«Честь мою, — гордо ответила Шехерезада и приказала вбежавшей страже: — В темницу его».
Сальери даже не пытался сопротивляться, понимая, что будет еще хуже, однако прохрипел, что требует адвоката. Стражники пообещали, что адвоката позовут при первой возможности и, стукнув для порядка Сальери секирой по голове, повели его в темницу.
Между тем поднявшийся шум разбудил Падишаха, и он поспешил самолично убедиться, что ничего страшного не произошло. Увидев раскрытое пианино и нервно курящую кальян Шехерезаду, на шее которой болталась табличка «Не Моцарт», Падишах догадался, что дело нечисто, и грозно спросил: «Ну, и что это значит?»
«Одно из четырех, — гневно добавил он, — или рассказываешь мне сказку прямо здесь и сейчас, или я велю тебе изучать творения Сальери и зачет еще сдавать заставлю!»
«Это значит, о мой повелитель, что играть я на фортепьянах обучена фигово! Даже вот завистник Сальери отравить не пытается, а все больше надругаться норовит! — всплакнула Шехерезада. — И муру, что он насочинял, я даже на растопку не возьму, не то что изучать! Вели лучше в монастырь!»
«Ага, сейчас велю — в мужской. А ну-ка, сбацай что-нибудь», — приказал Падишах. Шехерезада, гремя табличками, уселась на крутючий стульчик, и, пожеманясь для порядка, объявила противным концертным голосом: «Полонез Огиньского!»
И грянула «Мурку»:
Раз пошли на дело,
Тело запотело,
Мы зашли в шикарный ресторан —
Прямо в супе Мурка
Полоскала шкурки,
Ела недосоленный банан.
«Н-да, — пошкрябал небритый подбородок Падишах. — Душевно играешь… поешь громко… Моцарту так не сыграть и не спеть…»
«Дык!» — сказала Шехерезада, но опять настало утро, и она прекратила дозволенные речи…
«Вот блин! — воскликнул Падишах. — Опять театр мимики и жеста начинается!»
«Надоело!» Он призвал визиря и велел ему: «Шехерезаду записать и опубликовать! Сам читать буду! Надоело многосерийное изложение с перерывами на самом интересном месте».
Визирь попробовал возразить: «Ваше Падишахство! Так у нее только этого года сказок на 27 томов наберется!
А пока печатать будем, она ж еще насочиняет! За ней не угонишься!»
«Не беспокоит! — рявкнул Падишах. — Изволь исполнять, а то к Сальери пойдешь в компанию!»
Визирю этой угрозы оказалось достаточно, и через три месяца 27 залов дворца занимала библиотека книг Шехерезады.
Ты видишь, Кант, что мир материален!
Ночью утомленный Падишах, в прсторечье называемый Ханом, быстро уснул и увидел странный сон. Будто оказался он в незнакомом городе, не понять в какой стране, и сопровождает его только Шехерезада. Не привыкнув ходить пешком, Падишах быстро утомился и потребовал от Шехерезады решить вопрос с транспортом. Сколько ни хлопала Шехерезада в ладоши, никаких чудес не произошло: как уселся Падишах под стенами какого-то собора, так и сидит и даже ничьего внимания не привлекает.
Делать нечего, Шехерезада отправилась на разведку. Собор им оригинальный попался: вроде кирпичное старое здание, но кирпичи как нарисованы на стене. Подошла ко входу — еще чудней: направо католическая часовня, налево — православная, прямо зал закрыт, но сквозь стекло виден огромный зал Собора, по которому прогуливаются призраки. И публика, доложу вам… Один невысокий, сутулый с туго заплетенной в парике косой, и все ему кланяются очень почтительно. Другой важный, толстый в парчовом наряде, но невероятно печален (потом Шехерезада вызнала — это герцог Альбрехт тосковал о неблагодарности подданных). А вообще народу полно, и на разных языках они разговаривают — и по-аглицки, и по-литовски, и по-немецки, и по-французски, и по-польски, и по-русски, как только понимают друг друга!
Падишах, недолго думая, догнал Шехерезаду, стоит, дышит ей в затылок и никак не может понять, как из этой напасти выкрутиться. Вдруг вспомнилось: «ОКсЮМОРон, на тебя одна надежа». Падишах суетливо отвернулся, мысленно поблагодарил ОКсЮМОРона и попросил подсказки. Почему-то на ум пришли строки из стихотворения советского поэта Смирнова:
«И плавится закат над глыбами
развалин,
Теперь ты видишь, Кант, что мир
материален?»
