Чтобы это прозвучало убедительно, мы вновь обратились к истории. Компания Ericsson начала торговать с Россией более 130 лет назад: она поставляла оборудование для царского министерства почт и телеграфов и построила завод в Санкт-Петербурге. В начале XX в. российский рынок показывал больший потенциал роста, чем шведский, и Ларс Магнус Эрикссон даже подумывал перенести главную контору компании в Санкт-Петербург. Он продолжал вести дела с Россией несмотря на революцию 1905 г., Русско-японскую войну, Первую мировую и морскую блокаду. У этой шведской компании глубокие корни в России. Временный политический спор не станет помехой для долговременного сотрудничества с великой страной, где живет более 140 млн человек.
Так для одной из крупнейших компаний, сегодня создающих будущее, ценнейшим активом оказалась история. Это неполная история — мы не упомянули, что Ericsson, как и большинство иностранных компаний, после большевистской революции изгнали из России и что завод в Петербурге национализировали без всякой компенсации — тем не менее вековые связи с Россией помогли Ericsson упрочить взаимодействие с этим важнейшим рынком.
Большая миска конкурентных правд
Мой школьный учитель однажды сравнил историю с миской спагетти. Множество макаронин, спутавшихся в один ком, сказал он. Историки выбирают нить за нитью и вытягивают их по одной, чтобы получить цельную картину прошлого. По-моему, это отличное сравнение. Каждая макаронина — конкурентная правда: тянешь за одну, и это определяет твое ви́дение прошлого, а оно, в свою очередь, будет диктовать тебе поведение в настоящем.
Важна история не только государств и корпораций. Кто не пытался перетолковать историю личных отношений или спора? Наше понимание событий прошлого серьезно влияет на настоящее и будущее. Прошлое формирует нашу индивидуальность. Задает образ мысли.
Но история может быть перепутанным комком спагетти с тысячами отдельных нитей. Даже если мы не преследуем никаких особых целей, все равно нужно выбирать что-то из широкого спектра представлений о прошлом, потому что ни одна хроника не охватит всех людей, все действия, подробности и внешние факторы, способные повлиять на наше прочтение истории. Манипуляторы зачастую предлагают весьма искаженные образы прошлого, рассказывая лишь об одной нити, которую они вытянули на свет.
Одну вещь о нескольких последних тысячелетиях мы знаем точно: мужчин и женщин на земле всегда было примерно поровну. Но из книг по истории такого не заключишь. Кроме Жанны д’Арк, Анны Болейн, Елизаветы I, Флоренс Найтингейл, Марии Кюри и еще нескольких редко вспоминаемых фигур, вся традиционная историография — о мужчинах. И не то чтобы историки намеренно исключали женщин из хроник (хотя некоторые и могли) — они просто не считали их равноценными мужчинам — правителям, полководцам, зачинщикам смут. То же можно сказать и о большинстве обычных людей: их судьбы и дела редко попадают в историческую хронику, даже если остаются письма, дневники, записи. Возможно, вы заметите, что в этой главе упоминаются сплошь войны и сражения — войны привлекают гораздо больше внимания историков, чем мирные годы.
Припомните историю хорошо вам известного места или компании, и вам тоже придется выбросить бóльшую часть составляющего ее материала. Просто нет времени рассказывать о каждой встрече и каждой сделке или отчете, каждом успехе и неудаче, разладе или замысле — даже если вы все это способны вспомнить. Поэтому вы естественным образом отбираете и этим отбором задаете характер хроники.
А если у вас есть какие-то задачи в настоящем, тогда измененное прошлое может принять практически любые формы.
Слава в унижении
Давайте посмотрим, насколько по-разному США, Великобритания и Китай воспринимают свои исторические неудачи — падение Сайгона, Дюнкеркскую операцию и «век унижения».
