— Вы кажетесь очень подавленным.
— Вы это знаете. Хм-м. Одна из вещей, которые, как я думал, я действительно умею делать, это вычислять такого рода предложения, взвешивать все затраты, обрабатывать людей, оценивать тенденции рынка, вынюхивать политические веяния и т. п. Я был уверен, что хорошо это делаю. В конце концов, мы выстроили все дело за одиннадцать или двенадцать лет. Вы знаете, какой у нас был прирост в прошлом году? Ну, дело не в этом, но…
— Кажется, вы говорите о том, что если бы я знал ваш прирост, я бы понял, как хорошо вы работаете.
— Да. Хм-м. Что-то вроде этого. Нонсенс, конечно. Но я хорошо работаю, или… Но, ребята, это фиаско с Сан Антонио! Хм-м. Не знаю, то ли у меня стала слабая голова, то ли…
— Может быть, вы не то, что вы о себе думали.
— Может, и так… Эй! Хм-м. Скажите, что вы предполагаете?
— А что вы думаете?
— Я не знаю. Ну, да, знаю. Хм-м. Возможно, я вовсе не прирожденный гений этого бизнеса. Возможно, я не гарантирую успех. Это похоже на правду, не так ли?
— Это так? — Я спрашивал заинтересованно, но оставлял всю инициативу ему.
— Да, да. Хм-м. Возможно, это вовсе не то, что я собой представляю. Но тогда кто я? Я не знаю. Постойте, постойте! Я тот парень, который только что завалил всю сделку с Сан Антонио. Я тот парень, чья компания теперь вертится, как уж на сковородке! Как вам это нравится? — Возбужденно: — Эй! Как насчет этого? Я ищу свою идентичность. Я — растяпа, который зевнул восьмимиллионный контракт. Возможно, я гений, который только что разрушил превосходную компанию. Я имею в виду, что у нас странный бизнес. Если пойдет слух, что мы оступились, мы можем больше никогда не получить хорошей работы. Я знал, что это случится… — Его воодушевление угасло.
— Итак, кто же вы?
— Я дерьмо, вот я кто. Хм-м-м. Нет, это по-прежнему я. — Возбуждение возвращалось. — Я тот тип, который развалил свое самое успешное и многообещающее предприятие. И я все еще существую… Все еще существую… Что за черт, я все еще здесь, хотя я уже не тот парень, каким казался самому себе и многим другим людям. И при этом я не чувствую себя слишком испуганным. Хм-м. Я все еще здесь. Я что-то делаю. Ха! Я по-прежнему здесь.
Я восхищался Лоренсом. В самом деле, он был здесь, потому что преодолел огромный раскол своей личной идентичности. С одной стороны, он был прикован к вещности, к атрибутам и достижениям. Он предавался на волю случая и неустанно пытался выстроить безопасное убежище из песка своих действий и их результатов. Оно казалось прочным, потому что покоилось на том, что видимо, осязаемо и сообщаемо. Но личность, основанная на объективации, на самом деле наиболее уязвима; однако именно эту модель личности Лоренс, как и большинство из нас, усвоил с раннего детства. С другой стороны этого огромного водораздела Лоренс открыл возможность подлинной свободы, свободы выражать свое бытие в любой момент, не волоча за собой тяжелый, неподвижный панцирь прошлого. Зная, кто мы, мы не нуждаемся в том, чтобы увидеть себя, потому что мы и есть сам процесс видения; мы не полагаемся на то, что сделали, потому что знаем, что были этим действием, но больше не являемся им. Это личность, которая подлинна в самом глубоком смысле. И, как еще обнаружил Лоренс, она снижает нашу уязвимость перед превратностями успеха и неудач, одобрения и неодобрения.
Когда мы пытаемся найти свою идентичность исключительно с помощью внешних чувств — того, что мы можем видеть и слышать, например, наших титулов, денег или достижений, — мы прикованы к объективному и уязвимы для времени. Когда мы открываем свое внутреннее видение, когда мы настроены на свое собственное переживание и признаем его центральное место в нашем бытии, тогда мы становимся по-настоящему свободными. Я — это нечто намного большее, чем источник внутренней информации; это прочный фундамент нашего сознательного существования. Таким образом, когда мы находимся в своем собственном центре, внешние сигналы не обесцениваются, но они больше и не доминируют.
27 августа
Теперь пришло время, когда Лоренс переживал частые смены настроения. Иногда он бывал восхищен новым чувством собственной идентичности, не связанной с тем, что он делал и хорошо ли он это делал. В другое время это понимание казалось ему бессмысленным, как и многие пустые слова. Иногда он приближался к прежнему переживанию страха небытия, но снова наступали периоды, когда он был спокоен и уверен, бессознательно выражая свое бытие в действии. Постепенно появился новый элемент, вспышки которого мы наблюдали и раньше, — давно похороненный гнев. Лоренс стал более раздражительным, менее сдержанным, менее цивилизованным деловым человеком.
