Иногда я слышу возражения студентов: «Самотерапия — звучит неплохо, но многого ли я смогу достичь, действуя в одиночку? Мой брак далеко не безупречен, а муж отказывается верить в подсознание». Обучение самотерапии вовсе не является обязательным требованием для обоих супругов. Достаточно способности одного из них смотреть внутрь себя, и напряжение значительно ослабевает. Прекратив заниматься самообманом, вы обнаруживаете, что незачем делать много шума из ничего: вы перестаете вынуждать другого человека все время быть разумным. Когда вы сможете осознать собственные иррациональные импульсы, когда позволите себе услышать голос внутреннего ребенка, тогда у вас сформируется новая терпимость и признание права партнера временами тоже проявлять иррациональность.
Тогда вы сможете отвечать на его невысказанное сообщение, чаще удовлетворять его скрытые потребности. Вместо того чтобы подливать масла в огонь, обострять его скрытую тревогу, беспомощность, слабость, вы благодаря своим теплоте и принятию дадите ему шанс расслабиться, укрепить самооценку и в большей степени соответствовать тому типу человека, который вам нужен. (В этом состоит одно из главных преимуществ психотерапии: пациент освобождается от неуверенности и ненависти к самому себе, поскольку терапевт принимает и уважает в нем человека, несмотря на все его проблемы.) Если хотите помочь любимому человеку, не говорите о его скрытых чувствах, не делайте за него интерпретаций. Вы не можете заставить его заняться самотерапией. Единственный способ ему помочь — осознавать собственные чувства: тогда вы откроетесь его сообщению и сможете дать ему все необходимое для эмоционального роста.
Вот пример использования самотерапии для преодоления блока в супружеском общении. В период, когда разница в три года между моими дочерьми, как в физическом, так и в эмоциональном плане, проявлялась слишком сильно, их ссоры неизменно заканчивались слезами ярости младшей из них, Энн. Берни, видя в ее слезах беспомощность, чувствовал себя обязанным немедленно бросаться к ней на помощь, каждый раз изливая свой гнев на старшую дочь, Джин, независимо от того, кто виноват. И каждый раз я прикладывала неимоверные усилия, чтобы успокоить Берни, урезонить его и защитить Джин от отцовского гнева, выступая в качестве миротворца. Безрезультатно. Чем настойчивее были мои попытки восстановить мир, тем сильнее он возмущался. В такие моменты он становился неузнаваемым, его поведение было настолько иррациональным, что я не могла этого выносить.
Я «проанализировала» проблему Берни: слезы Энн напоминали ему о собственном детстве, когда ему частенько доставалось от старшего брата. Теперь он автоматически отождествлял себя с жертвой и видел в Джин агрессора, несмотря на то, что их стычки происходили исключительно на словах в отличие от настоящих драк, которые случались в его детстве. Однако просто знать об этом было недостаточно. Я не его психотерапевт и не могу заниматься интерпретациями за него или разбираться с его скрытыми чувствами. Казалось, мне никогда не удастся прекратить все это. Любые мои слова или действия только ухудшали положение. Он и Джинни неизменно заканчивали тем, что орали друг на друга до тех пор, пока она с плачем не уходила в свою комнату, оглушительно хлопнув на прощание дверью.
Однажды, после очередной подобной сцены в нашем доме мне наконец удалось внимательнее рассмотреть свое поведение и осознать, что, скорее всего, я что-то скрываю от себя:
а) хоть я и считала, что понимаю Берни, выносить его неразумное поведение у меня совершенно не было сил, и
б) я не могла с ним коммуницировать: сколько бы я ни старалась, было невозможно заставить его выслушать мои доводы. Это стало Шагом 1. Распознать неадекватную реакцию.
Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. В моих ушах все еще звенел голос Джинни («Вечно я у тебя виновата!»), так что мне нетрудно было узнать старую знакомую беспомощность, от которой я всегда страдала в подобных случаях, и чувство собственной неполноценности из-за очередного поражения в миротворческих усилиях.
Шаг 3. Что еще я чувствовала? Что я почувствовала, когда услышала, как девочки начинают ссориться, и поняла, что Энни скоро заплачет, а Берни вспыхнет яростью? Страх… Чего? Гнева Берни? Нет. Он никогда не бьет Джинни!
Шаг 4. О чем мне это напоминает? Гнев моего отца. На мгновение во мне проснулся детский страх из-за отцовских вспышек ярости. Чего я боялась? Что он мог разлюбить меня. Ребенок разведенных родителей, я никогда не чувствовала себя защищенной и не имела гарантий в любви. На какой-то момент я снова ощутила себя тем беззащитным ребенком.
