой во всей полноте. В тех факторах захватнических влечений, которые он наблюдал, он видел не то, что видим мы, а дериваты инфантильных либидинозных влечений. Подобный образ мысли не позволял ему принять захватнические влечения в качестве самостоятельных сил, обладающих собственным значением и способных вызвать последствия.
Это утверждение становится очевиднее, когда мы сравниваем Фрейда и Адлера. Адлер внес огромный вклад в осознание важности влечений к власти и превосходству при неврозе. Однако Адлер слишком увлекся механизмами достижения власти и утверждения превосходства, чтобы увидеть всю глубину личностного расстройства, которое они приносят, и, следовательно, во многом прошелся только по верхам затронутых проблем.
В первую очередь нас поражает гораздо большее сходство моей концепции ненависти к себе и постулата Фрейда об инстинкте саморазрушения или инстинкте смерти. По крайней мере, здесь мы находим одинаковую оценку силы и значения саморазрушительных влечений. Такие детали, как саморазрушительный характер внутренних табу, самообвинений и порожденного ими чувства вины, имеют много общего. Тем не менее и в этой области обнаружились значительные расхождения. Инстинктивный характер саморазрушительных влечений, как полагал Фрейд, ставит на них клеймо окончательности, фундаментальности. Если считать их инстинктивными, то, конечно, они не сформировались благодаря определенным психическим условиям и не могут быть преодолены при изменении этих условий. Их существование и действие тогда составляют атрибут человеческой природы. Человеку остается, по сути, небогатый выбор: страдать самому и разрушать себя или заставлять страдать других и разрушать их. Эти влечения можно смягчить, взять под контроль, но в конечном счете от них не уйти. Более того, когда мы вместе с Фрейдом принимаем инстинктивное влечение к самоуничтожению, саморазрушению или смерти, мы должны рассматривать ненависть к себе, со всеми ее последствиями, лишь как выражение этого влечения. Идея, что человек может ненавидеть или презирать себя за то, что он такой, какой есть, абсолютно чужда Фрейду.
Конечно, Фрейд (как и остальные, кто разделяет его основные идеи) наблюдал ненависть к себе, но не осознавал, насколько многосложны ее скрытые формы и следствия. По его интерпретации, то, что кажется ненавистью к себе, «на самом деле» – проявление чего-то другого. Это может быть выражение бессознательной ненависти к другому человеку. И действительно, случается, что при депрессии пациент обвиняет себя в том, что причинил зло другому, которого он бессознательно ненавидит, поскольку ощущает фрустрацию своей потребности в «нарциссическом подкреплении». Хотя так бывает не всегда, это стало основным клиническим базисом теории депрессии Фрейда [91]. Вкратце ее содержание: депрессивный пациент сознательно ненавидит и обвиняет себя, но фактически бессознательно ненавидит и обвиняет интроецированного врага. («Враждебность к фрустрирующему объекту оборачивается враждебностью к собственному Эго» [92].) Или же то, что кажется ненавистью к себе, «на самом деле» процесс наказания со стороны Супер-Эго, а оно является интернализованым авторитетом. И здесь тоже ненависть к себе перерождается в межличностный феномен: в ненависть к другому или в страх перед его ненавистью. Наконец, ненависть к себе рассматривается как садизм Супер-Эго в результате регресса к анально-садистической фазе инфантильного либидо. Ненависть к себе, таким образом, получает не только иное объяснение, но и природа явления становится совершенно иной, чем изложено выше [93].
Многие психоаналитики, в иных отношениях мыслящие строго по Фрейду, отвергали инстинкт смерти по причинам, на мой взгляд, веским [94]. Но если отбросить инстинктивную природу саморазрушения, мне кажется, ее будет трудно вообще объяснить в рамках теории Фрейда. И вот что я думаю: не чувство ли, что иные объяснения неудовлетворительны, заставило Фрейда предположить существование инстинкта саморазрушения.
Другое отчетливое сходство существует между требованиями и табу, относимыми к Супер-Эго, и тем, что я описала как тиранию надо. Но как только мы рассмотрим их значения, мы и здесь обнаружим расхождения. Начать с того, что для Фрейда Супер-Эго – нормальное явление, представляющее совесть и нравственность; оно невротическое, только если особенно жестоко и садистично. Для меня надо и нельзя, любого вида и в любой степени, абсолютно невротическое явление, противостоящее нравственности и совести. Согласно Фрейду,
