Ознакомительная версия.
2. избирательность и соответственно — неизбирательность — наблюдается во всём мире.
3. эту универсалию нельзя столь же просто объяснить посредством конкурирующей, чисто культурологической теории.
Если мы примем эти вещи, и если мы играем по правилам науки, то мы будем должны поддержать утверждение дарвинизма, что и мужская вольность, и женская сдержанность, так или иначе врождённы.
Тем не менее, неплохо бы добавить убедительности. Абсолютное доказательство не может быть возможно в науке, однако возможны различные уровни правдоподобности. В физике и химии встречаются доказательства, достоверные с вероятностью 99.99 %; в эволюционизме такое встречается крайне редко. В любом случае поднять уровень с 70 до 97 процентов всегда приятно.
Один из путей повышения убедительности эволюционного объяснения — показать, что его логика имеет всеобщую применимость. Если женщины разборчивы в сексе потому, что им можно иметь меньше детей (чем мужчинам), благодаря большему вкладу в них, и если самки в царстве животных как правило имеют меньше потомков, чем самцы, значит в целом самки более разборчивы, чем самцы.[5] Эволюционные теории могут порождать опровергаемые прогнозы, что собственно и должно быть у хороших научных теорий. К сожалению, эволюционные биологи лишены удовольствия повторять эволюцию в своих лабораториях, контролируя некоторые её переменные, и предсказывая последствия.
Конкретно это предположение может быть достаточно полно подтверждено. Один вид за другим демонстрирует сдержанность самок, и несдержанность самцов. Бывает, что самцы настолько недалеки в своей сексуальной избирательности, что могут преследовать не только самок, но и что-нибудь другое. Среди некоторых видов лягушек ошибочные гомосексуальные отношения настолько распространены, что самцами, обнаруживающими себя в объятиях другого самца, используется специальный "призыв освобождения", сообщающий ему, что они оба зря теряют время.
Известно, что самцы змей проводят некоторое время с умершими самками, прежде чем перейти к живому объекту желания. Самец индюка будет жадно оказывать внимание чучелу самки индюка. Фактически имелась лишь копия головы индюшки, подвешенная в 15 дюймах над землёй, и этого было достаточно. Самец кружил вокруг головы, осуществляя ритуальные действия, и затем (вероятно уверенный, что его спектакль произвёл впечатление) поднимался в воздух и подбирался к тому месту, где должна быть задняя часть самки, которой вдруг не оказывалось на месте.[6] Самые возбуждённые самцы проявят описанный интерес даже к деревянной голове, а некоторые могут питать страсть к деревянной голове без глаз и клюва.
Конечно, такие эксперименты подтверждают в явной форме то очевидное, что Дарвин сказал намного раньше: самцы более инициативны. Здесь возникает многократно упоминавшаяся проблема проверки эволюционных объяснений: неестественность условий, в которых были подтверждены теоретические предположения. Дарвин не создавал свой труд из ничего, просто так предположив: "Моя теория предполагает сдержанных, разборчивых самок и безумно страстных самцов", с тем, чтобы затем прогуляться и посмотреть, не найдёт ли он примеры. Наоборот, сначала он наблюдал много случаев, которые заставляли его удивлённо задумываться, какое вмешательство естественного отбора создало их. На этот вопрос нельзя было правильно ответить до середины 20-го века, пока примеров не накопилось достаточно много.
Эта особенность дарвиновских «предположений», появляющихся после их очевидного осуществления, была объектом постоянных замечаний критиков Дарвина. Люди, сомневающиеся в теории естественного отбора, или просто оспаривающие её применение к поведению человека, жаловались на переделку прежних интерпретаций ранее существовавших результатов. Именно это часто имеется в виду, когда говорят, что эволюционные биологи проводят время, выдумывая просто истории, вместо того, чтобы объяснять всё, что они видят.
В каком-то смысле это так. Выдумывание правдоподобных историй — это именно то, что делают эволюционные биологи. Но это само по себе не изобличающее обвинение. Власть теории, такой, как теория родительского вклада измеряется тем, как много данных она объясняет и насколько просто, безотносительно к тому, когда эти данные появились.