— Извините за опоздание, — сказал он, торопливо войдя в мой кабинет, бросив пиджак на стул, ослабив галстук и присев на край кушетки. — Какой-то сукин сын спал всю дорогу на бульваре Санта Моника, где разрыли улицу. Черт! Я готов был врезаться в него. Я сигналил пару раз, но, думаю, что он после этого поехал еще медленнее. Наверное, я слишком поздно вышел из офиса, но этот чертов придурок, задержавший меня, оказался последней каплей. — Он остановился; казалось, первая вспышка прошла.
— Видимо, вы часто сердитесь в эти дни.
— Да. Хм-м. — Его голос стал другим, он обращался не столько ко мне, сколько к своим внутренним размышлениям. Он лег. — Да. Правда, Джим, я чувствую себя немного напуганным тем, с какой яростью я набросился на этого беднягу — медлительного водителя. Думая об этом теперь, я понимаю, что использовал его — так же, как и мою семью, и мою секретаршу — чтобы узаконить вспышки своего гнева. Я слоняюсь туда-сюда, задираясь ко всем и каждому. Я просто хочу, чтобы кто-то что-то натворил, и я бы устроил разгон, но…
— Но?
— Но мне не кажется при этом, что я взбесился. Хм-м. Это больше похоже на то, как будто что-то во мне хочет выйти, что-то, что было спрятано так долго, что я не знаю, что это и что оно будет делать, когда выйдет на свет.
Слова Лоренса были вполне разумными, но я ощутил напряжение между лопатками. В каком-то смысле я приготовился к неожиданностям с его стороны.
— Я имею в виду, что на самом деле я, кажется, озабочен этим чувством. — Казалось, он не был уверен в том, что хочет сказать.
— Вы не знаете, насколько серьезно можно принимать это чувство дикого зверя внутри тебя, Ла… Лоренс.
Что? Я чуть не сказал «Ларри».
— Думаю, лучше принять это всерьез. Я имею в виду, что действительно хотел раздавить сегодня этого парня, и я знаю, что мне нужно следить за тем, как я разговариваю с женой и детьми. В последнее время я постоянно огрызаюсь или кричу на них.
— Кажется, сейчас вы довольно равнодушно говорите об этом.
— Вероятно, да, но… — Он остановился, и когда заговорил снова, его голос уже не казался спокойным. В его тоне слышались напряжение и опасение, которые снова вызвали у меня дискомфорт. — Это старая история, Джим. Я рассказывал вам о своем гневе, но скрывал его подлинную силу и то, насколько я стал бояться совершить нечто такое, о чем впоследствии буду жалеть. — Он снова остановился. Его напряженность стала еще более заметной. — Но дело в том, что я не уверен, что хочу и дальше прятать в себе эти дикие чувства. Я вынужден напоминать себе о том, что может случиться…
— Что может случиться, Лар… Лоренс? — мягко спросил я. Опять чуть не сказал «Ларри». Мое напряжение росло, и я представил себе, как он из последних сил пытается удержать дверь закрытой, а она медленно открывается под действием неконтролируемой и мощной силы. Мне были знакомы эти чувства. Я много лет подавлял свой собственный гнев.
— О, не знаю, я мог бы в самом деле ударить кого-нибудь или разбить что-нибудь.
— Вы сейчас убегаете от своих чувств. Они, должно быть, слишком пугают вас, чтобы взглянуть на них прямо.
— Возможно. Хм-м-м. Я знаю, что не хочу чувствовать, как они растут внутри меня, и не знаю, что с ними делать. — Он помолчал несколько секунд. — Забавно. Не знаю, каким образом, но внезапно я стал думать о том лете, когда мне было семнадцать. — Его голос стал менее напряженным, и я расслабился, хотя и знал, что надвигающаяся гроза еще не прошла. Лоренс продолжал задумчиво. — Я получил работу консультанта в детском лагере. Это должно было быть замечательное лето. Я ждал его с нетерпением, и потом по какой-то причине не поехал, это было большим разочарованием, — закончил он неожиданно слабым и упавшим голосом.
— Что случилось, Ла… Лоренс? — снова я начал называть его уменьшительным именем «Ларри», которое было так неуместно по отношению к этому человеку.
— Я сейчас не помню. Хм-м. Кажется, всегда находились причины для того, чтобы все складывалось не так, как я хотел. — Он беспокойно заерзал на кушетке. — Пожалуй, я сяду, хорошо? — Он спустил ноги на пол.
