Удивительная сексуализация состояния высшего блаженства предполагает возможность, что шреберовская концепция этого состояния возникла из сближения двух основных значений немецкого слова “ selig ” - а именно “мёртвый” и “испытывающий чувственное удовольствие” (Крайние случаи двух способов употребления этого слова находят в фразе “Mein seliger Vater” [“мой покойный отец”] и в этих строках из дуэта в Доне Джованни:
Ja, dein zu sein auf ewig, wie selig werd' ich sein.
[Ах, быть твоим навеки—
Как счастлив буду я!]
Но тот факт, что то же самое слово может употребляться в нвшем языке в двух настолько разных ситуациях не может не иметь какого-то значения).
Но этот пример сексуализации также предоставит нам случай исследовать общее отношение пациента к эротической стороне жизни и к вопросам сексуальных удовольствий. Ибо мы, психоаналитики, до сих пор поддерживали точку зрения, что корень любого нервного или умственного расстройства кроется в половой жизни пациента -- некоторые из нас, исходя из исключительно эмпирических наблюдений, другие, находясь также под влиянием некоторых теоретических соображений.
Представленные выше образцы фантазий Шребера дают нам возможность без дальнейших сомнений отклонить предположение, что этот случай паранойи как раз и окажется тем “негативным”, который так давно искали - случаем, в котором сексуальность играет лишь второстепенную роль. Сам Шребер вновь и вновь говорит так, словно разделяет нашу убеждённость. Он постоянно говорит рядом о “нервном расстройстве” и эротических прегрешениях, как если бы две эти вещи были неразделимы (“Когда моральное разложение (“сладострастные излишества”) или, возможно, нервное расстройство достаточно сильно овладело всем населением всякого участка земли”, тогда, считает Шребер, учитывая библейские истории о Содоме и Гоморре и т.д., данный мир окончиться катастрофическим концом (52).“Слухи сеяли страх и ужас среди людей, подрывали основы религии, и распространяли общие нервные расстройства и аморальность, так что ужасные моры опустились на человечество” (91). “Так, вполне возможно, что под “Князем тьмы” души подразумевают загадочную силу, которая стала в некотором смысле враждебна Богу, в результате морального разложения среди людей или общего состояния чрезмерного нервного возбуждения, сопровождающего сверх-цивилизацию.” (163)) .
До своей болезни президент сената Шребер был человеком строгих моральных правил: ”Мало кто”, заявляет он, и у меня нет оснований сомневаться в его словах, “был выращен на таких строгих моральных принципах, как я, и мало кто, в течении всей своей жизни мог проявлять (особенно в вопросах секса) самоограничение настолько же соответствующее этим принципам, насколько им соответствовал я”(281). После ожесточённой духовной борьбы, внешними свидетельствами которой являлись симптомы его болезни, его отношение к эротической стороне жизни изменилось. Он начал понимать, что культивация сладострастия всегда была предназначенным ему долгом, и что, только исполнив этот долг, он мог положить конец мучительному конфликту внутри самого себя -- или, как он полагал, конфликту, возникшему вокруг него. Сладострастие, как уверяли его голоса, стало “страхом божьим”, и он мог лишь пожалеть, что не может посвятить себя его культивации весь день напролёт (285 ) (В связи со своими фантазиями он пишет: “Это притяжение (т.е. притяжение. Оказываемое Шребером на нервы Бога) тем не менее, утрачивало свою угрозу для этих нервов, если, проникая в моё тело, они сталкивались с чувством духовного сладострастия, которое передавалось и им. Так как, если это происходило, они находили эквивалентную или практически эквивалентную замену состояния небесного блаженства, которое само по себе сродни роду сладострастного наслаждения, в моём теле.” (179-180)) .
Таким предстаёт нам результат изменений, произведённых в Шребере болезнью, выраженный в двух основных чертах его фантазийной системы. До болезни он был склонен к сексуальному аскетизму и являлся скептиком в отношении к Богу, тогда как после неё он обратился в веру и стал приверженцем сладострастия. Но так же, как и его новообретённая вера, имевшая очень специфический характер, избранный им вид сексуального удовольствия был также весьма необычным. Это была не сексуальная раскрепощённость мужчины, но сексуальные ощущения женщины. Он избрал женственное отношение к Богу; он ощущал себя женой Бога (“В моём теле произошло нечто подобное зачатию Иисуса Христа непорочной девой, т.е. в женщине, никогда не имевшей половых сношений с мужчиной. В двух разных ситуациях (и во время моего нахождения в клинике доктора Флехьсига) у меня были женские гениталии, хотя и не вполне развитые, и я чувствовал шевеление в своём теле, как то. Что возникает от роста человеческого эмбриона. Нервы Бога, соответствующие мужскому семени, с помощью божественного чуда оказались в моём теле, и призошло оплодотворение.” (Вступление, 4.) (В книге Шребера есть и предисловие и вступление, также как и вступительное “Открытое Письмо Профессору Флехьсигу”).
