Что касается трупа с вырванным сердцем, сфотографированного на Степной улице у дома, № 102, то, как сказано в докладе, "ситуация исключала возможность проведения экспертизы и выяснения причины смерти". Да и мало ли кто мог вырвать сердце несчастному. В любом случае, это сделал советский человек.
... Иван Бездомный видел во сне "неестественного безносого палача, который, подпрыгнув и как-то ухнув голосом, колет копьем в сердце привязанного к столбу и потерявшего разум Гестаса"... Что снится детям в чеченском селе Самашки?
Январь 1996
ЧАЙНИК С ЦВЕТОЧКАМИ
Кто помнит, что О доблестях, о подвигах, о славе - была милицейская рубрика в советских газетах, - тот не особенно удивится, даже услышав стихи: "И веют древними поверьями Ее упругие шелка" - в рекламе, например, ткацкой фабрики.
А все-таки немного странно, когда какой-нибудь с мускулистым лицом субъект произносит: "Честь - имею!" - словно горделивый автобиографический тезис, точно горничная на выданье.
На самом-то деле тут ведь сокращенная формула преувеличенной вежливости. В прошлом веке и даже чуть раньше полагалось начинать рапорт или доклад словами: "Имею честь донести вашему превосходительству - (или там высокоблагородию)..." - и каждое мало-мальски официальное письмо заканчивать: "С глубочайшим почтением и неизменной преданностью имею честь быть вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою". Как и следовало в бюрократическом государстве, канцелярский оборот вошел в быт, сделавшись любезностью: "Я-таки опять имею честь вас ангажировать pour masure... Вы, может быть, думаете, что я пьян? Это ничего!.." (Лермонтов, "Герой нашего времени"). Ну, и так далее: честь имею представиться, имею честь засвидетельствовать почтение, наконец - честь имею откланяться. Последнее словосочетание удержалось дольше всех и сохранило в усеченном виде то же самое, что до скорого - и больше ничего. Нет ни малейших причин подпускать в голос грудные, задушевные, героические нотки. К тому же честный человек скажет о себе, что будто бы его невинность не похищена - только если он очень уж неумен. Честь - это ведь такая иллюзия: мы ни при каких обстоятельствах не сделаем ничего такого, за что презираем других. Но разве мыслимо так заблуждаться в XX веке, да еще в нашей стране? Кто же не знает, что с человеком можно сделать все - и превратить его в ничто - ничего не стоит? Что, например, в каждом большом городе имеется Большой Дом, а в нем специальные приспособления и люди, готовые в кратчайший срок избавить нас от каких бы то ни было иллюзий.
Впрочем, приспособления - это роскошь, и не обязательно тратить на них валюту. Маршал М. рассказывал Ольге Берггольц, что его излечили от гордыни самыми простыми средствами: следователь, избив, мочился ему в лицо. Академика Вавилова следователь дрессировал до тех пор, пока Николай Иванович не научился на вопрос: "Ты кто?" - без запинки отвечать: "Я мешок с дерьмом..." Ольгу Ивинскую презрительно попрекали извращенной страстью: к "старому жиду" - то есть к Б. Л. Пастернаку... Нынче эти следователи - давно уже генералы, ветераны труда и вооруженных сил, и о чести толкуют с удовольствием, это понятно, - а нам-то на что надеяться?
Или, скажем, какое может быть понятие о чести в армии, где никакой приказ не считается преступным?
Да что там! Советскому человеку идея чести в принципе не к лицу. Но, помимо теории, существует ведь и практика. История страны и ее моральный облик создаются суммой биографий. Восемнадцать, что ли, миллионов состояли в КПСС, и далеко не все вступили по простодушию - ведь это было необходимое условие даже очень скромной карьеры, и ради нее приходилось позабыть о кровавых преступлениях передового отряда трудящихся, - то есть кое-чем поступиться. И в ГБ несчитанные миллионы служили и служат - это в штате, - а о сексотах и доносчиках официально сказано, что ежели их списки рассекретить - некого останется уважать. Короче, в опыте нынешних взрослых тьма политических подлостей, крупных и мелких (на собраниях-то кто не сиживал? кто ни разу не голосовал за что-нибудь заведомо скверное?), с таким опытом вообще-то стыдно декламировать: "Пока сердца для чести живы...". В оправдание утверждают, что это были не совсем подлости, что мы просто представляли собой сонм пламенных тупиц, - но что-то сомнительно, чтобы все до одного. И, опять же, что такое - честь тупицы?
