Ознакомительная версия.
Очертить зоны консенсуса для всех консервативных движений в целом или системного и нового консерватизма можно только в самых общих чертах. Практически никто из консерваторов («старых», «современных» и «новых») не ставит под сомнение рыночный характер экономики и ограниченность роли государственного вмешательства в нее. Соответственно, зоны разногласий по экономическим вопросам касаются лишь отдельных моментов: степени вмешательства (ограниченной или совсем малой, что особенно характерно для американского консерватизма), отношения к глобализационным процессам и взглядов на соотношение полномочий национальных правительств и наднациональных институтов.
В сфере социальной политики противоречия острее: в первую очередь это касается распространения социальных благ на мигрантов. Проблема гораздо большего масштаба – объем и алгоритм распределения социальных льгот – порождает конфликты внутри всего политического истеблишмента, а не только консерваторов. При этом у всеохватных партий новых консерваторов требования социальной поддержки идут дальше, чем у системных консерваторов. В качестве общего тренда можно предсказать: Европу ждет сокращение объема перераспределяемых государством социальных благ, США – сохранение реформы медицинского страхования («Obamacare»), даже в случае победы на следующих выборах кандидата от Республиканской партии. Однако главная причина сокращений – не в активности нового консерватизма, некоторые отряды которого, напротив, из популистских соображений выступают с развернутой социальной повесткой дня, а в последствиях экономического кризиса.
Также консенсусной для всех консерваторов является ценность демократического устройства общества. Отклонения от этого консенсуса имеются, причем разные по типу: в Испании до недавнего времени не прекращались попытки возрождения постфранкизма. В США республиканцы (не обязательно из Партии чаепития) пытаются ограничить активное избирательное право социальных низов. Явно недемократические формы коллективных действий используют ультраправые, именующие себя консерваторами. Однако на концептуальном уровне все консервативные движения не видят альтернативы демократическому устройству общества и именно так трактуют ключевую консервативную ценность государственного суверенитета.
По моральным, религиозным и другим вопросам, условно объединяемым понятием «культурный консерватизм», новые консерваторы существенно расходятся с системными, хотя степень расхождений по отдельным пунктам весьма различна. Значительный масштаб имеющихся противоречий задан объективно. В отличие от социально-экономических тем, по многим острым вопросам в сфере культуры (в широком смысле) невозможны количественные компромиссы (типа большая или меньшая ставка налога, объем финансирования и т. п.). Каждая проблема или позиция требует однозначного решения, причем сильно эмоционально заряженного, поляризующего общество на его сторонников и противников. Но именно эмоциональность таких вопросов облегчает новым консерваторам возможность обозначить свое отличие от системных, отстроиться от них, сформулировать электоральный месседж.
Самые острые проблемы противостояния внутри консерватизма – проблема мигрантов в Евросоюзе и евроскептицизм. И то и другое не порождено социально-экономическим кризисом, но многократно им усилено. В европейской политике практически неизбежно произойдет ужесточение миграционной политики и, в частности, доступности для мигрантов мер социальной защиты. При этом стоящие у власти системные консерваторы будут стараться сохранить и интересы нуждающейся в мигрантах экономики (как это происходит, например, в Великобритании на фоне заявлений правящей коалиции об ограничении иммиграции), и недискриминационные гуманистические подходы к миграционной политике. Однако ответ на вопрос «Если не мультикультурализм, то что?» пока не найден, равно как нерешенными остаются структурные проблемы евроинтеграционных процессов.
В США ситуация складывается иначе. Во-первых, для Партии чаепития большее значение имеет экономическая повестка дня, а ее акценты на моральных и религиозных ценностях все же вторичны. В ситуации однотуровых мажоритарных выборов лучшая позиция для кандидата, опирающегося на консервативный электорат – центристская. Успех республиканцев (в т. ч. кандидатов, поддержанных Партией чаепития) на выборах в Конгресс в 2014 г. объясняется не подъемом «чаепития», а массовым электоральным протестом против политики демократической администрации в Белом доме. В 2016 г., скорее всего, и кандидат в президенты, и большинство других республиканских выдвиженцев будут выступать с умеренных позиций.
