Ознакомительная версия.
Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд – как предназначение каждого, а капитал – как признанная всеобщность и сила всего общества»[45].
Независимый человек у Фрейда освободил себя от материнской зависимости; независимый человек у Маркса освободил себя от природной зависимости. Однако между этими представлениями о независимости есть важное отличие. Независимый человек у Фрейда в основном самодостаточен. Ему нужны другие люди только как средство для удовлетворения инстинктивных желаний. Поскольку мужчины и женщины нуждаются друг в друге, это удовлетворение обоюдно. Отношение между ними признается социальным не первично, а лишь вторично, подобно тому, как продавцы и покупатели на рынке объединяются общей заинтересованностью в обмене. Для Маркса же человек – первично социальное существо. Он нуждается в других людях не потому, что они – средства для удовлетворения его желаний, а просто потому, что человек есть человек, и он только тогда обладает человеческой завершенностью, когда связан с другими людьми и с природой[46].
В Марксовом понимании, самостоятельный свободный человек – это в то же время человек активный, продуктивный, богатый отношениями. Спиноза, оказавший заметное влияние на Маркса, как, впрочем, и на Гегеля и на Гёте, считал узловыми понятиями для осмысления человека активность в противовес пассивности. Он разграничивал активные и пассивные эмоции. Первые (стойкость и великодушие) берут начало в самом индивиде и сопровождаются соответствующими идеями. Последние господствуют над человеком; человек – раб своих страстей, а они связаны с неадекватными, иррациональными идеями. Гёте и Гегель обогатили представление о связи между знанием и аффектом, подчеркнув природу истинного знания. Знание обретается не тогда, когда существует разрыв между субъектом и объектом, а, наоборот, при наличии взаимоотношений между ними. Как утверждал Гёте, «человек знает себя настолько, насколько знает мир. Он знает мир только внутри себя и осознает себя только внутри мира. Каждый подлинно осознанный новый объект открывает новый орган в нас самих»[47].
В «Фаусте» Гёте наиболее ярко воплотил представление об ищущем человеке. Ни знание, ни власть, ни секс не могут дать полностью удовлетворительного ответа на вопрос, который встает перед человеком благодаря самому факту его существования. Дать правильный ответ на вопрос о человеческом существовании может только свободный и продуктивный человек, связанный с другими людьми неразрывными узами. Представление Маркса о человеке отличается динамизмом. Человеческая страсть, говорил Маркс, – «это энергично стремящаяся к своему предмету сущностная сила человека»[48]. А сущностные силы человека развиваются только в процессе его отношения к миру. «Глаз стал человеческим глазом точно так же, как его объект стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком для человека. Поэтому чувства непосредственно в своей практике стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к самой себе и к человеку[49], и наоборот. Вследствие этого потребность и пользование вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою голую полезность, так как польза стала человеческой пользой.
Подобно тому, как наши чувства развиваются и становятся человеческими чувствами в процессе продуктивного отношения к природе, наше отношение к человеку, говорит Маркс, становится человеческим отношением в акте любви. «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, т. е. твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье»[50].
Полностью развитой и, стало быть, здоровый человек – это человек продуктивный, человек, подлинно заинтересованный в мире, откликающийся на его запросы; это богатый человек. В противовес полностью развитому человеку Маркс рисует портрет человека, испытывающего на себе воздействие системы капитализма. «Производство слишком большого количества полезных вещей производит слишком много бесполезного населения»[51]. В существующей системе человек много имеет, но мало что собой представляет. Полностью развитой человек – это здоровый человек, который является многим. Маркс рассматривает «коммунизм как положительное упразднение частной собственности[52] – этого самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм = гуманизму, а как завершенный гуманизм = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – разрешение загадки истории, и он знает, что он есть это решение»[53].
VIII. Индивидуальный и социальный характер
Маркс утверждал, что существует взаимозависимость между экономическим базисом общества, с одной стороны, и политическими и правовыми институтами, философией, искусством, религией и прочим – с другой. Согласно теории Маркса, первый определяет последние, «идеологическую надстройку». Однако Энгельс полностью соглашался с тем, что ни Маркс, ни он сам – Энгельс – не показали, как экономический базис переходит в идеологическую надстройку. Полагаю, что этот пробел марксистской теории можно восполнить средствами психоанализа и что существует возможность показать механизмы, с помощью которых осуществляется связь между экономической базисной структурой и надстройкой. Одно из этих связующих звеньев заключается в том, что я назвал социальным характером, другое – в природе социального бессознательного, которым мы займемся в следующей главе.
Чтобы объяснить, что такое «социальный характер», надо сначала рассмотреть одно из наиболее важных открытий Фрейда: динамическую концепцию характера. До Фрейда бихевиористски ориентированные психологи считали черты характера синонимом особенностей поведения. С этой точки зрения, характер определяется как «образец поведения, свойственный данному индивиду»[54], тогда как другие авторы, например Уильям Мак-Дугалл, Р. Гордон и Кречмер, подчеркивали волевой и динамический элемент черт характера.
Фрейд впервые развил теорию о характере как системе стремлений, которые лежат в основе поведения, но не идентичны ему, – теорию, отличавшуюся последовательностью и глубиной. Чтобы оценить разработанную Фрейдом динамическую концепцию характера, было бы полезно сопоставить особенности поведения с чертами характера. Особенности поведения описываются как действия, доступные наблюдению со стороны. Так, например, поведенческую черту «быть храбрым» следовало бы определить как поведение, направленное к достижению некоторой цели, при котором даже риск утратить благополучие, свободу или жизнь не способны удержать человека. Или определить бережливость как поведенческую характеристику можно было бы через поведение, направленное на сбережение денег и других материальных вещей. Однако, исследуя мотивацию, особенно бессознательную мотивацию таких особенностей поведения, мы обнаруживаем, что одна и та же поведенческая черта соответствует многочисленным и совершенно различным чертам характера. Мотивом смелого поведения может быть амбиция, под влиянием которой человек будет рисковать жизнью в определенных ситуациях, чтобы утолить свою страсть вызывать восхищение; в основе такого поведения может лежать стремление к самоубийству, побуждающее человека искать опасности, по тому что – сознательно или бессознательно – он не ценит своей жизни и хочет покончить с ней; его мотивом может оказаться полнейшее отсутствие воображения, в результате чего человек смело действует просто потому, что не осознает подстерегающей его опасности; наконец, оно может определяться искренней преданностью какой-либо идее или цели, во имя которой действует человек, – мотивация, традиционно считающаяся основой храбрости. Во всех этих случаях поверхностный взгляд фиксирует одно и то же поведение, несмотря на различную мотивацию. Я называю этот взгляд поверхностным, поскольку, если досконально обследовать такое поведение, обнаружится, что различие в мотивации приводит к тонким, но важным различиям в поведении. Например, офицер во время сражения будет вести себя совершенно по-разному в различных ситуациях в зависимости от того, вызвана ли его храбрость в первую очередь преданностью идее или же амбицией. В первом случае он ни за что не начнет атаку, если риск несоразмерно велик по отношению к тактическим целям, которые предстоит достигнуть. С другой стороны, если им движет тщеславие, эта страсть может затмить опасность, угрожающую и ему, и его солдатам. Очевидно, что в последнем случае проявленная в его поведении храбрость – весьма сомнительное достоинство.
Ознакомительная версия.
