Однако Маури добавляет: «Qu’il y a une différence de plus et capitale à savoir que les facultés intellectuelles de l’homme endormi n’offrent pas l’équilibre qu’elles gardent chez l’homme éveillé»[41].
У Вашида (Vaschide, 1911)[42], который наилучшим образом знакомит нас с книгой д’Эрве, мы обнаруживаем, что этот автор о кажущейся бессвязности сновидений высказывается следующим образом[43]: «L’image du rêve est la copie de l’idée. Le principal est l’idée; la vision n’est qu’accessoire. Ceci établi, il faut savoir suivre la marche des idées, il faut savoir analyser le tissu des rêves; l’incohérence devient alors compréhensible, les conceptions les plus fantasques deviennent des faits simples et parfaitement logiques»[44]. И далее: «Les rêves les plus bizarres trouvent même une explication des plus logiques quand on sait les analyser»[45].
Й. Штерке (Stärcke, 1913) обратил внимание на то, что такой же взгляд на бессвязность сновидений в 1799 году отстаивал один старый автор – Вольф Давидсон, который мне был неизвестен: «Странные скачки наших представлений в сновидении имеют свое объяснение в законе ассоциаций, но только это соединение иногда осуществляется в душе незаметно, и в результате нам часто кажется, будто мы наблюдаем скачок представлений там, где его нет».
Шкала оценки сновидения как психического продукта имеет в литературе большую протяженность; она простирается от глубочайшего пренебрежения, с проявлением которого мы уже познакомились, до предчувствия не раскрытой пока еще его ценности и переоценки, ставящей сновидение значительно выше душевной деятельности в бодрствовании. Хильдебрандт, который, как мы знаем, дает психологическую характеристику жизни во сне в трех антиномиях, в третьем из этих противоречий обобщает конечные пункты этого ряда так (Hildebrandt, 1875): «Это находится между повышением, потенцированием, нередко доходящим до виртуозности, и, с другой стороны, значительным снижением и ослаблением душевной жизни, часто оказывающейся ниже уровня человеческого».
«Что касается первого, то кто не знает по собственному опыту, что в творчестве гения сна проявляются иногда глубина и искренность чувства, тонкость ощущения, ясность мысли, меткость наблюдения, находчивость, остроумие – все, что по скромности нашей мы не признали бы своим достоянием в бодрствующей жизни? Сновидение обладает чудесной поэзией, меткой аллегорией, несравненным юмором, превосходной иронией. Оно видит мир в своеобразном идеализированном свете и усиливает эффект своих проявлений зачастую в самом тонком понимании их сокровенной сущности. Оно представляет нам земную красоту в истинно небесном блеске, возвышенное – в наивысшем величии, страшное – в самых ужасающих образах, смешное – с неописуемым комизмом; и иногда после пробуждения мы настолько исполнены каким-либо из таких впечатлений, что нам кажется, будто реальный мир никогда не давал нам ничего подобного».
Возникает вопрос: действительно ли это один и тот же объект, к которому относятся те пренебрежительные замечания и это воодушевленное восхваление? Неужели одни упустили из виду сновидения абсурдные, а другие – проницательные и проникновенные? Но если бывают и те и другие – сновидения, заслуживающие той и другой оценки, то имеет ли смысл искать психологические характеристики сновидения? Не достаточно ли будет сказать, что в сновидении возможно все – от глубочайшего снижения душевной жизни до ее повышения, необычного для бодрствования? Каким бы удобным ни было такое решение вопроса, ему противостоит предположение, лежащее, по-видимому, в основе стремлений всех этих исследователей сновидений: существует универсальная в своих общих чертах характеристика сновидения, которая должна устранить эти противоречия.
Нельзя отрицать, что психическая деятельность сновидения находила более охотное и теплое признание в тот давно минувший интеллектуальный период, когда умами владела философия, а не точные естественные науки. Изречения, как, например, Шуберта (Schubert, 1814) о том, что сновидение является освобождением духа от власти внешней природы, избавлением души от оков чувственности, и аналогичные суждения младшего Фихте (Fichte, 1864, т. I)[46] и других, которые в целом описывают сновидение как подъем душевной жизни на более высокую ступень, сегодня нам кажутся едва ли понятными; в настоящее время их повторяют разве что мистики и набожные люди[47]. Проникновение естественно-научного образа мышления сопровождалось реакцией в оценке сновидения. Именно представители медицины скорее других склонны считать психическую деятельность в сновидении малосущественной и не имеющей ценности, тогда как философы и неискушенные наблюдатели – психологи-любители, – мнением которых нельзя пренебрегать именно в этой области, в полном согласии с догадками простых людей, как правило, признавали высокую психическую ценность сновидений. Кто склоняется к низкой оценке психической деятельности во сне, тот, естественно, в этиологии сновидения будет отдавать предпочтение соматическим источникам раздражения; у того, кто считает, что видящая сны душа сохраняет большую часть своих способностей, существующих в бодрствовании, разумеется, не будет никакого мотива не признавать у нее самостоятельных побуждений к снови́дению.