Отправной точкой при прогнозировании дальнейшего развития событий является утверждение, что новые консерваторы опираются на мнение меньшинства, которое их усилиями мобилизуется, а потому они получают возможность влиять на государственную политику. Например, это может удерживать власть от каких-то действий или подвигать ее на более консервативные позиции или хотя бы смену риторики. Принципиальных изменений курса, тем более отказа от уже действующих норм, регулирующих сферу морали, семейных отношений, всего, что связано с недискриминацией меньшинств (кроме мигрантов), это не предполагает, поскольку против подобных изменений настроено большинство в западных обществах.
Электоральные шансы и, соответственно, политическую влиятельность новых консерваторов не следует преувеличивать. В Великобритании Партия независимости на выборах 2015 г., получив 12,6 % голосов избирателей, провела в Вестминстер лишь одного депутата. Ее максимальный успех – обязательство Консервативной партии провести референдум о выходе Великобритании из Евросоюза. Также относительным успехом можно считать поправение одержавшей уверенную победу «системной» Консервативной партии: евроскептический настрой нового состава ее парламентской фракции, по оценкам наблюдателей, существенно сильнее прежнего[10].
Во Франции, опасаясь растущей популярности Национального фронта, традиционный мейнстрим (как консервативный, так и социалистический) не допустит реформы избирательного законодательства до президентских выборов 2017 г. Победа на них Марин Ле Пен не представляется возможной. Она вполне в состоянии набрать в первом туре более 20 % (вплоть до 30 %) и выйти во второй тур. Однако во втором туре против нее объединятся электораты по крайней мере двух крупнейших партий по принципу «республиканской дисциплины», привычки левого и центристского электората голосовать против «врага справа». Вероятнее всего повторится (хотя и с иным раскладом голосов) сценарий 2002 г., когда во второй тур вышел ее отец, набрав во втором туре 18 % голосов, всего лишь на 1 пункт больше, чем в первом. Его дочь, благодаря свежему и яркому имиджу и отказу от радикализма, сможет набрать существенно больше и в первом, и во втором турах. До президентских и весьма вероятных в том же году парламентских выборов Франция не перейдет на пропорциональную избирательную систему: этого не допустят все системные политические игроки. Однако ситуация, когда одна и та же партия на многих выборах подряд получает столь значительную долю голосов избирателей, но лишь минимально представлена в законодательной власти, входит в противоречие с современными европейскими представлении о справедливой электоральной конкуренции. Если бы переход на пропорциональную систему состоялся, Национальный фронт обрел бы «потенциал шантажа» (давления и влияния на власть), но не «потенциал коалиции»: с ним ее не приемлют ни правые, ни левые. Кроме того, такой вариант возможен не менее, чем через шесть-семь лет, а на столь длительный срок прогнозировать электоральные шансы невозможно.
В странах с пропорциональной избирательной системой новые консерваторы уже обрели «потенциал шантажа», а в ряде случаев близки к коалиционному. Различие между этими вариантами определяется не масштабом электоральной поддержки (при фрагментированных партийных системах эти показатели относительно близки у нескольких партий), а тем, насколько партия воспринимается как договороспособная, т. е. лучшие шансы имеют не крайне правые, а популистские всеохватные партии (недавний пример – успех «Истинных финнов» на парламентских выборах и их вхождение в правительство). Однако при таком сценарии электоральный успех стимулирует партию к переходу на более умеренные и взвешенные позиции ради сохранения или расширения своей электоральной базы к следующим выборам.
Очевидный общий успех нового консерватизма – приостановка глобализаторского тренда, свойственного в последние десятилетия системным консервативным партиям и их возврат к подчеркиванию приоритета «национального» над «глобальным». Однако в целом можно утверждать, что системный консерватизм справляется с последствиями кризиса, по крайней мере в том смысле, что левые в Европе и США не смогли значительно повысить свою популярность, а распространившиеся в последние годы новые левые подходы – более перераспределительные, чем раньше – имели лишь ограниченный успех. При этом в кризис правые смогли эффективно сыграть на своих традиционно сильных сторонах – том же «возвращении к идентичности», разумной фискальной политике, экономии госрасходов и умелом маневрировании в политическом центре[11].
Ознакомительная версия.