Когда Коперник предположил, что Земля вращается вокруг Солнца, элегантно объяснив этим замысловатые треки движения планет на небе, было бы неуместно утверждать, что дескать, "вы мошенничаете. Вы знали об этих треках всегда". Некоторые "просто истории" откровенно лучше, чем другие, и поэтому они выигрывают. Кроме того, велик ли выбор у эволюционных биологов? Они мало что могут сделать с тем фактом, что данные о жизни животных начали накапливаться за тысячелетия до дарвинской теории. Но кое-что всё же сделать можно. Дарвиновская теория, в дополнение к псевдопредположениям, которые теория была призвана объяснить, генерирует дополнительные предположения — реальные, непроверенные прогнозы, которые могут быть использованы для дальнейшей оценки теории. (Дарвин кратко спланировал этот метод в 1838 году в двадцатидевятилетнем возрасте — более чем за 20 лет до того, как "Происхождение видов" было опубликовано. Он написал в записной книжке: "Линия аргументов, которой следует моя теория, — это установить факт как возможность для индукции, а также применить её как гипотезу для других фактов, а также посмотреть, будет ли она решать их").
Теория родительского вклада — хороший пример. Вильямс описывал в 1966 году несколько нетипичных видов, у которых вклад самцов в потомков был примерно равен самочьему, или даже превосходил его. Если теория родительского вклада правильна, эти виды должны игнорировать привычные половые стереотипы.
Рассмотрим тонких существ, известные как морские иглы. Здесь самец играет такую же роль, как самка кенгуру: он складывает яйца в мешок для выращивания, и включает их в кровоток. И пока самец работает нянькой, самка может начать следующий репродуктивный цикл. Это ещё не означает, что она может иметь намного больше потомства, чем он, — ей требуется некоторое время, в первую очередь для производства яиц. Тем не менее, баланс родительского вклада не сильно смещён в обычном направлении. И, как и предполагалось, самки морской иглы демонстрируют бОльшую роль в ухаживании, ища самцов и инициируя ритуал спаривания.
Некоторые птицы, такие как плавунчик (включая два вида, известные как морской бекас), показывают аналогично нетипичное распределение родительского вклада. Самцы высиживают яйца, оставляя самок свободными для добычи "дикого овса".[7] Опять мы видим ожидаемый отход от стереотипов. Самки плавунчиков крупнее и ярче раскрашены — признак того, что половой отбор работает наоборот, если самки соперничают за самцов. Один биолог наблюдал, как самки, в классической манере самцов "ссорятся и красуются друг перед другом", в то время как самцы терпеливо высиживают яйца.
Собственно говоря, Вильямс знал, что эти виды отклоняются от стереотипов, когда писал это в 1966 году. Но последующие исследования подтвердили его «предположения» более широко. Увеличение родительского вклада самцов оказало ожидаемые последствия у других птиц; у панамской ядовитострелой лягушки; у водяного жука, самцы которого переносят отложенные яйца на своих спинах; и у (очевидно, не зря так названных) сверчков-многожёнцев. Поэтому предположение Вильямса не встретило серьёзных проблем.
Имеется ещё одна важная группа эволюционных свидетелей, имеющих отношение к различиям между мужчиной и женщиной, — это наши близкие родственники. Большие обезьяны — шимпанзе, карликовые шимпанзе (известные также как бонобо), гориллы и орангутанги, разумеется, не являются нашими предками; все они эволюционировали своими путями, и их пути отличались от нашего. Наши пути на эволюционном древе разошлись чуть более 8 миллионов лет назад (с шимпанзе и бонобо), и шестнадцати (для орангутангов). Это не так уж и давно. (Замечание: наш признанный предок австралопитек, мозг которого имел типично обезьяньи размеры, но который ходил прямо, возник между шестью и четырьмя миллионами лет назад, вскоре после отделения шимпанзе. Homo erectus — вид, размер мозга которого был посередине между нашим и обезьяньим, и который использовал его для открытия огня — сформировался около 1.5 миллионов лет назад).
Близость к нам больших обезьян на эволюционном дереве узаконивает что-то вроде детективной игры. Возможно, хотя и вряд ли обязательно, что если признак имеется у всех них и у нас, то причина может быть в общем с ними происхождении. Другими словами, признак существовал у нашего общего шестнадцати-миллионно-летнего, протообезьяньего предка и имеется во всех наших поколениях с тех пор.
Ознакомительная версия.