Из всех функций, повышение которых при здравом сравнении можно признать за сновидениями, больше всего обращает на себя внимание функция памяти; мы уже подробно обсуждали нередкие проявления, доказывающие это [см. раздел Б]. Другое, часто превозносившееся старыми авторами, преимущество сновидения, а именно, что оно способно не считаться со временем и пространством, легко можно считать иллюзией. Это преимущество, как отмечает Хильдебрандт (Hildebrandt, 1875), является преимуществом иллюзорным; снови́дение точно так же считается со временем и пространством, как и бодрствующее мышление, и именно потому, что оно само является лишь формой мышления. С точки зрения времени сновидение может обладать неким другим преимуществом, в ином смысле быть независимым от течения времени. Сновидения, подобные приведенному выше сновидению Маури о его казни на гильотине, по-видимому, доказывают, что сновидение способно переработать за очень короткий промежуток времени гораздо больше содержаний восприятия, нежели наша психика в состоянии бодрствования. Тем не менее этот вывод оспаривался с использованием различной аргументации; после появления статей Ле Лорена (Le Lorrain, 1894) и Эггера (Egger, 1895) «о мнимой продолжительности сновидений» по этому поводу развернулась интереснейшая дискуссия, которая, пожалуй, пока еще не внесла полной ясности в этом щекотливом и сложном вопросе[48].
То, что сновидение способно взять на себя дневную интеллектуальную работу и довести ее до завершения, не достигнутого днем, то, что оно способно разрешать сомнения и проблемы, а у поэтов и композиторов может стать источником нового вдохновения, судя по многочисленным сообщениям и на основании примеров, собранных Шабане (Chabaneix, 1897), не подлежит никакому сомнению. Но если не сам факт, то все же его трактовка вызывает сомнения, касающиеся принципиальных вещей[49].
Наконец, провозглашаемая пророческая сила сновидения представляет собою объект спора, в котором с трудом преодолимые сомнения сталкиваются с упорно повторяемыми уверениями. Авторы эти избегают – и, пожалуй, обоснованно – отрицать все факты, относящиеся к этой теме, поскольку, возможно, в ближайшее время найдется естественное психологическое объяснение ряда подобных случаев.
Е. Этические чувства в сновидении
По причинам, которые могут стать понятными только после знакомства с результатами моих собственных исследований сновидений, из темы о психологии сновидения я выделил частную проблему – могут ли, и если да, то в какой мере, моральные диспозиции и ощущения в бодрствовании распространяться на жизнь во сне. То же противоречие в воззрениях авторов, на которое мы вынуждены были обратить внимание при описании других форм психической деятельности, касается нас также и здесь. Одни утверждают, что сновидение не имеет ничего общего с нравственными требованиями, столь же категорично, как и другие, которые говорят, что моральная природа человека остается в сновидении неизменной.
Обращение к повседневному опыту, казалось бы, устраняет всякие сомнения в правильности первого утверждения. Йессен пишет (Jessen, 1855): «Человек во сне не становится ни лучше, ни добродетельнее; скорее похоже на то, что совесть молчит в сновидениях, поскольку человек не испытывает никакого сострадания и с полным безразличием и безо всякого последующего раскаяния может совершать тягчайшее преступление – кражу, убийство и ограбление».
Радешток (Radestock, 1879): «Необходимо учитывать, что в сновидении возникновение ассоциаций и соединение представлений происходит без наличия рефлексии и разума, эстетического вкуса и нравственного суждения; в лучшем случае суждение является слабым, и преобладает этическое безразличие».
Фолькельт (Volkelt, 1875): «Но особенно безудержно, как известно каждому, это проявляется в сновидениях о половых отношениях. Подобно тому, как сам сновидец абсолютно лишается стыдливости и всякого нравственного чувства и суждения, точно такими же видятся ему все остальные, даже самые уважаемые, люди, совершающие поступки, которые в бодрствовании он не решился бы соотнести с ними даже в мыслях».