30 апреля 1975 г. американского посла в Южном Вьетнаме эвакуировали вертолетом с крыши посольства, спасая от вступающих в Сайгон солдат Вьетконга. Вьетнам стал для США досадной обузой еще до падения Сайгона. Беспрецедентный масштаб освещения событий, выразительные фотографии, в том числе кадры самосожжения монаха, казней, расправы в Сонгми и ребенка, обожженного напалмом, заставили многих американцев усомниться в этичности этой войны. Одни называли солдат детоубийцами. Другие приходили в отчаяние от неспособности армии одолеть заведомо слабого врага. До Вьетнама Соединенные Штаты не проиграли ни одну войну.
Обнародованные в 1971 г. документы Пентагона, изобличавшие армию в секретных бомбардировках Камбоджи и Лаоса, по словам газеты The New York Times, показали, что администрация президента Джонсона в годы войны, унесшей жизни почти 60 000 американцев, «систематически лгала не только народу, но и конгрессу»11. Телеведущий Дик Каветт назвал Вьетнамскую войну «кошмарным, ужаснувшим весь мир случаем преступной политической некомпетентности и безответственности»12.
Может быть, вполне естественно, что многие американцы предпочли бы вообще не вспоминать последнее отступление из Сайгона. Вместе с тем, сама эвакуация прошла исключительно успешно: экипажи вертолетов работали круглые сутки без передышки и успели вывезти из столицы до ее захвата победоносной армией Северного Вьетнама 1373 американца и 5595 вьетнамцев и граждан третьих стран. Многие участники событий показали себя настоящими героями, подвигами которых деморализованная нация могла бы гордиться. Вместо этого преобладающей реакцией был стыд.
«Я плакал, и, думаю, плакали все. Все по своим очень разным причинам, — сказал о той эвакуации майор Джеймс Кин. — Но большинство — от стыда. Как могла Америка оказаться в таком положении, что ей осталось только поджать хвост и бежать?»13
Только удивляться-то было нечему: президент Ричард Никсон и его советник по национальной безопасности Генри Киссинджер более чем двумя годами ранее, выводя американские войска и оставляя Южный Вьетнам драться в одиночку, знали, что ему не выстоять. Говорят, что на переговорах с Китаем Киссинджер стремился получить «пристойный интервал» между уходом американской армии и падением Южного Вьетнама14. При сильнейших антивоенных настроениях в обществе и в конгрессе, не одобрившем дальнейшую военную помощь Южному Вьетнаму, выбора у президента, пожалуй, не было. Несмотря на это сегодня многие оценивают вывод американских войск и последовавшую за этим эвакуацию военного атташе и всего посольства не только как поражение, но и как гнусное предательство.
От такой оценки ничего не выиграли ни Америка, ни мир. Есть мнение, что отступление из Вьетнама до сих пор сказывается на внешней политике США. Бывший редактор международного отдела The Guardian Мартин Вуллакотт писал:
С тех пор все маневры США в международной политике замешаны на страхе последствий, которыми может обернуться попытка подтвердить свою военную мощь, и на упорном желании это сделать. Они боятся нового Вьетнама, новой трясины, нового разгрома. Но стремление к реваншу постоянно ищет новых случаев, где вьетнамскую кампанию можно развернуть вновь, и в этот раз выиграть, вчистую и окончательно. США искали такого реванша много раз, последние примеры — Афганистан и Ирак. Вьетнам, как призрак в «Гамлете», не хочет уходить15.
Сколь иначе в Британии помнят Дюнкерк!
С началом Второй мировой войны Британия направила на континент экспедиционный корпус в помощь Франции и Бельгии, отражавшим наступление немцев. Эта миссия обернулась полным провалом. Более 300 000 британских и французских солдат пришлось эвакуировать между 27 мая и 4 июня 1940 г. с побережья близ Дюнкерка в Северной Франции — после разгромного поражения, понесенного ими от немецкой армии. Еще многие тысячи погибли или попали в плен. Целая гора имущества, оружия, машин и боеприпасов досталась Третьему рейху. На следующие четыре года Гитлер получил почти полный контроль над Францией.