«Кант!», — не помня себя от ужаса, завопил Падишах и проснулся. Последнее, что он увидел, как сутулый господин на него укоризненно взглянул, покачал головой и растаял, как дым от сигарет в музее Глюка. Падишах вздохнул и оглянулся: он дома, в соседней комнате дружно храпят сотни его жен; мягколапые кошки дерутся в коридоре, оглашая своды дворца своими нечеловеческими воплями, а во дворе бряцают оружием охранники, сберегая покой и имущество своего господина.
Он прикрыл глаза и спокойно уже заснул. Шехерезада по звуку дыхания определила, что Падишах крепко спит, на всякий случай потыкала ему в ребра тонким пальчиком, но он даже не двинулся, только поморщился и проворчал что-то нечленораздельное.
Шехерезада тихо выскользнула из комнаты и поспешила к выходу из дворца. Она и не заметила, что за ней тихо последовал один из фанатов заточенного в темницу Сальери. Он волок за собой контрабас, к контрабасу была привязана медная тарелочка и табличка: «Сами мы не местные». Мода на таблички, введенные Шехерезадой, расползлась среди подданных мгновенно, и многие щеголи имели при себе по полсотни разномастных транспарантов.
Тарелочка скакала за фанатом по камням дворца, жутко грохоча, но таблички на груди Шехерезады заглушали ее напрочь.
Стражники на стене пересмеивались: «Смотри, вот кто это крадется?» — спрашивал один другого, хлопая себя по бокам доспехов.
«А это Шухерезада Остаповна Бендер пробирается незаметно на кухню!» — давясь от хохота, отвечал ему приятель.
«И что, никто ее не видит?»
«Ага, не видит, и особенно не слышит!» — покатывались хохочущие стражники.
«А ктой-то за ней шпионит?»
«А это фанат Сальери с контрабасом громыхает по-шушерски!» — и стражники заливисто хихикали, стуча щитами по кольчугам…
Весь этот грохот разбудил дремавшего в холодке Дракона.
Дракон недовольно зевнул, достал из ведра с водой вставные челюсти и, по привычке бормоча проклятия в адрес стражников, контрабаса и комариного нашествия, поскакал за Шехерезадой на кухню.
Последний раз он был там полгода назад, поэтому такой благоприятный момент пропускать было никак нельзя. Дело в том, что ручка на кухонной двери была невероятно сложной конструкции, и дракону в одиночку никак не удавалось с ней справиться. Сегодня появилась надежда проскользнуть незаметно вслед за гремящей Шехерезадой и крадущимся за ней фанатом.
Кряхтя, Дракон расправил крылья и, припадая на левую ногу, стал разгоняться.
Топот Дракона заставил замолчать стражников и остановиться Шехерезаду. Только глуховатый фанат продолжал упрямо двигаться вперед, волоча за собой контрабас. Шехерезада обернулась и, наконец заметив фаната, ухмыльнулась: этот заплатит за все. Решительным жестом восточная красавица сдернула с шеи таблички и, раскрутив их над головой, метнула в фаната.
Не зря девушка проходила практику после шестого класса общеобразовательной школы в племени североамериканских индейцев — семинолов. Бумерангом полетели таблички! Прихватив по дороге одну из струн контрабаса и пару колков, они на крейсерской скорости врезались в среднюю голову несчастного дракона!
«Доннерветтер!» — выругалась голова по-немецки.
«Парле ву…» — осведомилась вторая.
«Шат ап, девушки!» — рявкнула третья, зажатая в последний момент вследствие своего невиданного проворства кухонной дверью!
Между тем обезумевший фанат оказался на спине Дракона и завопил дурным голосом:
«ПОМОГИТЕ! СПАСИТЕ!»
Зажатая кухонной дверью голова Дракона с недоумением обернулась и поинтересовалась, извергнув струю пара: «Чего орешь?»
«Воры! Крадут!! Не стесняясь, просто ТАК крадут!! — вопил обезумевший фанат Сальери. — Высокое искусство крадут!»
«Кто? Где?» — просунулась в дверь одна из голов и, не разобравшись, в чем дело и что крадут, громко завопила, причмокивая: «ШУХЕР!», и челюстью задела громадный медный котел, который, сорвавшись с полки, наделал столько шума, что в пределах царства не осталось ни одного спящего. Переворачивая толстые медные бока по плитам кухни, котел демонстрировал мемориальную надпись, аккуратно выгравированную на двадцати семи языках на его гладкой поверхности: «СДЕЛАЕМ ИЗ ТУШКИ ФИГУРКУ».
Шехерезада поддала скорости остановившемуся было красавцу-котлу, и медный взрыв звуков снова потряс мир.