Ни одна другая часть его фантазий не разбирается пациента столь подробно, даже столь настойчиво, как его мнимая трансформация в женщину. Как он утверждал, впитавшиеся в него нервы приняли в его теле характер женских нервов сладострастия и практически придали его телу печать женственности, в особенности, коже, которой сообщилась мягкость, свойственная коже женщины. (87) Когда он слегка нажимает на любую часть своего тела, он ощущает эти нервы под кожей в форме ткани из нитеобразного или струнообразного волокна; особенно много их в области груди, где у женщины находились бы молочные железы. “Прилагая давление к этим тканям, я могу вызывать чувство сладострастия, какое испытывают женщины, в особенности если в этот момент я думаю о чём-нибудь женственном.” (277) Он уверен, что изначально эти ткани были ни чем иным как нервами Бога, которые вряд ли могли утратить природу нервов из-за перемещения в его тело.(279) С помощью операции, которую он называет “рисованием” (то есть, с помощью создания зрительных образов), он способен создавать у себя и у лучей ощущение, что на его теле есть женские груди и гениталии: ”У меня настолько вошло в привычку “пририсовывать” к моему телу женские ягодицы - honi soit qui mal y pense -что я практически бессознательно делаю это каждый раз, когда наклоняюсь.”(233) Он “осмеливается утверждать, что любой, увидевший его перед зеркалом, раздетым до пояса - особенно если впечатление будет усилено различными женскими украшениями -- будет уверен, что видит женский бюст .” (280) Он требовал медицинского осмотра для установления факта присутствия нервов сладострастия по всему его телу, с головы до ног, что, по его мнению, свойственно лишь для женщин, тогда как у мужчин, насколько он знал, они находятся лишь в половых органах и в непосредственной близости к ним. (274) Духовное сладострастие, развившееся в нём в связи с таким накоплением в его теле нервов, настолько велико, что достаточно лишь малейшего напряжение его воображения (особенно когда он лежит в кровати), чтобы дать ему ощущение чувственного удовольствия, представляющее собой довольно ясное подобие сексуального удовольствия, испытываемого женщиной в момент копуляции. (269)
Если мы теперь вспомним сон, виденный пациентом в момент его болезни , до его переезда в Дрезден, то нам станет абсолютно ясно, что его фантазия о трансформации в женщину является ничем иным, как осознанием содержания этого сна. В то время сон вызвал в нём бунт мужского негодования, и по той же причине он в начале пытался препятствовать его осуществлению во время болезни и рассматривал трансформацию в женщину как унижение, которым ему злонамеренно угрожают. Но затем пришло время (ноябрь, 1895), когда он начал примиряться с трансформацией и связывать её с высшими божественными целями: “С тех пор, и с полным сознанием того, что я делаю, я начертал на своих знамёнах культивацию женственности”.(177-8)
Далее он пришёл к твёрдому убеждению, что Сам Бог, для Своего собственного удовлетворения требует от него женственности:
“Тем не менее, я не оказываюсь наедине с Богом (если можно так выразиться), пока мне не станет необходимо прибегнуть ко всем вообразимым способам и призывать все мои умственные способности, особенно воображение, чтобы у божественных лучей создалось сколь возможно непрерывное впечатление (или, так как это выше способностей смертного человека, по крайней мере несколько раз в день), что я женщина, блаженствующая от сладострастных ощущений.”(281)
“С другой стороны Бог требует постоянного состояния наслаждения , соответствующего условиям существования, накладываемым на души Мировым Порядком; и мой долг в том, чтобы доставить ему это состояние ... путём создания сколь угодно большого духовного сладострастия. И если, в процессе этого, малая толика чувственного удовольствия придётся на мою долю, я чувствую себя в праве принять её как некое слабое возмещение за безмерные страдания и лишения, которые были моим уделом последние несколько лет...'(283)