Шаг 5. Определить паттерн. Теперь мне было понятно, как я отождествляла себя с Джинни, боясь гнева Берни. Но ее отношения с отцом сильно отличались от моих детских. Надежность окружения дочери (и ее места в нем) была полной и безоговорочной. Она должна быть полностью уверена: ничто не изменится в наших семейных отношениях — что бы ни случилось. Кроме того, она уже подросток, переросла возраст детской беззащитности, и не только может сказать что-то в ответ Берни, но и делает это, во весь голос защищаясь от его обвинений. Ей не требуется мое покровительство. Конечно, кричащие друг на друга отец и дочь — не самая привлекательная сцена, но и не трагедия. Ну и что с того, что Берни время от времени ведет себя иррационально? Он преданный отец, и уже настало время, чтобы девочка научилась не выводить его из себя (и не доводить Энни до слез) или мириться с его гневными вспышками.
В следующий раз, услышав повышенные голоса девочек и плач Энни, я знала, что Берни обязательно вмешается, но больше не переживала. Старое навязчивое желание сохранить мир в семье, защитить их друг от друга прошло. Я поняла, что Берни имеет полное право на то, чтобы иногда вспылить, а Джин уже достаточно взрослая и справится с этим сама. Я невозмутимо вышла из комнаты. Итак, сцена продолжилась без меня: Берни кричал, потом Джинни хлопнула дверью. Но на этот раз старый сценарий изменился. Через некоторое время Берни впервые спросил меня, и его голос звучал встревожено: «Я в чем-то не прав?» Что означало: «Нельзя ли справляться с ситуацией по-другому?» Он увидел иррациональность своего поведения. И это было прекрасно, потому что раньше я всегда пыталась объяснить ему ситуацию (он все неправильно понял, Джинни была не виновата; или Джин не права, но своим криком он вызвал у нее жалость к себе, поэтому теперь она не увидит собственной вины и т. д., и т. п.), но он никогда меня не слушал. Любые мои слова, видимо, означали для него: «Ты плохой отец», и это приводило его в еще большую ярость.
Теперь же, после того как я почувствовала свой скрытый страх и смогла принять его потребность в иррациональности, и уже больше не пыталась контролировать ситуацию, отказавшись от провального поведения, Берни сам смог увидеть себя. На его вопрос я ответила, что Джин виновата, но не во всем, а он дал ей шанс почувствовать жалость к себе вместо стыда за участие в ссоре. Но поскольку сегодня с ней весь день было невозможно общаться, и ему постоянно приходилось проявлять терпение, неудивительно, что под конец дня он сорвался; я совсем его в этом не виню. И все же гнев Берни к тому времени поутих, поэтому он вежливо постучался в дверь комнаты Джинни, вошел к ней с извинениями за свой срыв и выслушал ее часть истории, после чего мир в семье был восстановлен.
Прошло не так уж много времени после всего этого, когда Энни начала догонять свою сестру: обрела способность четко формулировать мысли и достаточно окрепла в характере, чтобы перестать плакать во время ссор, так что эта конкретная проблема была решена. Но пока тот день не настал, Берни продолжал время от времени срываться, а Джинни — отвечать ему во всю мощь своих легких. Теперь я больше не трогала их, и инцидент всегда завершался быстро и без какого-либо ущерба для остальных.
Во время психоанализа пациент часто видит в своем аналитике того или иного человека из собственного прошлого: отвергающего отца, слабую, потакающую во всем мать, ревнивого брата. Не отдавая себе отчета, пациент ошибочно истолковывает слова и действия терапевта («Я знаю, что вы на меня сердитесь!») и действует так, чтобы спровоцировать тот тип поведения, который научился ожидать. Опытный психоаналитик распознает, чего добивается пациент. Он не поддается на провокации, не уступает соблазну разыгрывать отведенную ему роль. Вместо этого он помогает пациенту исследовать его установки и чувствовать все, что скрыто под ними (страх отцовского неприятия и т. д.).
Во время краткосрочной психотерапии пациент, как правило, делает то же самое, но это поведение не всегда подвергается обсуждению и анализу в директивном стиле глубинного подхода. Здесь терапевт тоже отказывается играть в игру: не позволяет себе действовать как отвергающий отец и т. д., когда пациент ожидает этого. Он продолжает оставаться самим собой, терапевтом, а не тенью из прошлого пациента. Это постоянство со стороны доктора, отказ быть объектом манипуляций и разыгрывать роли из прошлого пациента, несмотря на все провокации, является одним из важнейших факторов, способствующих исцелению пациента. Даже без осознанного понимания процесса, этот опыт ломает старый паттерн, заставляет пациента выбраться из привычной колеи, учит его по-новому относиться к фигуре отца (матери, брата и т. д.).