Резко, даже отчасти неблагопристойно изобразил моральный кодекс строителя коммунизма Андрей Платонов в романе "Чевенгур": "Всякая б...дь хочет красным знаменем заткнуться - тогда у ней пустое место, дескать, честью зарастет"...
Вот я и говорю: скромней бы надо, хладнокровней. В интонациях генералов, политиков и журналистов - больше благородства, чем допускает здравый смысл. Отвратительно, согласен, что террористы захватывают заложников, и ужасно, когда в опасности женщины и дети. Но советская власть с успехом практиковала массовые расстрелы заложников - и в Советском Союзе существовал закон, по которому дети врагов народа подлежали расстрелу с двенадцати лет, - и ГБ провела бессчетное количество террористических акций сама и к тому же помогала оружием, деньгами, консультациями террористам всех стран, - и никто вслух не возмущался, пока не разрешили... Зачем же теперь с такой чрезмерной силой притворяться, будто для нас чужая жизнь что-то значит? Все равно ведь никто не поверит.
Слово "бездарность" тоже употребляется почем зря - главным образом в том смысле, что вот, мол, никак не удается нашим полководцам всех искрошить. С этой точки зрения гением был Берия, не так ли? Но тогда утрите слезы, господа аллигаторы.
Фальшивые интонации заполнили эфир. Играем людей. Но что-то не очень удачно.
Когда я слышу все эти "честь имею", или там "право на достойную жизнь", или "не стало идеалов", - почему-то всякий раз вспоминаю рассказ свидетеля об одном эпизоде сумгаитского погрома. Это было восемь лет назад, союз нерушимый республик свободных еще указывал путь в светлое будущее всему человечеству.
"... Девушку раздели и бросили в ящики... Девушка раздвинула ящики и закричала. Тогда к ней подошел парень, примерно 20-22 лет. Этот парень принес с собой чайник белого цвета, с мелкими цветочками. В этом чайнике был бензин. Парень из чайника облил девушку бензином и сам же поджег ее..."
Это на глазах у целого города - и всей страны.
Мы сделали вид, что ничего не заметили.
А теперь хотим - счастья.
Февраль 1996
КОВЧЕГ ПЛЫВЕТ
Стихи Цветаевой и Чуева... Оборот невозможный. Прозаики Бабаевский, Бубеннов, Булгаков, Бунин, Бондарев... Перечень отдает безвкусной шуткой. Нелегко и неприятно вообразить книжную полку, на которой Набоков прижат к Нагибину, - но закон судеб, но ирония алфавита, - потерпите, В. В., это не навсегда. Возражать не приходится: в одном и том же столетии оба писали по-русски не без успеха - потомитесь же рядком в бумажном колумбарии: в каталоге, в словаре.
Вот и первый опыт: Русские писатели. XX век. Биобиблиографический словарь в двух частях. Под редакцией Н. Н. Скатова: М., "Просвещение", 1998.
Почин преполезный. Для преподавателей словесности - долгожданное спасательное судно. Да и многим другим любопытно как бы из вертолета оглядеть литературный ландшафт уходящего века сразу весь, по обеим сторонам границы: мощные лесопосадки соцреализма, разрозненные островки эмигрантской флоры...
Вот они, стало быть, в одном строю - заключенные спецхрана вперемежку с любимцами начальства и народа. Почти полтысячи персонажей - советских и несоветских почти поровну, Разумеется, налицо не все: во всяком случае, советских писателей в свое время было несравненно больше, - и, ясное дело, составители словаря кое-кого вывели за штат напрасно, по ошибке, а то и по пристрастному расчету, - иначе не бывает. Лес рубят - щепки летят.
Советским вообще не повезло. Почти все они, как правило, уже подвергались изучению...
То есть буквально каждому лауреату, не говоря о классиках и героях труда, полагался как минимум один специалист по его творчеству - как бы персональный литературный охранник. Численность этих несчастных постоянно росла. Они образовали вокруг советской литературы сферу вторичного обслуживания - так называемую Науку о советской литературе. Существовали целые учреждения - вроде спецполиклиник, - занятые исключительно изготовлением парадных словесных портретов (ну, и разных справок для обкома и ГБ). Это здесь была изобретена и много раз усовершенствована система волшебных терминов, позволявшая кому угодно рассуждать о литературе без малейшего стеснения: пароль - партийность, отзыв, - допустим, идейная направленность, или гражданственность, или патриотизм. Это здесь придумали, что бывают романы и стихи на тему рабочего класса, или на тему дружбы народов, и даже на оборонную, - и что герои художественных произведений будто бы подразделяются на положительных и отрицательных. В конце концов литературоведам этим даже удалось установить, что лучше всех пишет Генеральный Секретарь.
